Владлену ЕрмаковуТот самый двор, где я сажал березы,
был создан по законам вечной прозы
и образцом дворов арбатских слыл,
там, правда, не выращивались розы,
да и Гомер туда не заходил…
Зато поэт Глазков напротив жил.Друг друга мы не знали совершенно,
но, познавая белый свет блаженно,
попеременно — снег, дожди и сушь,
разгулы будней, и подъездов глушь,
и мостовых дыханье,
Сегодня ночью
ты приснилась мне.
Не я тебя нянчил, не я тебя славил,
Дух русского снега и русской природы,
Такой непонятной и горькой услады
Не чувствовал я уже многие годы.
Но ты мне приснилась
как детству — русалки,
Как детству —
коньки на прудах поседелых,
В ту пору я жил в новгородских дебрях.
Мне было около десяти.
Я ловил рыбу, учился гребле,
Мечтал Америку посетить.
И часто, плавая в душегубке
И ловко вылавливая тарабар,
Размышлял о каком-нибудь там поступке,
Который прославила бы труба…
Я писал стихи, читал Майн Рида,
При встречах с девочками краснел,
И вот в лицо пахнуло земляникой,
смолистым детством, новгородским днем…
В сырой канавке, полной лунных бликов,
светляк мигнул таинственным огнем…
И вновь брожу, колдуя над ромашкой,
и радуюсь,
когда, услыша зов,
появятся сердитые букашки
из дебрей пестиков и лепестков.
И на ладони, от букетов липкой,
Подслушанные вздохи о детстве,
когда трава была зеленее,
солнце казалось ярче
сквозь тюлевый полог кровати,
и когда, просыпаясь,
слышал ласковый голос
ворчливой няни;
когда в дождливые праздники
вместо летнего сада
водили смотреть в галереи
Вечером поздним слышно далёко,
Город большой притих.
Вдруг донесётся из чьих-то окон
Старый простой мотив.
Чувство такое в сердце воскреснет,
Что и постичь нельзя…
Так у Москвы есть старая песня —
Это Арбат, друзья.Среди хороших новых друзей,
Среди высоких новых огней —
Нет, не забыть мне той, дорогой моей
Стою, как мальчишка, под тополями.
Вишни осыпались, отцвели.
Багряное солнце вдали, за полями,
Коснулось родимой моей земли.
Вечер. Свежо. А в садах, не смолкая,
Соревнуются соловьи.
Важных грачей пролетевшая стая
Мирно уселась в гнёзда свои.
Молчат петухи. Не мычат коровы.
Мамаши ведут по домам ребят.
Прости меня, прости. Цветы дышали пряно.
Я позабыл совсем, что где-то бьется боль,
Что где-то сумерки и саваны тумана.
Меня, счастливого, быть грустным не неволь.
Я с детства был всегда среди цветов душистых.
Впервые вышел я на утренний балкон,
Была акация в расцветах золотистых,
От пчел и от шмелей стоял веселый звон.
Мать умерла.
Отец ушел на фронт.
Соседка злая
Не дает проходу.
Я смутно помню
Утро похорон
И за окошком
Скудную природу.
Откуда только —
1
Давно это, помнится, было со мною, —
В смоленской глухой стороне,
В поля, за деревню, однажды весною
Пришло моё детство ко мне.
Пришло и сказало: — Твои одногодки
С утра собрались у пруда,
А ты сиротою сидишь на пригорке,
Как прежде, падали снаряды.
Высокое, как в дальнем плаваньи,
Ночное небо Сталинграда
Качалось в штукатурном саване. Земля гудела, как молебен
Об отвращеньи бомбы воющей,
Кадильницею дым и щебень
Выбрасывая из побоища. Когда урывками, меж схваток,
Он под огнем своих проведывал,
Необъяснимый отпечаток
Привычности его преследовал. Где мог он видеть этот ежик
Ты с детства мне в сердце вошла, Украина,
пленительной ночью под рождество,
душевною думой певца Катерины,
певучестью говора своего. Ты с детством слилась, Украина, как сказка.
Я знала, невиданная земля,
что вечер в Диканьке волшебен и ласков,
что чуден твой Днепр, в серебре тополя. Ты в юность вошла, Украина, как песня,
за сердце берущая, с первой любовью…
…Он мне напевал их в дороге безвестной,
немножко сдвигая высокие брови. Ты в юность входила трудом, Украина,
Однообразно и печально
Шли годы детства моего:
Я помню дом наш деревянный,
Кусты сирени вкруг него,
Подъезд, три комнаты простые
С балконом на широкий двор,
Портретов рамы золотые,
Разнохарактерный узор
Причудливых изображений
На белом фоне потолков —
От меня уходит далеко
Вместе с детством и зарей багровой
Дымное парное молоко,
Пахнущее степью и коровой.
Подымалось солнце — знамя дня;
Шло к подушке, рдело надо мною,
Заставляя жмуриться меня,
Закрываться от него рукою.
Ах, время — как махорочка:
Всё тянешь, тянешь, Жорочка!..
А помнишь — кепка, чёлочка
Да кабаки до трёх?..
А чёренькая Норочка
С подъезда пять — айсорочка,
Глядишь — всего пятёрочка,
А — вдоль и поперёк… А вся братва одесская…
Два тридцать — время детское.
Куда, ребята, деться, а?
Я с детства любила гудки на реке,
я вечно толклась у причала,
я все пароходы
еще вдалеке
по их голосам различала.
Мы часто таким пустяком дорожим,
затем что он с детства привычен.
Мне новый гудок показался чужим,
он был бессердечен и зычен.
И я огорчилась,
Одну простую сказку,
А может, и не сказку,
А может, не простую
Хочу я рассказать.
Ее я помню с детства,
А может, и не с детства,
А может, и не помню,
Но буду вспоминать.
В одном огромном парке,
Ах, время как икорочка -
Все тянешь, тянешь, Жорочка!..
А помнишь — кепка, челочка
Да кабаки до трех?..
А черенькая Норочка
С подъезда пять — айсорочка,
Глядишь — всего пятерочка,
А — вдоль и поперек…
А вся братва одесская…
…Мы шли на фронт по улицам знакомым,
припоминали каждую, как сон:
вот палисад отеческого дома,
здесь жил, шумя, огромный добрый клен. Он в форточки тянулся к нам весною,
прохладный, глянцевитый поутру.
Но этой темной ледяной зимою
и ты погиб, зеленый шумный друг. Зияют окна вымершего дома.
Гнездо мое, что сделали с тобой!
Разбиты стены старого райкома,
его крылечко с кимовской звездой. Я шла на фронт сквозь детство — той дорогой,
Не знаю, ей-богу, не знаю,
Но чем-то мне очень близка
И эта вот небыль лесная
Над курной избой лесника,
И эта вот звездная небыль,
С которой я с детства знаком,
Где кровля и синее небо,
Связуются тонким дымком!
Бывал я и в Праге и в Польше,
А все мне казалось: крупней
И. А. Гончаров
Ты спишь — щенок щенком, уткнувши нос в ладошки,
Прижмурив взгляда омут голубой…
Ты спишь и видишь: за ночным окошком
К большой луне, мурлыча словно кошка,
Разнежась, ластится недремлющий прибой…
Вдоль побережья трав безбрежное кипенье,
Ласкающее спящие зрачки, —
В них будто в море мира отраженье
Годы бегут по траве и по снегу,
Словно по вечному расписанию.
И только одно не подвластно их бегу:
Наши воспоминания.
И в детство, и в юность, и в зной, и в замять,
По первому знаку, из мрака темени,
Ко всем нашим датам домчит нас память,
Быстрей, чем любая машина времени.
На базаре ссорились торговки;
Шелушилась рыбья чешуя;
В этот день, в пыли, на Бугаевке
В первый раз увидел солнце я…
На меня столбы горячей пыли
Сыпало оно сквозь зеленя;
Я не помню, как скребли и мыли,
В одеяла кутали меня…
Я взрастал пшеничною опарой,
Сероглазый, с белой головой,
На земле не бывает еще без драк —
В прямом и любом переносном смысле.
И если пока существует так,
То пусть над людьми взвивается флаг
Честного боя и честной мысли.
Когда же бросаются вдруг гурьбой
На одного удальцы лихие,
То это такой уж нечестный бой,
Что просто диву даешься порой:
Вот моя деревня:
Вот мой дом родной;
Вот качусь я в санках
По горе крутой;
Вот свернулись санки,
И я на бок — хлоп!
Кубарем качуся
Под гору, в сугроб.
Ищу на полюсе жилья.
Вдруг вижу — айсберг исполинский,
А наверху стоит Илья
Та-та-та-та-та-та Сельвинский.
Товарищ, — кричу, — замерзнешь! Брось!
Гости к тебе — я и медведица.
А он торчит, как земная ось,
И не желает к нам присоседиться.
Не то я задумчивей стал с годами,
Не то где-то в сердце живет печаль,
Но только все чаще и чаще ночами
Мне видится в дымке лесная даль.
Вижу я озеро с сонной ряской,
Белоголовых кувшинок дым…
Край мой застенчивый, край уральский,
Край, что не схож ни с каким иным.
Четыре отрывка о БлокеКому быть живым и хвалимым,
Кто должен быть мертв и хулим, —
Известно у нас подхалимам
Влиятельным только одним.Не знал бы никто, может статься,
В почете ли Пушкин иль нет,
Без докторских их диссертаций,
На все проливающих свет.Но Блок, слава богу, иная,
Иная, по счастью, статья.
Он к нам не спускался с Синая,
Нас не принимал в сыновья.Прославленный не по програме
Я шел веселый и нескладный,
Почти влюбленный, и никто
Мне не сказал в дверях парадных,
Что не застегнуто пальто.
Несло весной и чем-то теплым,
А от слободки, по низам,
Шел первый дождь,
Он бился в стекла,
Гремел в ушах,
Слепил глаза,
Б, а б к а
В поле ветер-великан
Ломит дерево-сосну.
Во хлеву ревет баран,
А я чашки сполосну.
А я чашки вытираю,
Тихим гласом напеваю:
"Ветер, ветер, белый конь.
Нашу горницу не тронь".
Пристанем здесь, в катящемся прибое,
Средь водорослей бурых и густых.
Дымится степь в сухом шафранном зное,
В песке следы горячих ног босых.
Вдоль черепичных домиков селенья,
В холмах, по виноградникам сухим,
Закатные пересекая тени,
Пойдем крутой тропинкой в Старый Крым!
На дистанции — четвёрка первачей,
Каждый думает, что он-то побойчей,
Каждый думает, что меньше всех устал,
Каждый хочет на высокий пьедестал.
Кто-то кровью холодней, кто — горячей,
Все наслушались напутственных речей,
Каждый съел примерно поровну харчей,
Но судья не зафиксирует ничьей.
1
Едва припомню барский сад,
Опять привидится раскосый,
Хмельной, широкогрудый, босый
Садовник — отставной солдат.
Таким привидится он мне
И в сотый раз, едва припомню
Осенний сад, пролом в плетне,
Коловший до крови шиповник.
Была пуглива ветвь ветлы,
ТриптихНикогда, никогда не печалилось сердце мое.
Никогда, никогда нездоровье меня не пугало.
Ни богатство, ни бедность не смущали мое житие,
увлекали меня Изумрудные залы Урала. Он сверкает во мне, бриллиантовый отблеск пещер,
ледяная вода обернулась голодною щукой,
над косматой моей головою невидимый зверь
поднимает в молитве когтистые руки. Змеи, клевер и мед вслед за мною ползли в города,
Легкомыслие птичье меня в города увлекало.
Но пещеры завода в огне, и они никогда
не заменят собой Изумрудные залы Урала. Есть астральная правда в лягушке, отвага живет в комаре.
1
Падает тень бомбовоза
На черную землю крестом.
Всадники скачут.
Пыль пролетает степная.
2
У самого Черного моря раскинулся город Херсон.
Детство мое, улица Насыпная.
Что я запомнил?