Прав будь, человек,
Милостив и добр:
Тем лишь одним
Отличаем он
От всех существ,
Нам известных.
Слава неизвестным,
Высшим, с нами
Сходным существам!
Его пример нас
Верить им учит.
Безразлична
Природа-мать.
Равно светит солнце
На зло и благо,
И для злодея
Блещут, как для лучшего,
Месяц и звезды.
Ветр и потоки,
Громы и град,
Путь совершая
С собой мимоходом
Равно уносят
То и другое.
И счастье, так
Скитаясь по миру,
Осенит то мальчика
Невинность кудрявую,
То плешивый
Преступленья череп.
По вечным, железным,
Великим законам
Всебытия мы
Должны невольно
Круги совершать.
Человек один
Может невозможное:
Он различает,
Судит и рядит,
Он лишь минуте
Сообщает вечность.
Смеет лишь он
Добро наградить
И зло покарать,
Целить и спасать
Все заблудшее, падшее
К пользе сводить.
И мы бессмертным
Творим поклоненье,
Как будто людям,
Как в большом творившим,
Что в малом лучший
Творит или может творить.
Будь же прав, человек,
Милостив и добр!
Создавай без отдыха
Нужное, правое!
Будь нам прообразом
Провидимых нами существ.
Ты веришь, ты ищешь любви большой,
Сверкающей, как родник,
Любви настоящей, любви такой,
Как в строчках любимых книг.
Когда повисает вокруг тишина
И в комнате полутемно,
Ты часто любишь сидеть одна,
Молчать и смотреть в окно.
Молчать и видеть, как в синей дали
За звездами, за морями
Плывут навстречу тебе корабли
Под алыми парусами…
То рыцарь Айвенго, врагов рубя,
Мчится под топот конский,
А то приглашает на вальс тебя
Печальный Андрей Болконский.
Вот шпагой клянется д’Артаньян,
Влюбленный в тебя навеки,
А вот преподносит тебе тюльпан
Пылкий Ромео Монтекки.
Проносится множество глаз и лиц,
Улыбки, одежды, краски…
Вот видишь: красивый и добрый принц
Выходит к тебе из сказки.
Сейчас он с улыбкой наденет тебе
Волшебный браслет на запястье.
И с этой минуты в его судьбе
Ты станешь судьбой и счастьем!
Когда повисает вокруг тишина
И в комнате полутемно,
Ты часто любишь сидеть одна,
Молчать и смотреть в окно…
Слышны далекие голоса,
Плывут корабли во мгле…
А все-таки алые паруса
Бывают и на земле!
И может быть, возле судьбы твоей
Где-нибудь рядом, здесь,
Есть гордый, хотя неприметный Грей
И принц настоящий есть!
И хоть он не с книжных сойдет страниц,
Взгляни! Обернись вокруг:
Пусть скромный, но очень хороший друг,
Самый простой, но надежный друг,
Может, и есть тот принц?!
Ты меня не любишь, не жалеешь,
Разве я немного не красив?
Не смотря в лицо, от страсти млеешь,
Мне на плечи руки опустив.
Молодая, с чувственным оскалом,
Я с тобой не нежен и не груб.
Расскажи мне, скольких ты ласкала?
Сколько рук ты помнишь? Сколько губ?
Знаю я — они прошли, как тени,
Не коснувшись твоего огня,
Многим ты садилась на колени,
А теперь сидишь вот у меня.
Пусть твои полузакрыты очи
И ты думаешь о ком-нибудь другом,
Я ведь сам люблю тебя не очень,
Утопая в дальнем дорогом.
Этот пыл не называй судьбою,
Легкодумна вспыльчивая связь, —
Как случайно встретился с тобою,
Улыбнусь, спокойно разойдясь.
Да и ты пойдешь своей дорогой
Распылять безрадостные дни,
Только нецелованных не трогай,
Только негоревших не мани.
И когда с другим по переулку
Ты пройдешь, болтая про любовь,
Может быть, я выйду на прогулку,
И с тобою встретимся мы вновь.
Отвернув к другому ближе плечи
И немного наклонившись вниз,
Ты мне скажешь тихо: «Добрый вечер!»
Я отвечу: «Добрый вечер, miss».
И ничто души не потревожит,
И ничто ее не бросит в дрожь, —
Кто любил, уж тот любить не может,
Кто сгорел, того не подожжешь.
Как по морю-морю синему,
Плывет стадо лебединое,
Лебединое, павлиное.
Вперед стада — сера утушка;
Плывет она с лебедятами,
Со малыми со детятами.
Где ни взялся млад ясен сокол, —
Убил-ушиб серу утушку,
Он пух пустил по поднебесью,
Он перышки — под дубровушку.
На том месте сладки ягоды росли,
Сладки ягоды — изюм-виноград.
Сбиралися красны девушки
Брать ягоды, что изюм-виноград.
Тут шел-прошел добрый молодец,
Добрый молодец Иванушка;
Не дошедчи, он черну шляпу снял:
«Бог на помочь, красны девушки,
Брать ягоды, что изюм-виноград!»
Все девушки поклонилися;
Одна девица не склонится,
Не склонится, не поклонится....
Стоят девицы у кроватушки,
Ронят слезы во шелков платок....
«Я чаяла, что не ты идешь,
Не ты идешь, не ты кланяешься!
Вот я склонюсь, вот я поклонюсь,
С тобой, милый, поздороваюсь!»
Казанская губерния, Чебоксарский уезд.
Магницкий, стр. 100 («круговая»).
Дети спят. Замолкнул город шумный,
И лежит кругом по саду мгла!
О, теперь я счастлив, как безумный,
Тело бодро и душа светла.
Торопись, голубка! Ты теряешь
Час за часом! Звезд не сосчитать!
Демон сам с Тамарою, ты знаешь,
В ночь такую думал добрым стать...
Спит залив, каким-то духом скован,
Ветра нет, в траве роса лежит;
Полный месяц, словно очарован,
Высоко и радостно дрожит.
В хрустале полуночного света
Сводом темным дремлет сад густой;
Мысль легка, и сердце ждет ответа!
Ты молчишь? Скажи мне, что с тобой?
Мы прочтем с тобой о Паризине,
Песней Гейне очаруем слух…
Верь, клянусь, я твой навек отныне;
Клятву дал я, и не дать мне двух.
Не бледней! Послушай, ты теряешь
Час за часом! Звезд не сосчитать!
Демон сам с Тамарою, ты знаешь,
В ночь такую думал добрым стать…
Брось смущенье, брось кривлянье,
Действуй смело, напролом,
И получишь ты признанье,
И введешь невесту в дом.
Сыпь дукаты музыкантам, —
Не идет без скрипок бал, —
Улыбайся разным тантам,
Мысля: черт бы вас побрал.
О князьях толкуй по чину,
Даму также не тревожь;
Не скупись на солонину,
Если ты свинью убьешь.
Коли ты сдружился с чертом,
Чаще в кирку забегай,
Если встретится пастор там,
Пригласи его на чай.
Коль тебя кусают блохи,
Почешись и не скрывай;
Коль твои ботинки плохи, —
Ну, так туфли надевай.
Если суп твой будет гадость,
То не будь с супругой груб,
Но скажи с улыбкой: «Радость,
Как прекрасен этот суп!».
Коль жена твоя по шали
Затоскует, — две купи,
Накупи шелков, вуалей,
Медальонов нацепи.
Ты совет исполни честно
И узнаешь, друг ты мой,
В небе царствие небесно,
На земле вкусишь покой.
Придет пора — твой май отзеленеет;
Придет пора — я мир покину сей;
Ореховый твой локон побелеет;
Угаснет блеск агатовых очей.
Смежи мой взор; но дней своих зимою
Моей любви ты лето вспоминай;
И, добрый друг, стихи мои порою
Пред камельком трескучим напевай.
Когда, твои морщины вопрошая
О розах мне сиявшей красоты,
Захочет знать белянка молодая:
Чью так любовь оплакиваешь ты? —
Минувших дней блесни тогда весною,
Жар наших душ на лютне передай;
И, добрый друг, стихи мои порою
Пред камельком трескучим напевай.
«Как, — спросят, — жил покойный твой любовник:
Лисицею, иль волком иногда;
У двери ль был торчавший он чиновник?»
Главу подяв, ответствуй: никогда!
Мой дерзкий смех над бешенной судьбою,
Мой плач ты внукам передай;
И, добрый друг, стихи мои порою
Пред камельком трескучим напевай.
Поведай ты, как ураган жестокий
На всех морях крушил мою корму;
Как между тем под молниями рока
Лишь горю льстил твой путник одному.
О! расскажи, как сирой он душою
В твоей любви единый ведал рай;
И, добрый друг, стихи мои порою
Пред камельком трескучим напевай.
Когда, грустя, ты дряхлыми перстами
Коснешься струн поэта своего,
И каждый раз, как вешними цветами
Обвить портрет задумаешь его, —
Пари в тот мир ты набожной душою,
Где для любви настанет вечный май;
И, добрый друг, стихи мои порою
Пред камельком трескучим напевай.
Мохнатый пес,
Шершавый Арапка,
Подыми нос,
Сложи лапки.
Стой!
Повторяй за мной:
Милый бог!
Хозяин людей и зверей!
Ты всех добрей,
Ты все понимаешь,
Ты всех защищаешь…
Прости меня, собаку,
Вора и забияку.
Прости, что я стянул у кухарки
Поросячьи шкварки.
Всего ложек шесть —
Очень хотелось есть…
Спешил и разбил посуду.
Больше не буду!
Прости меня, добрый бог!
Чтоб соседний не грыз меня дог,
Чтоб блохи меня не кусали,
Чтоб люди меня не толкали,
Чтоб завтра утром с восхода
Была хорошая погода…
Чтоб собаки все были сыты
И не были биты.
Чтоб я нашел на помойке
У старой постройки
Хорошую кость.
Я тоже буду хороший,
Буду слушаться только Антоши,
Уйму свою злость,
Не буду рычать
И визжать —
Пусть только в доме не воют на флейте,
Бейте, не бейте, —
А я не могу — сам буду выть,
Не могу выносить!
И еще, если можно, пусти меня в рай
Вместе с Антошей —
Хоть в какой-нибудь старый сарай —
Ты ведь хороший…
Помилуй меня, не забудь, не покинь!
Спокойной ночи! Аминь.
С ружьем за плечами, один, при луне,
Я по полю еду на добром коне.
Я бросил поводья, я мыслю о ней,
Ступай же, мой конь, по траве веселей!
Я мыслю так тихо, так сладко, но вот
Неведомый спутник ко мне пристает,
Одет он, как я, на таком же коне,
Ружье за плечами блестит при луне.
«Ты, спутник, скажи мне, скажи мне, кто ты?
Твои мне как будто знакомы черты.
Скажи, что тебя в этот час привело?
Чему ты смеешься так горько и зло?»
— «Смеюсь я, товарищ, мечтаньям твоим,
Смеюсь, что ты будущность губишь;
Ты мыслишь, что вправду ты ею любим?
Что вправду ты сам ее любишь?
Смешно мне, смешно, что, так пылко любя,
Ее ты не любишь, а любишь себя.
Опомнись! Порывы твои уж не те,
Она для тебя уж не тайна,
Случайно сошлись вы в мирской суете,
Вы с ней разойдетесь случайно.
Смеюся я горько, смеюся я зло
Тому, что вздыхаешь ты так тяжело».
Всё тихо, объято молчаньем и сном,
Исчез мой товарищ в тумане ночном,
В тяжелом раздумье, один, при луне,
Я по полю еду на добром коне…
Все, ей-богу же, было бы проще
и, наверно, добрей и мудрей,
если б я не сорвался на просьбе —
необдуманной просьбе моей.И во мгле, настороженной чутко,
из опавших одежд родилось
это белое лишнее чудо
в грешном облаке темных волос.А когда я на улицу вышел,
то случилось, чего я не ждал,
только снег над собою услышал,
только снег под собой увидал.Было в городе строго и лыжно.
Под сугробами спряталась грязь,
и летели сквозь снег неподвижно
опушенные краны, кренясь.Ну зачем, почему и откуда,
от какой неразумной любви
это новое лишнее чудо
вдруг свалилось на плечи мои? Лучше б, жизнь, ты меня ударяла —
из меня наломала бы дров,
чем бессмысленно так одаряла, —
тяжелее от этих даров.Ты добра, и к тебе не придраться,
но в своей сердобольности зла.
Если б ты не была так прекрасна,
ты бы страшной такой не была.И тот бог, что кричит из-под спуда
где-то там, у меня в глубине,
тоже, может быть, лишнее чудо?
Без него бы спокойнее мне? Так по белым пустым тротуарам,
и казнясь и кого-то казня,
брел и брел я, раздавленный даром
красоты, подкосившей меня…
О, неужели же на самом деле правы
Глашатаи добра, красот и тишины,
Что так испорчены и помыслы, и нравы,
Что надобно желать всех ужасов войны?
Что дальше нет путей, что снова проступает
Вся дикость прежняя, что, не спросясь, сплеча,
Работу тихую мышленья прерывает
И неожиданный, и злой удар бича…
Что воздух жизни затхл, что ржавчина и плесень
Так в людях глубоки и так тлетворна гниль,
Что нужны: пушек рев, разгул солдатских песен,
Полей встревоженных мерцающая пыль…
Людская кровь нужна! И стон, и бред больницы,
И си́роты в семья́х, и скорби матерей,
Чтоб чистую слезу вновь вызвать на ресницы
Не вразумляемых другим путем людей, —
Чтоб этим их поднять, и жизни цель поставить,
И дать задачу им по силам, по плечу,
Чтоб добрый пастырь мог прийти и мирно править
И на торгующих не прибегать к бичу…
Она угасла — отстрадала,
Страданье было ей венцом;
Она мучительным концом
Достигла светлого начала.
Грустна сей бренной жизни глушь,
В ней счастья нет для ясных душ, —
Их мучит тяжко и жестоко
Невольный взгляд на море зла,
На вид ликующий порока
И света скучные дела, —
И, гордо отвергая розы
И жизни праздничный сосуд,
Они на часть себе берут
Святые тернии и слезы.
Отрада их в житейской мгле
Одна — сочувствовать глубоко
Всему, что чисто и высоко,
Что светит богом на земле.
Удел их высших наслаждений
Не в блеске злата и сребра,
Но посреди благотворении,
В священных подвигах добра! Так, перейдя сей дольней жизни
Добром запечатленный путь,
Она взлетела — отдохнуть
В своей божественной отчизне.
Тяжелый опыт превозмочь
Судьба при жизни ей судила, —
Она давно невесту-дочь
В тот мир нетленный отпустила.
И, переждав разлуки срок,
Спеша к родимой на свиданье,
Она другую на прощанье
Земле оставила в залог,
Чтоб там и здесь свой образ видеть
И, утешая лик небес,
Земли печальной не обидеть,
Где светлый быт ее исчез!
В поле вишенка одна
Ветерку кивает.
Ходит юная княжна,
Тихо напевает:
— Что-то князя не видать,
Песенки не слышно.
Я его устала ждать,
Замерзает вишня…
В поле снег да тишина.
Сказку прячет книжка.
Веселей гляди, княжна,
Да не будь трусишкой.
Темной ночью до утра
Звезды светят ясно.
Жизнь — веселая игра,
А игра прекрасна!
Будь смела и будь нежна
Даже с волком в поле.
Только радуйся, княжна,
Солнышку и воле.
Будь свободна и люби
Все, что сердцу мило.
Только вишню не руби —
В ней святая сила.
Пусть весна нарядит двор
В яркие одежды.
Все, что будет до тех пор,
Назовем надеждой.
Нам ли плакать и скучать,
Открывая двери?
Свету теплого луча
Верят даже звери.
Всех на свете обними
И осилишь стужу.
Люди станут добрыми,
Слыша твою душу.
И войдет в твой терем князь,
Сядет к изголовью…
Все, что будет всякий раз,
Назовешь любовью.
Всем дается по душе,
Всем на белом свете.
В каждом добром мальчише,
В женщинах и в детях.
Эта песенка слышна,
И поет Всевышний…
Начинается весна,
Расцветает вишня.
Добра моя мать. Добра, сердечна.
Приди к ней — увенчанный и увечный —
делиться удачей, печаль скрывать —
чайник согреет, обед поставит,
выслушает, ночевать оставит:
сама — на сундук, а гостям — кровать.Старенькая. Ведь видала виды,
знала обманы, хулу, обиды.
Но не пошло ей ученье впрок.
Окна погасли. Фонарь погашен.
Только до позднего в комнате нашей
теплится радостный огонек.Это она над письмом склонилась.
Не позабыла, не поленилась —
пишет ответы во все края:
кого — пожалеет, кого — поздравит,
кого — подбодрит, а кого — поправит.
Совесть людская. Мама моя.Долго сидит она над тетрадкой,
отодвигая седую прядку
(дельная — рано ей на покой),
глаз утомленных не закрывая,
ближних и дальних обогревая
своею лучистою добротой.Всех бы приветила, всех сдружила,
всех бы знакомых переженила.
Всех бы людей за столом собрать,
а самой оказаться — как будто! — лишней,
сесть в уголок и оттуда неслышно
за шумным праздником наблюдать.Мне бы с тобою все время ладить,
все бы морщины твои разгладить.
Может, затем и стихи пишу,
что, сознавая мужскую силу,
так, как у сердца меня носила,
в сердце своем я тебя ношу.
Всю войну под завязку
я всё к дому тянулся,
И хотя горячился —
воевал делово,
Ну, а он торопился,
как-то раз не пригнулся
И в войне взад-вперёд обернулся
за два года — всего ничего.
Не слыхать его пульса
С сорок третьей весны,
Ну, а я окунулся
В довоенные сны.
И гляжу я дурея,
Но дышу тяжело:
Он был лучше, добрее,
добрее, добрее, добрее,
Ну, а мне — повезло.
Я за пазухой не жил,
не пил с Господом чая,
Я ни в тыл не просился,
ни судьбе под подол,
Но мне женщины молча
намекали, встречая:
Если б ты там навеки остался —
может, мой бы обратно пришёл!
Для меня не загадка
Их печальный вопрос,
Мне ведь тоже несладко,
Что у них не сбылось.
Мне ответ подвернулся:
«Извините, что цел!
Я случайно вернулся,
вернулся, вернулся, вернулся,
Ну, а ваш — не сумел».
Он кричал напоследок,
в самолёте сгорая:
«Ты живи! Ты дотянешь!» —
доносилось сквозь гул.
Мы летали под Богом
возле самого рая,
Он поднялся чуть выше и сел там,
ну, а я — до земли дотянул.
Встретил лётчика сухо
Райский аэродром.
Он садился на брюхо,
Но не ползал на нём.
Он уснул — не проснулся,
Он запел — не допел.
Так что я вот вернулся,
вернулся, вернулся, вернулся,
Ну, а он — не сумел.
Я кругом и навечно
виноват перед теми,
С кем сегодня встречаться
я почёл бы за честь,
Но хотя мы живыми
до конца долетели —
Жжёт нас память и мучает совесть,
у кого, у кого она есть.
Кто-то скупо и чётко
Отсчитал нам часы
Нашей жизни короткой,
Как бетон полосы,
И на ней — кто разбился,
Кто взлетел навсегда…
Ну, а я приземлился,
а я приземлился —
Вот какая беда…
В непотрясаемом чертоге,
На твердых вечности столпах,
Бессмертие, покоясь в Боге,
Отрада добрых, злобных страх,
Зрит время в дерзостном полете
Неправды сеюще на свете,
И прекращает бедство то:
Невинного под кров приемлет,
А у порочного отемлет
Его надежду на ничто.
О вы, что гром, как будто боги,
Поправ законов вечных власть,
В нас мещете, и, в казнях строги,
Жизнь превращаете в напасть!
Губители земли злосердны!
Вострепещите: вы бессмертны!
И ты, о жертва злой мечты!
Страны чужой минутный житель,
Над коим бдит миров Зиждитель,
Возрадуйся: бессмертен ты!
И ты, что времени любимец,
Питомец счастья самого,
Богат, почтен, любим, счастливец
От дня рожденья твоего;
В ком разум быстр, в ком чувство живо;
Кому художества не лживо
Свои открыли красоты;
К кому смиренные науки
Любезно простирают руки: —
Бессмертен, Строгонов, и ты!
Блажен, кто здесь обрел возможность
Быть в мире с сердцем и умом,
Кто видит зла всего ничтожность
И засевает жизнь добром!
Он там пожнет, что здесь посеет.
— Блажен тем паче, кто умеет
Творить счастливых миллион!
Он счастья тем себе прибавит.
Бессмертен, Строгонов, и Он!
«Добрый Санчо, нет тебя на свете,
Да и я давно уж только тень,
Только книга с полки в кабинете,
Вымысел ламанчских деревень.В кирпичах лежат мои палаты,
Заросли кустами бузины,
На чердак заброшен шлем помятый,
Сломан меч и книги сожжены.Виноградников засохли корни,
Герб мой — посмеяние вельмож,
Россинант — добыча живодерни:
Косточек — и тех не соберешь.Все же, Санчо, наши беды, муки
Не прошли, не сгинули во тьме, —
Ведь о нас мечтатель однорукий
День и ночь писал в своей тюрьме.Знал он, что мы станем достояньем
Всех, в ком живы честные сердца,
Обошедшим целый мир преданьем,
Сказкой, не имеющей конца.Нас уж нет. Но есть еще на свете
Мельницы, разбойники и львы,
Деспоты, расставившие сети,
Бредни сарацинской головы.Есть леса насилья и обмана,
Чащи ядовитого репья…
Жаль, что я сражен был слишком рано
И в бою не доломал копья! Все ж мы, Санчо, жили не напрасно,
Совершали подвиги не зря.
Над землей, сто тысяч лет несчастной,
Свежая прорежется заря.Пусть гиены воют, злятся кобры, —
Сгинет нечисть, новый день придет!
Это говорит Алонзо Добрый,
Спутник твой, безумец Дон-Кихот».
Мы дружны с печатным словом,
Если б не было его,
Ни о старом, ни о новом
Мы не знали б ничего!
Ты представь себе на миг,
Как бы жили мы без книг?
Что бы делал ученик,
Если не было бы книг,
Если б все исчезло разом,
Что писалось для детей:
От волшебных добрых сказок
До веселых повестей?..
Ты хотел развеять скуку,
На вопрос найти ответ.
Протянул за книжкой руку,
А ее на полке нет!
Нет твоей любимой книжки —
«Чипполино», например,
И сбежали, как мальчишки,
Робинзон и Гулливер.
Нет, нельзя себе представить,
Чтоб такой момент возник
И тебя могли оставить
Все герои детских книг.
От бесстрашного Гавроша
До Тимура и до Кроша —
Сколько их, друзей ребят,
Тех, что нам добра хотят!
Книге смелой, книге честной,
Пусть немного в ней страниц,
В целом мире, как известно,
Нет и не было границ.
Ей открыты все дороги,
И на всех материках
Говорит она на многих
Самых разных языках.
И она в любые страны
Через все века пройдет,
Как великие романы
«Тихий Дон» и «Дон Кихот»!
Слава нашей книге детской!
Переплывшей все моря!
И особенно советской —
Начиная с Букваря!
Нельзя ль на новоселье,
О други, прикатить,
И в пунше, и в веселье
Всё горе потопить?
Друзья! Прошу, спешите,
Я ожидаю вас!
Мрак хаты осветите
Весельем в добрый час!
В сей хате вы при входе
Узрите, стол стоит,
За коим на свободе
Ваш бедный друг сидит
В своем светло-кофейном,
Для смеха сотворенном
И странном сертуке,
В мечтах, с пером в руке!
Там кипа книжек рядом
Любимейших лежит,
Их переплет не златом,
А внутрь добром блестит.
Заступа от неволи,
Любезные пистоли,
Шинелишка, сертук,
Уздечка и муштук;
Ружье — подарок друга,
Две сабли — как стекло,
Надежная подпруга
И Косовско седло —
Вот всё, что прикрывает
Стенную черноту;
Вот всё, что украшает
Сей хаты простоту.
Друзья! Коль посетите
Меня вы под часок,
Яств пышных не просите:
Под вечер — пунш, чаек,
На полдень — щи с сметанкой,
Хлеб черный, да баранки,
И мяса фунта с два,
А на десерт от брата,
Хозяина-солдата —
Приветные слова.
Когда такой потравы,
Друзья! хотя для славы
Желает кто из вас,
Тогда, тогда от службы
Ко мне в свободный час,
В Вежайцы, ради дружбы,
Прошу я завернуть,
И в скромный кров поэта,
Под сень анахорета
От скуки заглянуть.
Не вовлечет никто меня в войну:
Моя страна для радости народа.
Я свято чту и свет и тишину.
Мой лучший друг — страны моей свобода.
И в красный цвет зеленую весну
Не превращу, любя тебя, природа.
Ответь же мне, любимая природа,
Ты слышала ль про красную войну?
И разве ты отдашь свою весну,
Сотканую для радости народа,
Рабыне смерти, ты, чей герб — свобода
И в красную войдешь ли тишину.
Я не устану славить тишину,
Не смерти тишину, — твою, природа, —
Спокойной жизни! Гордая свобода
Моей страны пускай клеймит войну
И пусть сердца свободного народа
Впивают жизнь — цветущую весну.
Прочувствовать и оберечь весну,
Ее полей святую тишину —
Счастливый долг счастливого народа.
Ему за то признательна природа,
Клеймящая позорную войну,
И бережет такой народ свобода.
Прекрасная и мудрая свобода!
Быть может, ты взлелеяла весну?
Быть может, ты впустила тишину?
Быть может, ты отторгнула войну?
И не тобой ли, дивная природа
Дарована для доброго народа?
Для многолетья доброго народа,
Для управленья твоего, свобода,
Для процветанья твоего, природа,
Я, королева, воспою весну,
Ее сирень и блеск, и тишину,
И свой народ не вовлеку в войну!
Блаженство жизни сей вкушает
Не тот, заботится кто век;
Чинов, богатства кто желает,
Тот прямо бедный человек.
Ни чин, ни золото не сильно
Душе спокойствие принесть;
Будь князь, живи во всем обильно,
Но для него химер тьма есть.
Возмнит быть герцогом иль дожем
Иль всей вселенной завладеть,
Но и царями быв, не можем
Без совести блаженства зреть.
Благополучен тот не лестно,
Творит кто ближнему добро,
Живет кто искренно и честно,
Кто презирает серебро.
Но вяще тот благополучен,
Особой милой кто пленен;
Любя ее, с ней неразлучен,
Которой счастье множит он.
Любовь взаимно их пленяет,
Чтоб благо истинно вкушать,
А добродетель возбуждает,
Чтоб благо прочих совершать.
Такой любви, моя драгая,
Ищу я в прелестях твоих.
Я, добродетель почитая,
В тебе жду блага дней своих.
Твоя душа мной будет править,
Как путем добрым мне идти;
Чтоб счастье здесь себе составить,
Жену такую тот найди.
Шагайте через нас! Вперед! Прибавьте шагу!
Дай бог вам добрый путь! Спешите! Дорог час.
Отчизны, милой нам, ко счастию, ко благу
Шагайте через нас! Мы грузом наших дней недолго вас помучим;
О смерти нашей вы не станете тужить,
А жизнью мы своей тому хоть вас научим,
Что так не должно жить. Не падайте, как мы, пороков грязных в сети!
Не мрите заживо косненьем гробовым!
И пусть вины отцов покроют наши дети
Достоинством своим! Молитесь! — Ваша жизнь да будет с мраком битва!
Пусть будет истины светильником она!
Слышней молитесь! Жизнь — единая молитва,
Которая слышна. Молитесь же — борьбой с гасильниками света,
Борьбой с невежеством и каждым злом земным!
Пред вами добрый царь: хвала и многи лета!
Молитесь вместе с ним! Прямую вечную прокладывать дорогу
Вы, дети, научась блужданием отцов,
Молитесь, бодрые, живых живому богу —
Не богу мертвецов! Служите господу — не аскетизма скукой,
Не фарисейства тьмой, не бабьим ханжеством,
Но — делом жизненным, искусством и наукой,
И правды торжеством! И если мы порой на старине с упорством
Стоим и на ходу задерживаем вас
Своим болезненным, тупым противоборством —
Шагайте через нас!
«Я Баба-Яга —
Вот и вся недолга,
Я езжу в немазаной ступе.
Я к русскому духу не очень строга:
Люблю его… сваренным в супе.Ох, мне надоело по лесу гонять,
Зелье я переварила…
Нет, чтой-то стала совсем изменять
Наша нечистая сила!» —«Добрый день! Добрый тень!
Я, дак, Оборотень!
Неловко вчерась обернулся:
Хотел превратиться в дырявый плетень,
Да вот посерёдке запнулся.И кто я теперь — самому не понять,
Эк меня, братцы, скривило!..
Нет, чтой-то стала совсем изменять
Наша нечистая сила!» —«А я старый больной
Озорной Водяной,
Но мне надоела квартира:
Сижу под корягой, простуженный, злой,
Ведь в омуте — мокро и сыро.Вижу намедни — утопленник. Хвать!
А он меня — пяткой по рылу!..
Нет, перестали совсем уважать
Нашу нечистую силу!» —«Такие дела:
Лешачиха со зла,
Лишив меня лешевелюры,
Вчера из дупла
на мороз прогнала —
У ей с Водяным шуры-муры.Со свету стали
совсем изживать —
Ну прост-таки гонят в могилу…
Нет, перестали
совсем уважать
Нашу нечистую силу!» —«Русалке легко:
Я хвостом-плавником
Коснусь холодком
под сердечко…
Но вот с современным утопленником
Теперь то и дело осечка! Как-то утопленник стал возражать —
Ох, наглоталась я илу!
Ах, перестали совсем уважать
Нашу нечистую силу!» —«А я Домовой,
Я домашний, я свой,
А в дом не могу появиться —
С утра и до ночи стоит дома вой:
Недавно вселилась певица! Я ей — добром, а она — оскорблять:
Мол, Домового — на мыло!
Видно, нам стала всем изменять
Наша нечистая сила!»
Уже он в травах, по-степному колких,
уже над ними трудятся шмели,
уже его остывшие осколки
по всей земле туристы развезли. И всё идет по всем законам мира.
Но каждый год, едва сойдут снега,
из-под его земли выходит мина —
последний, дальний замысел врага. Она лежит на высохшей тропинке,
молчит, и ждёт, и думает своё.
И тонкие отважные травинки
на белый свет глядят из-под неё. По ней снуют кузнечики и мушки,
на ней лежат сережки тополей,
и ржавчины железные веснушки
её пытались сделать веселей. Она жадна, тупа и узколоба.
И ей не стать добрее и земней.
Её нечеловеческая злоба
так много лет
накапливалась в ней. Добро и зло кипят, не остывая.
Со смертью жизнь сражается века.
И к мине прикасается живая,
от ненависти нежная рука. Потом ударит гром над степью чистой —
и отзовётся эхо с высоты.
И на кургане шумные туристы,
взглянув на небо, вытащат зонты. Они пойдут по этой же тропинке
и даже не заметят возле ног
усталые дрожащие травинки
и след тяжелых кованых сапог. Пускай себе идут спокойно мимо!
Пускай сияет солнце в синеве!
Ведь жизнь — есть жизнь.
И все солдаты мира
и молоды,
и бродят по траве.
Пусть гибнет все, к чему сурово
Так долго дух готовлен был:
Трудилась мысль, дерзало слово,
В запасе много было сил…
Слабейте, силы! вы не нужны!
Засни ты, дух! давно пора!
Рассейтесь все, кто были дружны
Во имя правды и добра!
Бесплодны все труды и бденья,
Бесплоден слова дар живой,
Бессилен подвиг обличенья,
Безумен всякий честный бой!
Безумна честная отвага
Правдивой юности — и с ней
Безумны все желанья блага,
Святые бредни юных дней!
Так сокрушись, души гордыня,
В борьбе неравной ты падешь:
Сплошного зла стоит твердыня,
Царит бессмысленная Ложь!
Она страшней врагов опасных,
Сильна не внешнею бедой,
Но тратой дней и сил прекрасных
В борьбе пустой, тупой, немой!..
Ликуй же, Ложь, и нас, безумцев,
Уроком горьким испытуй,
Гони со света вольнодумцев,
Казни, цари и торжествуй!..
Слабейте ж, силы!.. вы не нужны!
Засни ты, дух! давно пора!
Рассейтесь все, кто были дружны
Во имя правды и добра!
Узнали филины намерение Феба
Ее величество, ночь темную, согнать
С престола древнего земли и неба
И сутки целые без отдыха сиять.
«Что! что! — кричат они, — разрушить царство нощи,
В котором нам так мило жить
И сонных птиц давить
Во мраке тихой рощи!
Кто Фебу дал такой совет?»
— «Не вы, друзья мои: не филины, не воры, —
Сказал им соловей, – не нравится вам свет:
Его боятся хищных взоры!
Я ночью пел один, и все пленялись мной;
В день будет у меня совместников довольно:
Их также наградят хвалой...
Лишиться славы больно,
Но ею с братьями охотно поделюсь,
И солнцем веселюсь,
Когда в его сияньи
Для мира более утех,
Чем в горестном мерцаньи.
Злой мыслит о себе, а добрый обо всех;
Злой любит мрак густой, а добрый просвещенье.
К несчастью, должен я сказать вам в утешенье,
Что в самый ясный день
Для вас еще найдется тень!»
Уж как и по морю, как по синему,
По синему, по волнистому
Плыла лебедь с лебедятами,
Со малыми со утятами.
Отколь ни взялся млад ясен сокол, —
Разбил стадо лебединое;
Кровь пустил он по синю морю,
Пух пустил по чисту полю,
А перушки по темным кустам.
Где ни взялася душа девица, —
Брала перья на перинушку,
А пух брала на подушечки.
Отколь ни взялся добрый молодец:
«Бог и помочь, красна девица душа,
Брамши перья на перинушку!»
Девка парню не склонилася,
Сердечушком не скорилася.
«Добро же ты, красна девица душа!
Возьму замуж, замуж за себя!
Как будешь ты у кроватушки стоять,
Шелковую плеть в руках держать,
Горючи слезы ронять, ронять!» —
— «Ты прости меня: не узнала я тебя!
Я думала, что иной какой,
Иной какой, горький пьяница!»
Тамбовская губерния, Моршанский уезд.
Прокунин, № 33 («хороводная»).
Первое полустишие почти каждаго стиха повторяется дважды; сверх того, некоторые стихи повторяются.
Завидую портрету моему!
Холодною, бесчувственною тенью
Он будет там, где жить бы сам хотел я
Внимающей, любящею душою.
Он будет там, где вечность нам глася,
Свершается светлейшее земное,
Где царское могущество пред Вышним
Смиряется, в одной покорной вере
Величие и славу заключая,
Где вдохновенный, опытом веков
Наставленный, грядущего пророк,
Вождь настоящего, могучий друг
Свободы, буйства враг, небесной правды
Свершитель на земле, державный гений
Неутомимо бодрствует для блага.
Святилище, где добрый царь наш верно
Им знаемому Богу служит, сердцем
Постигнув тайну царского призванья.
Да станет Ангел с пламенным мечом
У входа твоего, как пред дверьми
Эдема, чтоб тебя не возмутили
Враждебные волнения земные;
И да гори светилом упованья,
Маяком плавателем в буре века,
Плывущим бодро с верою в добро
Нам сению твоею та звезда,
Которая на небе воссияла
В тот час, когда в нем ангелы о вести
Земле запели: „Слава в вышних Богу,
Мир на земле, благоволенье в людях“.
Доброе слово не говорится втуне.
ГогольХотя друзья тебя ругают сильно,
Но ты нам мил, плешивый человек,
С улыбкою развратной и умильной,
Времен новейших сладострастный грек.
Прекрасен ты — как даровитый странник,
Но был стократ ты краше и милей,
Когда входил в туманный передбанник
И восседал нагой среди,
Какие тут меж нас кипели речи!
Как к ты настраивал умы,
Как гасили девки свечи —
Ты помнишь ли? — но не забудем мы!
Среди и шуток грациозных,
Держа в руке замокнувший,
Не оставлял и мыслей ты серьезных
И часто был ты свыше вдохновлен!
Мы разошлись… Иной уехал в Ригу,
Иной в тюрьме… Но помнит весь наш круг,
Как ты вещал: «Люблю благую книгу,
Но лучшее сокровище есть друг!!!»
О дорогой Василий наш Петрович,
Ты эту мысль на деле доказал.
Через тебя стыдливый Григорович
Бесплатно и даром .Тот, кто умел великим быть в борделе,
Тот истинно великий джентельмен…
сто раз, о друг наш, на неделе,
Да будет тверд твой благородный!
Пускай, тебя черня и осуждая,
Завистники твердят, что ты подлец,
Но и в тебе под маской скупердяя
Скрывается прещедрый молодец.
О, добр и ты… Не так ли в наше время,
В сей и осторожный век,
В заброшенном скрыто семя,
Из коего родится человек?!
Сколько люди мне советов
Надавали, правый Боже!
Отплачу за те услуги
Я советами им тоже.
Люди-братья! Люди-сестры!..
Дружно мир вы разделите:
Сестрам — спальня, сестрам — кухня,
Братья — шар земной возьмите.
Полюбите все друг друга:
Если хлеба нет у брата,
Пусть он будет тем утешен,
Что сосед живет богато.
Если счастье надоело,
Говори нелицемерно
Всем в глаза святую правду:
Попадешь в беду наверно.
Если честным человеком
Хочешь жить ты до кладбища,
То веревку свей покрепче
И давись на ней, дружище.
Если глупость скажешь — это
Пусть тебя и не тревожит:
Слово умное, как выстрел,
Испугать нас только может.
Если муж с женой не ладит,
То для опыта, на смену,
Пусть любовницу возьмет он
И — жене познает цену.
Если бедная супруга
Все пороки видит в муже,
Пусть отдаст себя другому:
Этот вдвое будет хуже.
Если в дом умалишенных
Попадешь ты, к Штейну, что ли, —
Знай, что ты умнее многих
Проживающих на воле.
Гряди в триумфе к нам, благословенный!
Ты совершил бессмертные дела.
Друг человечества! в концах вселенны
Гремит нелестная тебе хвала,
Что одержав душою твердой
Верх над неистовым врагом,
Врагу же, благосердый,
За зло отмстил добром. И вождь царям противу новой Трои,
Стократ достойнее, стократ славней
Ты покорил ее. Сам ратны строи
Ведя на брань, средь тысящи смертей
Ты шел спокойно, — к колеснице
Своей победу приковал,
Судьбы в своей деснице
Царей и царств держал. И вместо плена сладкий дар свободы,
И вместо смерти жизнь ты им принес.
Ты умирил, ущедрил все народы;
Но паче всех тобою счастлив росс.
В восторге слов не обретает
Всю силу выразить любви:
‘Ура! — он восклицает, —
Наш царь-отец! живи! ’ ‘Наш добрый гений! Царствуй многи лета!
О Александр! надежа государь! ’ —
Взывают так к тебе твои полсвета.
Ярчае огненных, цветистых зарь,
К тебе усердьем пламенея,
Они твой празднуют возврат
Деяньями, — прочнее
Столпов и пышных врат. И так гряди в триумфе, вожделенный!
Не сих триумфов избегаешь ты:
Победны почести, тебе сужденны,
Отверг в смирении, не ищешь мзды
За доблести! Но, муж великий,
Блаженством нашим насладись:
За доблести толики
Веками наградись!
Шесть с половиной миллионов,
Шесть с половиной миллионов,
Шесть с половиной миллионов!..
Шесть с половиной миллионов —
А надо бы ровно десять!
Любителей круглого счета
Должна порадовать весть,
Что жалкий этот остаток
Сжечь, расстрелять, повесить
Вовсе не так уж трудно,
И опыт, к тому же, есть!
Такая над миром темень,
Такая над миром темень,
Такая над миром темень!..
Такая над миром темень —
Глаз ненароком выколешь!
Каждый случайный выстрел
Несметной грозит бедой,
Так что ж тебе неймется,
Красавчик, фашистский выкормыш,
Увенчаный нашим орденом
И Золотой Звездой?!
Должно быть, тобой заслужено…
Должно быть, тобой заслужено…
Должно быть, тобой заслужено!..
Должно быть, тобой заслужено —
По совести и по чести!
На праведную награду
К чему набрасывать тень?!
Должно быть, с Павликом Коганом
Бежал ты в атаку вместе,
И рядом с тобой под Выборгом
Убит был Арон Копштейн!
Тоненькой струйкой дыма…
Тоненькой струйкой дыма…
Тоненькой струйкой дыма!..
Тоненькой струйкой дыма
В небо уходит Ева,
Падает на аппельплаце
Забитый насмерть Адам!
И ты по ночам, должно быть,
Кричишь от тоски и гнева, —
Носи же свою награду
За всех, кто остался там!
Голос добра и чести…
Голос добра и чести…
Голос добра и чести!..
Голос добра и чести
В разумный наш век бесплоден!
Но мы вознесем молитвы
До самых седьмых небес!
Валяйте — детей и женщин!
Не трогайте гроб Господень!
Кровь не дороже нефти,
А нефть нужна позарез!
Во имя Отца и Сына…
Во имя Отца и Сына…
Во имя Отца и Сына!..
Во имя Отца и Сына
Мы к ночи помянем черта, —
Идут по Синаю танки,
И в черной крови пески!
Три с половиной миллиона
Осталось до ровного счета!
Это не так уж много —
Сущие пустяки!
«Скучен вам, стихи мои, ящик…»
Кантемир
Не хотите спать в столе. Прытко
возражаете: «Быв здраву,
корчиться в земле суть пытка».
Отпускаю вас. А что ж? Праву
на свободу возражать — грех.
Мне же
хватит и других — здесь, мыслю,
не стихов — грехов. Все реже
сочиняю вас. Да вот, кислу
мину позабыл аж даве
сделать на вопрос: «Как вирши?
Прибавляете лучей к славе?»
Прибавляю, говорю. Вы же
оставляете меня. Что ж! Дай вам
Бог того, что мне ждать поздно.
Счастья, мыслю я. Даром,
что я сам вас сотворил. Розно
с вами мы пойдем: вы — к людям,
я — туда, где все будем.
До свидания, стихи. В час добрый.
Не боюсь за вас; есть средство
вам перенести путь долгий:
милые стихи, в вас сердце
я свое вложил. Коль в Лету
канет, то скорбеть мне перву.
Но из двух оправ — я эту
смело предпочел сему перлу.
Вы и краше и добрей. Вы тверже
тела моего. Вы проще
горьких моих дум — что тоже
много вам придаст сил, мощи.
Будут за всё то вас, верю,
более любить, чем ноне
вашего творца. Все двери
настежь будут вам всегда. Но не
грустно эдак мне слыть нищу:
я войду в одне, вы — в тыщу.
«Хозяин! Пантелей Ильич! Гляди-ко…
Волга…
Взбесилась, видит бог. И потонуть недолго.
А не потонем — всё равно
Водой промочит всё зерно».
Приказчик мечется, хлопочет.
А Пантелей Ильич, уставя в небо взор,
Дрожащим голосом бормочет:
«Святители! Разор!
Чины небесные, арханделы и власти!
Спасите от лихой напасти!
Я добрым делом отплачу…
Сведу в лампадах пуд елею…
Под первый праздничек свечу
Вот с эту мачту закачу…
И сотельной не пожалею!»
То слыша, говорит приказчик Пантелею:
«Ты это что ж, Ильич? Про мачту-то… всурьез?
Да где же ты свечу такую раздобудешь?»
«Молчи, дурак, — умнее будешь! —
Хозяин отвечал сквозь слез. —
Дай только вымолить скорей у неба жалость,
Чтоб я с моим добром остался невредим, —
А там насчет свечи мы после… поглядим…
Укоротим, пожалуй, малость!» Читатель, за вопрос нескромный извини:
Скажи, ты помнишь ли те дни,
Когда везде толпы народа
Гудели, как шмели
У меда:
«Свобода!»
«Свобода!»
А дела до конца не довели.
На радостях, забыв о старом,
Обмякли перед вольным даром.
Читатель, ежли ты один из тех шмелей,
Сам на себя пеняй и сам себя жалей, —
А мне тебя не жаль. Польстившись на подарок,
Что заслужил, то получи:
Заместо сотенной свечи —
Копеечный огарок.
...Смотри, там в водах
Быстро несется цветок розмаринный;
Воды умчались — цветочка уж нет!
Время быстрее, чем ток сей пустынный...
Батюшков
Придет пора — твой май отзеленеет;
Придет пора — я мир покину сей;
Ореховый твой локон побелеет,
Угаснет блеск агатовых очей.
Смежи мой взор, — но дней своих зимою
Моей любви ты лето вспоминай
И, добрый друг, стихи мои порою
Пред камельком трескучим напевай.
Когда, твои морщины вопрошая
О розах мне сиявшей красоты,
Захочет знать белянка молодая,
Чью так любовь оплакиваешь ты, —
Минувших дней блесни тогда весною,
Жар наших душ на лютне передай;
И, добрый друг, стихи мои порою
Пред камельком трескучим напевай.
«Как, — спросят, — жил покойный твой любовник:
Лисицею, иль волком иногда;
У двери ль был торчавший он чиновник?»
Главу подяв, ответствуй: «Никогда!»
Мой дерзкий смех над бешеной судьбою,
Мой тайный плач ты внукам передай;
И, добрый друг, стихи мои порою
Пред камельком трескучим напевай.
Поведай ты, как ураган жестокий
На всех морях крушил мою корму;
Как между тем под молниями рока
Лишь горю льстил твой путник одному.
О! расскажи, как сирой он душою
В твоей любви единый ведал рай;
И, добрый друг, стихи мои порою
Пред камельком трескучим напевай.
Когда, грустя, ты дряхлыми перстами
Коснешься струн поэта своего,
И каждый раз, как вешними цветами
Обвить портрет задумаешь его, —
Пари в тот мир ты набожной душою,
Где для любви настанет вечный май;
И, добрый друг, стихи мои порою
Пред камельком трескучим напевай.