Ах, чудное небо, ей-Богу, над этим классическим Римом!
Под этаким небом невольно художником станешь.
Природа и люди здесь будто другие, как будто картины
Из ярких стихов антологии древней Эллады.
Ну, вот, поглядите: по каменной белой ограде разросся
Блуждающий плющ, как развешанный плащ иль завеса;
В средине, меж двух кипарисов, глубокая темная ниша,
Откуда глядит голова с преуродливой миной
Тритона. Холодная влага из пасти, звеня, упадает.
К фонтану альбанка (ах, что за глаза из-под тени
Покрова сияют у ней! что за стан в этом алом корсете!)
Подставив кувшин, ожидает, как скоро водою
Наполнится он, а другая подруга стоит неподвижно,
Рукой охватив осторожно кувшин на облитой
Вечерним лучом голове… Художник (должно быть, германец)
Спешит срисовать их, довольный, что случай нежданно
В их позах сюжет ему дал для картины, и вовсе не мысля,
Что я срисовал в то же время и чудное небо,
И плющ темнолистый, фонтан и свирепую рожу тритона,
Альбанок и даже — его самого с его кистью!
(Посв. П. И. Чайковскому)
И плывут, и растут эти чудные звуки!
Захватила меня их волна…
Поднялась, подняла и неведомой муки,
И блаженства полна…
И божественный лик, на мгновенье,
Неуловимой сверкнув красотой,
Всплыл, как живое виденье
Над этой воздушной, кристальной волной, —
И отразился,
И покачнулся,
Не то улыбнулся…
Не то прослезился…
(Посв. П. И. Чайковскому)
И плывут, и растут эти чудные звуки!
Захватила меня их волна…
Поднялась, подняла и неведомой муки,
И блаженства полна…
И божественный лик, на мгновенье,
Неуловимой сверкнув красотой,
Всплыл, как живое виденье
Над этой воздушной, кристальной волной, —
И отразился,
И покачнулся,
Не то улыбнулся…
Не то прослезился…
Был чудный майский день в Москве;
Кресты церквей сверкали,
Вились касатки под окном
И звонко щебетали.
Я под окном сидел, влюблен,
Душой и юн и болен.
Как пчелы, звуки вдалеке
Жужжали с колоколен.
Вдруг звуки стройно, как орган,
Запели в отдаленьи;
Невольно дрогнула душа
При этом стройном пеньи.
И шел и рос поющий хор, —
И непонятной силой
В душе сливался лик небес
С безмолвною могилой.
И шел и рос поющий хор, —
И черною грядою
Тянулся набожно народ
С открытой головою.
И миновал поющий хор,
Его я минул взором,
И гробик розовый прошел
За громогласным хором.
Струился теплый ветерок,
Покровы колыхая,
И мне казалось, что душа
Парила молодая.
Весенний блеск, весенний шум,
Молитвы стройной звуки —
Все тихим веяло крылом
Над грустию разлуки.
За гробом шла, шатаясь, мать.
Надгробное рыданье! —
Но мне казалось, что легко
И самое страданье.
Муза, богиня Олимпа, вручила две звучные флейты
Рощ покровителю Пану и светлому Фебу.
Феб прикоснулся к божественной флейте, и чудный
Звук полился из безжизненной трости. Внимали
Вкруг присмиревшие воды, не смея журчаньем
Песни тревожить, и ветер заснул между листьев
Древних дубов, и заплакали, тронуты звуком,
Травы, цветы и деревья; стыдливые нимфы
Слушали, робко толпясь меж сильванов и фавнов.
Кончил певец и помчался на огненных конях,
В пурпуре алой зари, на златой колеснице.
Бедный лесов покровитель напрасно старался припомнить
Чудные звуки и их воскресить своей флейтой:
Грустный, он трели выводит, но трели земные!..
Горький безумец! ты думаешь, небо не трудно
Здесь воскресить на земле? Посмотри: улыбаясь,
С взглядом насмешливым слушают нимфы и фавны,
I
Грустный вид и грустный час-
Дальний путь торопит нас…
Вот, как призрак гробовой,
Месяц встал — и из тумана
Осветил безлюдный край…
Путь далек — не унывай…
Ах, и в этот самый час,
Там, где нет теперь уж нас,
Тот же месяц, но живой,
Дышит в зеркале Лемана…
Чудный вид и чудный край —
Путь далек — не вспоминай…
II
Родной ландшафт… Под дымчатым навесом
Огромной тучи снеговой
Синеет даль — с ее угрюмым лесом,
Окутанным осенней мглой…
Все голо так — и пусто-необъятно
В однообразии немом…
Местами лишь просвечивают пятна
Стоячих вод, покрытых первым льдом.
Ни звуков здесь, ни красок, ни движенья-
Жизнь отошла — и, покорясь судьбе,
В каком-то забытьи изнеможенья,
Здесь человек лишь снится сам себе.
Как свет дневной, его тускнеют взоры,
Не верит он, хоть видел их вчера,
Что есть края, где радужные горы
В лазурные глядятся озера…
Как чудных странников сказанья
Про дальние края,
О прошлых днях воспоминанья
В душе читаю я…
Как сон блестящий, вижу горы,
Статуи, ряд дворцов,
Резные, темные соборы
Старинных городов…
Гремят веселые напевы
За дружеским столом;
В златом тумане идут девы
Под розовым венком…
Но клики пира, дев улыбки
Меня не веселят,
И прежде милые ошибки
Соблазном не манят…
Иного счастья сердце просит…
Уж из знакомых вод
В иные воды ветер вносит
Мой челн; волна ревет;
Кругом угрюмей вид природы,
И звезд иных огнем
Небес таинственные своды
Осыпаны кругом…
К ним так и тянет взор мой жадный,
Но их спокойный вид,
Их блеск холодный, безотрадный
Мне душу леденит!
За все, чем прежде сердце жило,
Чем билось, я дрожу,
И в даль туманную уныло,
Оставив руль, гляжу, —
И не садится ангел белый
К рулю в мой утлый челн,
Как в оны дни, когда так смело
Он вел его средь волн…
Он людям пел о чудных странах,
О крае том, где он царил,
О феях дивных, о титанах,
О ходе царственных светил.
— Там блеск небесного эфира
Синей и чище бирюзы,
Там, в царстве счастия и мира,
Не проливалося слезы.
Там шумно плещут водопады
И беломраморных дворцов
Белеют чудно колоннады
Среди невиданных садов.
Там нет нужды, не знают кары,
Там все — и песни и цветы —
Сулит неведомые чары,
Полно волшебной красоты.
Там неизвестны наши муки;
Там нет понятия о зле,
Там раздаются песен звуки,
Каких не слышат на земле.
И этой чудною страною
Лишь я владею, я один!
Там все живет и дышит мною, —
Я — полновластный властелин! —
Так пел поэт. — Владеет краем?
Смеялись многие кругом;
Как будто мы его не знаем!
Сам ходит в рубище одном,
Выносит голод и лишенья…
Безумец жалкий — наш поэт!
Ну где лежат его владенья?
Ведь и страны подобной нет. —
О, как прохладно и весело нам
Вечером плыть по заснувшим волнам.
Солнце погасло в туманной дали,
Звезды лампады ночные зажгли.
Резво играя в вершинах холмов,
Ветер приносит дыханье цветов.
О, как чудно, прохладно с песнями плыть
И влажные кудри над морем сушить.
Остался ли кто в морской глубине?
Луна, улыбаясь, глядится в волне.
И звезды, украсив чертог голубой,
Сверкают и гаснут одна за другой.
Радостно, весело поплывем по волне,
Видишь в водах, как дрожат и как гаснут оне.Написано, по-видимому, в 1839 г. в соавторстве с В.А. Соллогубом. Черновик первой строфы показывает, что Соллогубу принадлежат две первые строки и двустишие «О, как чудно, прохладно с песнями плыть И влажные кудри над морем сушить». В приписке Соллогуба на черновом автографе сказано, что это стихотворение — перевод с немецкого. О каком немецком стихотворении идет речь — неизвестно. Стихотворение «О, как прохладно и весело нам» — дань веселому, беспечному настроению. Оно предназначалось для музыкального исполнения (предполагалось, что музыку напишет В. Ф. Одоевский).
На бледном морском берегу
Сидел одинок я и грустно-задумчив.
Все глубже спускалось солнце, бросая
Багровый свой свет полосами
По водной равнине,
И беглые, дальние волны,
Приливом гонимые,
Шумно и пенясь бежали
К берегу ближе и ближе.
В чудном их шуме
Слышался шепот и свист,
Смех и роптанье,
Вздохи и радостный гул, и порой
Тихо-заветное,
Будто над детскою люлькою, пенье…
И мне казалось,
Слышу я голос забытых преданий,
Слышу старинные чудные сказки —
Те, что когда-то ребенком
Слыхал от соседних детей,
Как все мы, бывало,
Вечером летним теснимся
Послушать тихих рассказов
На ступеньках крыльца,
И чутко в нас бьется
Детское сердце,
И с любопытством глядят
Умные детские глазки;
А взрослые девушки
Из-за душистых цветочных кустов
Глядят через улицу в окна…
На розовых лицах улыбка —
И месяц их о́блил сияньем.
В день Марии, в час рассвета
рыцарь молодой
шепчет строгих три обета
Матери святой.
Послушаньем, чистотою
Матери служить,
со святою Нищетою
в браке дружно жить.
Полон рыцарского жара,
и не встав с колен,
для себя три чудных дара
просит он взамен:
слава подвигов святая,
вечная любовь,
третий дар: «Мне пальму Рая.
Матерь, уготовь!»
Вдруг у Девы еле зримо
дрогнули уста,
словно песня серафима
с неба излита.
«Три обета Я приемлю,
и воздам стократ,—
ты идешь в Святую Землю,
не придешь назад.
Слава мира мимолетней
этих облаков;
что неверней, беззаботней
менестреля слов?
Дама сердца перескажет
всем дела твои
и другому перевяжет
перевязь любви.
Ты от вражьего удара
примешь смерть в бою.—
от меня три чудных дара
обретешь в Раю.
Совершая три обета.
презрен, нищ и наг,
верный Сыну в Царство света
возойдешь сквозь мрак!»
И.
Родной ландшафт под дымчатым навесом
Огромной тучи снеговой;
Синеет даль с ея угрюмым лесом,
Окутанным осенней мглой!
Все голо так и пусто, необятно
В однообразии немом,
Местами лишь проглядывают пятна
Стоячих вод, покрытых первым льдом.
Ни звуков здесь, ни красок, ни движенья;
Жизнь отошла, и, покорясь судьбе,
В каком-то забытьи изнеможенья,
Здесь человек лишь снится сам себе.
Как свет дневной, его тускнеют взоры;
Не верит он, хоть видел их вчера,
Что есть края, где радужныя горы
В лазурныя глядятся озера…
ИИ.
Грустный вид и грустный час!
Дальний путь торопит нас…
Вот, как призрак гробовой,
Месяц встал и из тумана
Осветил безлюдный край…
Путь далек, не унывай!
Ах, и в этот самый час,
Там, где нет теперь уж нас,
Тот же месяц, но живой,
Дышет в зеркале Лемана!
Чудный вид и чудный край…
Путь далек, не вспоминай!
Не вспоминай тех чудных дней,
Что вечно сердцу будут милы,—
Тех дней, когда любили мы.
Они живут в душе моей,
И будут жить, пока есть силы,—
До вечной, до могильной тьмы.
Забыть... все, что связало нас?
Как слушал я стук сердца страстный,
Играя золотом волос...
Клянусь, я помню, как сейчас,
Твой томный взор, твой лик прекрасный,
И нежных уст немой вопрос.
Как льнула ты к груди моей,
И глаз твоих полу-призыв,
Полу-испуг будил желанье...
И мы сближались все тесней,
Уста к устам, весь мир забыв,
Чтоб умереть в одном лобзанье!..
Потом склоняла ты чело,
И глаз лазоревую негу,
Густых ресниц скрывала сень.
Они — как ворона крыло,
Скользя по девственному снегу,
На блеск ланит кидали тень...
Вчера пригрезилась во сне
Любовь былая наша мне...
И слаще было сновиденье,
Чем в жизни новой страсти пыл;
Сиянье глаз иных — затмил
Твой взор в безумье наслажденья.
Не говори ж, не вспоминай
Тех дней, что снов дарят нам рай,
Тех дней, что сердцу будут милы,
Пока нас не забудет свет,
Как хладный камень у могилы,
Вещающий, что нас уж нет!..
И
Грустный вид и грустный час —
Дальний путь торопит нас…
Вот, как призрак гробовой,
Месяц встал — и из тумана
Осветил безлюдный край…
Путь далек — не унывай…
Ах, и в этот самый час,
Там, где нет теперь уж нас,
Тот же месяц, но живой,
Дышит в зеркале Лемана…
Чудный вид и чудный край —
Путь далек — не вспоминай…
ИИ
Родной ландшафт… Под дымчатым навесом
Огромной тучи снеговой
Синеет даль — с ее угрюмым лесом,
Окутанным осенней мглой…
Все голо так — и пусто-необятно
В однообразии немом…
Местами лишь просвечивают пятна
Стоячих вод, покрытых первым льдом.
Ни звуков здесь, ни красок, ни движенья —
Жизнь отошла — и, покорясь судьбе,
В каком-то забытьи изнеможенья,
Здесь человек лишь снится сам себе.
Как свет дневной, его тускнеют взоры,
Не верит он, хоть видел их вчера,
Что есть края, где радужные горы
В лазурные глядятся озера…
На коне брабантском плотном
И в малиновой венгерке
Часто видел я девицу
У отца на табакерке.
С пестрой свитой на охоте
Чудной маленькой фигурой
Рисовалася девица
На эмали миньатюрой.
Табакерку заводили
И пружинку нажимали,
И охотники трубили
И собак со свор спускали.
Лес был жив на табакерке;
А девица все скакала
И меня бежать за нею
Чудным взглядом приглашала.
И готов я был умчаться
Вслед за нею — полон силы —
Хоть по небу, хоть по морю,
Хоть сквозь вечный мрак могилы.
А теперь вот здесь, недавно, —
Полстолетья миновало, —
Я опять девицу видел,
Как в лесу она скакала.
И за ней, как тощий призрак,
С котелком над головою
Истязался на лошадке
Барин, свесясь над лукою.
Я, девицу увидавши,
Вслед ей бешено рванулся,
Вспыхнув злобою и местью…
Но, едва вскочил, запнулся…
Да, не шутка полстолетья...
Есть всему границы, мерки.
Пусть их скачут котелочки
За девицей с табакерки!..
Вот — стройная, знойная дева
В цветах, в кружевах и в слезах…
Взгляни же направо, налево, —
Взгляни же, о, дева: на мхах
Огни светляки зажигают;
Бесстыдницы птицы свистят;
Гитары рокочут, рыдают;
В туманы фонтаны летят.
О, голос любви безрассудный,
Балкон, золотой небосклон, —
О, пруд изумрудный и чудный,
О, слезы, о, грезы, о, сон!
Надвинув над темною бровью
Свой бархатный, мягкий берет,
К тебе пламенеет любовью
Колючий и жгучий брюнет —
Поэт… Горделиво, стыдливо
«Я — твой» над тобой он поет:
Под сливой своей альмавивой
Взмахнет и замрет: и зовет.
Любовник нескромный и томный
В беседку соседку влеки —
Бегите в шиповник укромный
В густые его лепестки!
Никто вас не слышит… На чистый
Сквозной, серебристый лужок
Задышит прохладный, росистый,
Отрадный ночной ветерок.
Роскошная, чудная дева
Дрожит, поцелуем дарит!
А мраморный лебедь из зева
Алмазные токи струит.
Летайте над ними, стрекозы!
Кивайте, вздыхайте в туман —
Атласные, красные розы,
Печальный хрустальный фонтан!
Благо проповедать Бога
И всегда вещать о Нем,
Что премудрость, сила многа,
Истина и благость всем
Зрится во вселенной чудной;
Ночью славен Он и днем, —
И Ему от арфы сладкострунной
Мой да раздается гром.
Возвеличил меня сильно
Во твореньях Он своих.
В краткий век мой изобильно
Насладяся я благих,
Веселюся в вечер лунной
Чудных дел Его умом, —
И Ему от арфы сладкострунной
Мой да раздается гром.
Муж безумный благ не знает,
Див не разумеет сих
И, трава как, увядает
В мрачных помыслах своих;
Но я верю в Промысл чудной:
Был моим Он ввек щитом, —
И Ему от арфы сладкострунной
Мой да раздается гром.
Все враги мои погибнут, —
Господи! Твои враги.
Злы дела их в ров низринут,
Вознесутся же благи.
В старости маститой, мудрой
Правда возблестит челом, —
И Тебе от арфы сладкострунной
Мой да раздается гром.
Я взгляну презренным оком
На противников моих.
Как в лукавствии глубоком,
Во глумленьи скажут их:
«Феникс, праведник подспудной,
Кедр из праха взрос вновь холм».
И Тебе от арфы сладкострунной
Мой да раздается гром.
Насажденны в дому Бога
Доблести из тли взойдут:
Честность, мудрость, вера строга
В царстве росском процветут,
И промчится глас повсюдной:
Прав Бог! нет неправды в Нем!
И Тебе от арфы сладкострунной
Мой да раздается гром.
Ты ль это, Неман величавый?
Твоя ль струя передо мной?
Ты, столько лет, с такою славой,
России верный часовой?..
Один лишь раз, по воле Бога,
Ты супостата к ней впустил —
И целость русского порога
Ты тем навеки утвердил…
Ты помнишь ли былое, Неман?
Тот день годины роковой,
Когда стоял он над тобой,
Он сам, могучий, южный демон —
И ты, как ныне, протекал,
Шумя под вражьими мостами,
И он струю твою ласкал
Своими чудными очами?..
Победно шли его полки,
Знамена весело шумели,
На солнце искрились штыки,
Мосты под пушками гремели —
И с высоты, как некий бог,
Казалось, он парил над ними
И двигал всем и все стерег
Очами чудными своими…
Лишь одного он не видал…
Не видел он, воитель дивный,
Что там, на стороне противной,
Стоял Другой — стоял… и ждал…
И мимо проходила рать —
Всё грозно-боевые лица…
И неизбежная Десница
Клала на них свою печать…
А так победно шли полки —
Знамена гордо развевались,
Струились молнией штыки,
И барабаны заливались…
Несметно было их число —
И в этом бесконечном строе
Едва ль десятое число
Клеймо минуло роковое… Южный демон — о корсиканском происхождении Наполеона (А. М.).
В глубине бездонной,
Полны чудных сил,
Идут миллионы
Вековых светил.
Тускло освещенный
Бледною луной,
Город утомленный
Смолк во тьме ночной.
Спит он; очарован
Чудной тишиной,
Будто заколдован
Властью неземной.
Лишь, обят дремотой,
Закричит порой
Сторож беззаботный
В улице пустой.
Кажется, мир сонный,
Полный сладких грез,
Отдохнул спокойно
От забот и слез.
Но взгляни: вот домик
Освещен огнем;
На столе покойник
Ждет могилы в нем.
Он, бедняк голодный,
Утешенья чужд,
Кончил век бесплодный
Тайной жертвой нужд.
Дочери не спится,
В уголке сидит…
И в глазах мутится,
И в ушах звенит.
Ночь минет — быть может,
Христа ради ей
Кто-нибудь поможет
Из чужих людей.
Может быть, как нищей,
Ей на гроб дадут,
В гробе на кладбище
Старика снесут…
И никто не знает,
Что в немой тоске
Сирота рыдает
В тесном уголке;
Что в нужде до срока,
Может быть, она
Жертвою порока
Умереть должна.
Мир заснул… и только
С неба видит Бог
Тайны жизни горькой
И людских тревог.
Уж солнце зашло; пылает заря.
Небесный покров, огнями горя,
Прекрасен.
Хотелось бы ночь напролет проглядеть
На горнюю, чудную, звездную сеть;
Но труд мой усталость и сон одолеть
Напрасен!
Я силюсь не спать, но клонит ко сну.
Боюся, о музы, вдруг я засну
Сном вечным?
И кто мою лиру в наследство возьмет?
И кто мне чело вкруг венком обовьет?
И плачем поэта в гробу помянет
Сердечным?
Ах! вот он, мой страж! милашка-луна!..
Как пышно средь звезд несется она,
Блистая!..
И с верой предавшись царице ночей,
Поддался я воле усталых очей,
И видел во сне, среди светлых лучей,
Певца я.
И снилося мне, что я тот певец,
Что в тайные страсти чуждых сердец
Смотрю я
И вижу все думы сокрытые их,
А звуки рекой из-под пальцев моих
Текут по вселенной со струн золотых,
Чаруя.
И слава моя гремит, как труба.
И песням моим внимает толпа
Со страхом.
Но вдруг… я замолк, заболел, схоронен:
Землею засыпан; слезой орошен…
И в честь мне воздвигли семнадцать колонн
Над прахом.И к Фебу предстал я, чудный певец.
И с радостью Феб надел мне венец
Лавровый.
И вкруг меня нимфы теснятся толпой;
И Зевс меня гладит всесильной рукой;
Но — ах! я проснулся, к несчастью, живой,
Здоровый!
Мы одни; из сада в стекла окон
Светит месяц… тусклы наши свечи;
Твой душистый, твой послушный локон,
Развиваясь, падает на плечи.
Что ж молчим мы? Или самовластно
Царство тихой, светлой ночи мая?
Иль поет и ярко так и страстно
Соловей, над розой изнывая?
Иль проснулись птички за кустами,
Там, где ветер колыхал их гнезды,
И, дрожа ревнивыми лучами,
Ближе, ближе к нам нисходят звезды?
На суку извилистом и чудном,
Пестрых сказок пышная жилица,
Вся в огне, в сияньи изумрудном,
Над водой качается жар-птица;
Расписные раковины блещут
В переливах чудной позолоты,
До луны жемчужной пеной мещут
И алмазной пылью водометы.
Листья полны светлых насекомых,
Все растет и рвется вон из меры,
Много снов проносится знакомых,
И на сердце много сладкой веры.
Переходят радужные краски,
Раздражая око светом ложным;
Миг еще — и нет волшебной сказки,
И душа опять полна возможным.
Мы одни; из сада в стекла окон
Светит месяц… тусклы наши свечи;
Твой душистый, твой послушный локон,
Развиваясь, падает на плечи.
(1853 г.).
Ты ль это, Неман величавый?
Твоя ль струя передо мной?
Ты, столько лет с такою славой—
России верный часовой!
Один лишь раз, по воле Бога,
Ты супостата к ней впустил
И целость русскаго порога
Ты тем навеки утвердил.
Ты помнишь ли былое, Неман
Тот день годины роковой,
Когда стоял он над тобой,
Он сам,—могучий, южный демон?—
И ты как ныне протекал,
Шумя под вражьими мостами,
И он струю твою ласкал
Своими чудными очами.
Победно шли его полки,
Знамена весело шумели,
На солнце искрились штыки,
Мосты под пушками гремели,
И с высоты, как некий бог,
Казалось, он парил над ними
И двигал всем и все стерег
Очами чудными своими.
Лишь Одного он не видал!
Не видел он, воитель дивный,
Что там, на стороне противной,
Стоял Другой—стоял и ждал…
И мимо проходила рать,
Все грозно-боевыя лица,
И неизбежная Десница
Клала на них свою печать.
И так победно шли полки,
Знамена гордо развевались,
Струились молнией штыки,
И барабаны заливались…
Несметно было их число…
И в этом безконечном строе
Едва ль десятое чело
Клеймо минуло роковое…
Италия — роскошная страна!
По ней душа и стонет и тоскует.
Она вся рай, вся радости полна,
И в ней любовь роскошная веснует.
Бежит, шумит задумчиво волна
И берега чудесные целует;
В ней небеса прекрасные блестят;
Лимон горит и веет аромат.
И всю страну объемлет вдохновенье;
На всем печать протекшего лежит;
И путник зреть великое творенье,
Сам пламенный, из снежных стран спешит;
Душа кипит, и весь он — умиленье,
В очах слеза невольная дрожит;
Он, погружен в мечтательную думу,
Внимает дел давно минувших шуму.
Здесь низок мир холодной суеты,
Здесь гордый ум с природы глаз не сводит;
И радужней в сияньи красоты,
И жарче, и ясней по небу солнце ходит.
И чудный шум и чудные мечты
Здесь море вдруг спокойное наводит;
В нем облаков мелькает резвый ход,
Зеленый лес и синий неба свод.
А ночь, а ночь вся вдохновеньем дышит.
Как спит земля, красой упоена!
И страстно мирт над ней главой колышет,
Среди небес, в сиянии луна
Глядит на мир, задумалась и слышит,
Как под веслом проговорит волна;
Как через сад октавы пронесутся,
Пленительно вдали звучат и льются.
Земля любви и море чарований!
Блистательный мирской пустыни сад!
Тот сад, где в облаке мечтаний
Еще живут Рафаэль и Торкват!
Узрю ль тебя я, полный ожиданий?
Душа в лучах, и думы говорят,
Меня влечет и жжет твое дыханье, —
Я в небесах, весь звук и трепетанье!..
За цепи гор перенесу я взоры:
Здесь—лишь снега встречает жадный взгляд
Да стройных сосен темный, ровный ряд.
Туда, туда, за эти горы
Желал бы смело я перешагнуть.
Когда ж решусь пуститься в дальний путь?
Блестят на солнце снежные уборы
Далеких гор: их недоступна высь;
Но царь-орел—он может вознестись
Туда, туда, за эти горы,
И тешиться охотой в небесах
И отдыхать на чуждых берегах!
На яблоне веселых пташек хоры
Ей про далекий, чудный край поют:
Но все ж, ее мечтанья не зовут
Туда, туда, за эти горы!
Она лишь ждет, пока придет весна,
Счастливая! Спокойна, холодна!…
Но кто всю жизнь твердит себе укоры,
Что он не в силах бросить край родной,
Кто так стремится пламенной душой
Туда, туда, за эти горы,—
Тому и песни птичек говорят
Лишь об одном и льют на сердце яд!
Зачем, зачем, веселых пташек хоры,
Вы прилетели песнею своей
Манить меня все больше, все сильней
Туда, туда, за эти горы?
Зачем не крылья принесла мне ты,
Певунья пташка, а одни мечты?
Ужели эти снежные затворы
Стеной предстанут на моем пути
И никогда уж мне не перейти
Туда, туда, за эти горы?
Меня задушит каменной стеной
И будет мне могилой край родной?
Хочу я прочь отсюда! Манит взоры
Туда, туда—умчаться далеко,
Где дышится так чудно и легко,
Туда, туда, за эти горы!
Ужели ж, заперт и стеснен вокруг,
О камни разобьется гордый дух?
О нет! Блистают снежные уборы
Далеких гор: я верю, я хочу,
Когда-нибудь и я перелечу
Туда, туда, за эти горы!
О, Боже сил! Твой чудный край велик,
Так сделай же, чтоб я в него проник,
И этой страшной каменной стеною
Не замыкай его передо мною!
Т. К.
(С малороссийскаго).
О, моя родина, нежно любимая,
Край незабвенный, Украйна родимая!
Родина милая, чудная, дальная,
Родина столь горделиво-печальная,
Много уж лет я страдаю душой
В долгой, невольной разлуке с тобой.
Много уж лет твои песни сердечныя
Мне навевают мечты безконечныя!
Сердце невольно в груди надрывается,
Сердце невольно к тебе порывается,
Тщетны желанья, напрасны мольбы—
Счастья не вымолить мне у судьбы.
Много уж лет мои думы глубокия
Рвутся с любовью на степи широкия,
Вольною птицей под Киевом носятся,
Слезы наружу горячия просятся…
Детские годы, отеческий кров—
Все предо мною является вновь.
Вижу я: домик под крышей тесовою,
Двор, весь поросший травою шелко̀вою,
Хлебное поле далеко теряется,
Плод золотистый в саду наливается,
Клонятся ветви фруктовых дерев,
В воздухе слышится песнь соловьев.
Все вижу я, все в душе сохранилося,
Чудное время прошло—не забылося;
Игры привольныя, ласки любимыя
В памяти свято, глубоко хранимыя—
Вы далеко… но минуют года,
Я не забуду о вас никогда.
О, незабвенная, о, ненаглядная!
Душу терзает мне мысль безотрадная,
Краской невольно лицо покрывается,
Сердце безплодно в груди надрывается…
Вырос твой сын от тебя вдалеке—
Шлет свой привет на чужом языке…
Вот моя деревня:
Вот мой дом родной;
Вот качусь я в санках
По горе крутой;
Вот свернулись санки,
И я на бок — хлоп!
Кубарем качуся
Под гору, в сугроб.
И друзья-мальчишки,
Стоя надо мной,
Весело хохочут
Над моей бедой.
Всё лицо и руки
Залепил мне снег…
Мне в сугробе горе,
А ребятам смех!
Но меж тем уж село
Солнышко давно;
Поднялася вьюга,
На небе темно.
Весь ты перезябнешь, —
Руки не согнёшь, —
И домой тихонько,
Нехотя бредёшь.
Ветхую шубёнку
Скинешь с плеч долой;
Заберёшься на печь
К бабушке седой.
И сидишь, ни слова…
Тихо всё кругом;
Только слышишь: воет
Вьюга за окном.
В уголке, согнувшись,
Лапти дед плетёт;
Матушка за прялкой
Молча лён прядёт.
Избу освещает
Огонёк светца;
Зимний вечер длится,
Длится без конца…
И начну у бабки
Сказки я просить;
И начнёт мне бабка
Сказку говорить:
Как Иван-царевич
Птицу-жар поймал,
Как ему невесту
Серый волк достал.
Слушаю я сказку —
Сердце так и мрёт;
А в трубе сердито
Ветер злой поёт.
Я прижмусь к старушке…
Тихо речь журчит,
И глаза мне крепко
Сладкий сон смежит.
И во сне мне снятся
Чудные края.
И Иван-царевич —
Это будто я.
Вот передо мною
Чудный сад цветёт;
В том саду большое
Дерево растёт.
Золотая клетка
На сучке висит;
В этой клетке птица
Точно жар горит;
Прыгает в той клетке,
Весело поёт,
Ярким, чудным светом
Сад весь обдаёт.
Вот я к ней подкрался
И за клетку — хвать!
И хотел из сада
С птицею бежать.
Но не тут-то было!
Поднялся шум-звон;
Набежала стража
В сад со всех сторон.
Руки мне скрутили
И ведут меня…
И, дрожа от страха,
Просыпаюсь я.
Уж в избу, в окошко,
Солнышко глядит;
Пред иконой бабка
Молится, стоит.
Весело текли вы,
Детские года!
Вас не омрачали
Горе и беда.
(С малороссийского)
О, моя родина, нежно любимая,
Край незабвенный, Украйна родимая!
Родина милая, чудная, дальная,
Родина столь горделиво-печальная,
Много уж лет я страдаю душой
В долгой, невольной разлуке с тобой.
Много уж лет твои песни сердечные
Мне навевают мечты бесконечные!
Сердце невольно в груди надрывается,
Сердце невольно к тебе порывается,
Тщетны желанья, напрасны мольбы —
Счастья не вымолить мне у судьбы.
Много уж лет мои думы глубокие
Рвутся с любовью на степи широкие,
Вольною птицей под Киевом носятся,
Слезы наружу горячие просятся…
Детские годы, отеческий кров —
Все предо мною является вновь.
Вижу я: домик под крышей тесовою,
Двор, весь поросший травою шелко́вою,
Хлебное поле далеко теряется,
Плод золотистый в саду наливается,
Клонятся ветви фруктовых дерев,
В воздухе слышится песнь соловьев.
Все вижу я, все в душе сохранилося,
Чудное время прошло — не забылося;
Игры привольные, ласки любимые
В памяти свято, глубоко хранимые —
Вы далеко́… но минуют года,
Я не забуду о вас никогда.
О, незабвенная, о, ненаглядная!
Душу терзает мне мысль безотрадная,
Краской невольно лицо покрывается,
Сердце бесплодно в груди надрывается…
Вырос твой сын от тебя вдалеке —
Шлет свой привет на чужом языке…
1884 г.
И.
Далей синие извивы
Вечереют; все молчит;
Здесь к струям склонились ивы,
И в воде их тень дрожит.
Кинуть все!.. Катись слеза!..
Плачут ивы, и далеко
Шелестит в струях лоза…
Все, что в сердце спит глубоко,
С тихой грустью в глубь страданья
Ты, далекая, глядишь, —
Как зари горит сиянье
Сквозь темнеющий камыш.
ИИ.
Ветер тучи в небе гонит,
В листьях крупный дождь стучит,
И тоскливо буря стонет:
«Воды! Где ж ваш прежний вид?» —
И потухшего сиянья
Ищет-роет все со дна…--
Ты любовью мне страданья
Не разгонишь никогда…--
ИИИ.
По заре вечерней, лесом
Пробираясь меж ветвей,
Я иду к струям пустынным
С чудной думою о ней.
И когда в кустах стемнеет,
Залепечет вдруг тростник: —
Миром ночь меня обвеет, —
Тихо все--мой взор поник--
И тогда я внятно слышу
Милый зов издалека:
Песнью чудной льется тихо
В сонных чащах тростника.
ИV.
Солнечный закат;
Горы туч идут;
Душно; ветры спят; —
Мрак и тишь плывут.—
Миг—и молний взвив
Газом все зальет —
По водам меж ив
Быстрый свет блеснет: —
Ты сияешь мне
В яркий миг любви--
Вдаль летят в огне
Волоса твои.
V.
На водах, на молчаливых,
Лунный свет дрожит снопом,
Сыплет искры в темных ивах,
Загораясь серебром.
Тихо все. Вдали олени
Смотрят к свету в небесах —
Здесь дрожит, колебля тени,
Птица сонная в кустах.
На глазах я слышу слезы:
Как ноля, лучом луны,
Так души моей все грезы,
Все тобой озарены.
Р.
— Скажи мне, родная, дай сыну ответ:
увижу ль отца? Иль в живых его нет?
Молчишь ты, и даже не скажешь кто он?
А нынче мне чудный привиделся сон.
Мне снилось, что был мой отец королем…
Скажи хоть одно мне: куда мы идем?
Блуждаем в степи мы, скрываясь от всех.
Где темные рощи? Там пляски и смех,
там песни звучали! Туда бы опять…
Опять бы я горы хотел увидать.
Скажи, где отец мой? Скажи мне, кто он?
А я расскажу тебе чудный свой сон.
Мне радуга снилась, на выси двух гор
она опиралась. И будто мой взор —
над нею отца в облаках различил.
Свободно и гордо он в небе царил:
Корона была золотая на нем,
и ангелы Божьи летали кругом.
Он мне улыбался, кивал с облаков…
Отрадных таких я не видывал снов!»
— «Какие тут сны! Замолчи ты, глупец!
Из Венгрии мы. Там повешен отец.
Был горд, как король он, и в час роковой
он духом не пал, не поник головой.
Добычею птиц, незарытый, он стал…
В те дни у меня ты под сердцем лежал!
Ну, что побледнел? Что дрожишь ты, сынок?
Иди же, иди! Еще путь наш далек.»
А. Плещеев.
Есть в мире чудный звук… Из мировых созвучий
Сильнее всех других тот сладостный напев,
Когда звучат слова нам милых, юных дев;
Напев тот радостный, могучий, страстный, жгучий…
Но все ж дороже нам, отраднее звучат
Слова желанныя: „ты будь нам друг и брат!“
Подай же руку мне; мы снова будем братья…
Нас ураган разбил, и в разных мы странах;
Одним лобзанием разрушим мы во прах
Судьбы гонения—и братския обятья
Пусть миру целому безмолвно подтвердят,
Что нет дороже слов, как слово „друг“ и „брат“!
Когда Армения, страна моя родная,
Узрит своих сынов, сплоченных в круг един,—
Забыв тяжелый след и горя, и кручин,
И сладких слез росу на раны проливая,
Поймет, что нам всего отраднее звучат
Слова заветныя: „ты будь нам друг и брат“.
Мы вместе плакали в тяжелыя годины…
Слились в один ручей потоки горьких слез…
Чтоб смелый подвиг наш обильный плод принес,
Сольем же радости и слезы воедино!
Всего сердечнее, отраднее звучат
Слова заветныя: „ты будь нам друг и брат!“
Чтоб оживилась вновь Армения родная,
Мы вместе орошать должны ея поля,
И жатву чудную родная даст земля;
Мы к небу вознесем ту жатву, восклицая:
„Всего дороже нам, отраднее звучат
Слова заветныя: ты будь нам друг и брат!“
Посреди лесной часовни,
Перед ликом чистой Девы,
Мальчик набожный и бледный
Опустился на колени.
«О, позволь, Мадонна, вечно
Здесь стоять мне пред тобою.
Не гони меня отсюда
В мир холодный и греховный.
«О, Мадонна, лучезарно
У тебя струятся кудри.
На устах — священных розах —
Светит чудная улыбка.
«О, Мадонна, словно звезды,
У тебя глаза сверкают
И ладье житейской в мире
Путь указывают верный.
«О, Мадонна, испытанья
Твоего я не боялся,
Только слепо доверяясь
Жару набожного чувства.
«О, Мадонна, и сегодня
Ты услышь мою молитву!
У тебя прошу я знака
Благосклонности малейшей!»
Тогда превеликое чудо свершилось!
Лесная часовня мгновенно вдруг скрылась,
И мальчик не верил глазам и тому,
Что в чудной картине открылось ему.
Его окружала красивая зала,
В той зале сидела Мадонна, но стала
Простой миловидною девой она
И кланялась, детского счастья полна.
Отрезавши локон один, благосклонно
С небесной улыбкой сказала Мадонна
Счастливому мальчику кротко: «Даю
Тебе я награду земную твою».
Что ж свидетелем награды?
Ты взгляни на свод небесный.
В небе радуга сияет.
Разливая блеск чудесный.
Сомны ангелов взлетают
И к земле стремятся снова,
И в лазури ясной тают
Звуки гимна их святого.
Мальчик понял, что сердечно
В те края давно он рвется,
Где цветущи мирты вечно,
Где весны сиянье льется.
А. А. ВоейковойМила Брайнгельских тень лесов;
Мил светлый ток реки;
И в поле много здесь цветов
Прекрасным на венки.Туманный дол сребрит луна;
Меня конь борзый мчит:
В Дальтонской башне у окна
Прекрасная сидит.Она поет: «Брайнгельских вод
Мне мил приветный шум;
Там пышно луг весной цветет,
Там рощи полны дум.Хочу любить я в тишине,
Не царский сан носить;
Там на реке милее мне
В лесу с Эдвином жить».— «Когда ты, девица-краса,
Покинув замок, свой,
Готова в темные леса
Бежать одна со мной, Ты прежде, радость, угадай,
Как мы в лесах живем;
Каков, узнай, тот дикий край,
Где мы любовь найдем!»Она поет: «Брайнгельских вод
Мне мил приветный шум;
Там пышно луг весной цветет,
Там рощи полны дум.Хочу любить я в тишине,
Не царский сан носить;
Там на реке милее мне
В лесу с Эдвином жить.Я вижу борзого коня
Под смелым ездоком:
Ты царский ловчий, — у тебя
Рог звонкий за седлом».— «Нет, прелесть! Ловчий в рог трубит
Румяною зарей,
А мой рожок беду звучит,
И то во тме ночной».Она поет: «Брайнгельских вод
Мне мил приветный шум;
Там пышно луг весной цветет,
Там рощи полны дум; Хочу в привольной тишине
Тебя, мой друг, любить;
Там на реке отрадно мне
В лесу с Эдвином жить.Я вижу, путник молодой,
Ты с саблей и ружьем;
Быть может, ты драгун лихой
И скачешь за полком».— «Нет, гром литавр и трубный глас
К чему среди степей?
Украдкой мы в полночный час
Садимся на коней.Приветен шум Брайнгельских вод
В зеленых берегах,
И мил в них месяца восход.
Душистый луг в цветах; Но вряд прекрасной не тужить,
Когда придется ей
В глуши лесной безвестно жить
Подругою моей! Там чудно, чудно я живу, —
Так, видно, рок велел;
И смертью чудной я умру, И мрачен мой удел.Не страшен так лукавый сам,
Когда пред черным днем
Он бродит в поле по ночам
С блестящим фонарем; И мы в разъездах удалых,
Друзья неверной тмы,
Уже не помним дней былых
Невинной тишины».Мила Брайнгельских тень лесов;
Мил светлый ток реки;
И много здесь в лугах цветов
Прекрасным на венки.
Гора Афон, Гора Святая,
Не знаю я твоих красот,
И твоего земного рая,
И под тобой шумящих вод.
Я не видал твоей вершины,
Как шпиль твой впился в облака,
Какие на тебе картины,
Каков твой вид из далека.
Я не видал, Гора Святая,
Твоих стремнин, отвесных скал,
И как прекрасна даль морская,
Когда луч солнца догорал.
Я рисовать тебя не смею,
Об этих чудных красотах
Сложить я песню не умею:
Она замрет в моих устах.
Одно, одно лишь знаю верно
Я о тебе, Гора чудес,
Что ты таинственна, безмерна
И недалеко от небес.
Я знаю, Кто тобой владеет,
Кому в удел досталась ты:
Тебя хранит, тебя лелеет
Царица горней высоты.
Царица дивная, Царица
Народов всех и всех племен;
Она, Царя Христа денница,
Разрушила твой темный плен.
Сквозь сумрак древности глубокой
Я вижу, грешный, как теперь:
Корабль несется одинокий, —
На нем Царя-пророка Дщерь.
Несется он из Палестины,
На остров Кипр его полет;
Вдруг ветр, волнуются пучины,
Корабль к Афону пристает.
На вопль кумиров Аполлона
Спешат Марию все встречать,
И узнают толпы Афона
В ней Бога истинного Мать.
«Сия гора,—рекла Царица, —
Да будет жребием Моим.
Отсель прострет Моя десница
Всегдашний кров над местом сим.
Здесь благодать польется чудно
И милость Сына Моего.
Для жизни сей найдут нетрудно
Достаток нужного всего.
А там тебе, Афонский житель,
Слуга мой верный, раб Христов,
Готова райская обитель,
Награда веры и трудов.
Сего Я места не забуду,
Всегда Заступница ему —
О нем ходатайствовать буду
Вовеки к Сыну Моему».
Обет Царицы сладкозвучный
Сбылся и зрится в чудесах:
Она с Афоном неразлучна,
Афон всегда в Ее очах.
И лик Свой там Она являет,
Беседует к рабам Своим,
Сама судьбы их управляет
И бдит над бытом их земным.
Б, а б к а
В поле ветер-великан
Ломит дерево-сосну.
Во хлеву ревет баран,
А я чашки сполосну.
А я чашки вытираю,
Тихим гласом напеваю:
"Ветер, ветер, белый конь.
Нашу горницу не тронь".
Л у т о н я
Баба, баба, ветер где?
Б, а б к а
Ветер ходит по воде.
Л у т о н я
Баба, баба, где вода?
Б, а б к а
Убежала в города.
Л у т о н я
Баба, баба, мне приснился
Чудный город Ленинград.
Там на крепости старинной
Пушки длинные стоят.
Там на крепости старинной
Мертвый царь сидит в меху,
Люди воют, дети плачут,
Царь танцует, как дитя.
Б, а б к а
Успокойся, мой Лутоня,
Разум ночью не пытай.
За окошком вьюга стонет,
Налегая на сарай.
Погасили бабы свечки,
Сядем, дети, возле печки,
Перед печкой, над огнем
Мы Захарку запоем.
Дети садятся вокруг печки. Бабка раздает каждому
по зажженной лучинке. Дети машут ими в воздухе и поют.
Д е т и
Гори, гори жарко,
Приехал Захарка.
Сам на тележке,
Жена на кобылке,
Детки в санках,
В черных шапках.
Б, а б к а
Закачался мир подлунный,
Вздрогнул месяц и погас.
Кто тут ходит весь чугунный,
Кто тут бродит возле нас?
Велики его ладони,
Тяжелы его шаги.
Под окном топочут кони.
Боже, деткам помоги.
З, а х, а р ка
(входит)
Поднимите руки, дети,
Разгоните пальцы мне.
Вон Лутонька на повети,
Как чертенок, при луне.
(Бросается на Лутоню.)
Л у т о н я
Пощади меня, луна!
Защити меня, стена!
Перед Лутоней поднимается стена.
З, а х, а р к а
Дети, дети, руки выше,
Слышу, как Лутонька дышит.
Вон сидит он за стеной,
Закрывается травой.
(Бросается на Лутоню.)
Л у т о н я
Встаньте, травки, до небес,
Станьте, травки, словно лес!
Трава превращается в лес.
З, а х, а р к а
Дети, вытяните руки
Выше, выше до небес.
Стал Лутонька меньше мухи,
Вкруг него дремучий лес.
Вкруг него лихие звери
Словно ангелы стоят.
Это кто стучится в двери?
З в е р и
(вбегая в комнату)
Чудный город Ленинград!
Л у т о н я
В чудном граде Ленинграде
На возвышенной игле
Светлый вертится кораблик
И сверкает при луне.
Под корабликом железным
Люди в дудочки поют,
Убиенного Захарку
В домик с башнями ведут!
В глуши
Внутри тюремного двора
Перед стеной, сырой и мшистой,
Согретый солнечным лучом,
Расцвел весной цветок душистый.
Был пуст и тих широкий двор
И мрачны каменные стены;
За ними хмурый часовой
Шагал и ждал, скучая, смены.
Порой в решетчатом окне
Тень заключенного мелькала:
Худое, бледное лицо
К оконным стеклам припадало.
И взор потухших, впалых глаз,
Как отблеск муки безнадежной,
Бесцельно падал на цветок,
Благоухающий и нежный.
Но разглядеть его красу
Из-за решетки было трудно,
А потускневшее стекло
Не пропускало запах чудный.
Воздушный жаворонок, вверх
Взлетев и рея в ярком свете,
Порой невольно умолкал,
Цветок лазоревый заметя.
Дрожал от радости цветок,
Шепча: «Слети ко мне! слети же!» —
И вниз слетал тогда певец,
Чтобы узнать его поближе.
Но звон цепей, и стук ружья,
И стон колодника больного
Пугали робкого певца —
И уносился ввысь он снова.
И скоро был им позабыт
Цветок, томящийся в неволе,
И пел он песнь другим цветам,
Растущим вольно в чистом поле.
Дыханьем ветра на заре
Цветок забытый не ласкало,
И даже самая земля
Ему давала соков мало.
Цветок бледнел — и в знойный день,
Печальный, грустный, нелюдимый,
В глуши тюремного двора
Завял он, жаждою томимый.
На свободе
Зеленый луг, как чудный сад,
Пахуч и свеж в часы рассвета.
Красивых, радужных цветов
На нем разбросаны букеты.
Росинки светлые на них
Сверкают ярко, точно блестки.
Целуют пчелы их и пьют
Благоухающие слезки.
На том лугу один цветок
Был всех душистей и прелестней;
Летали ласточки над ним,
И вился жаворонок с песней.
Им любовался мотылек,
Его красою очарован,
И соловей, царь всех певцов,
Любовно был к нему прикован.
И тихо радовался он,
Что люб он всем живым созданьям
Прекрасным запахом своим
И красок дивным сочетаньем.
Но вот пришел ученый муж,
Искатель радостных растений.
Заметя чудный тот цветок,
Сорвал его без сожалений.
Расправил тихо лепестки,
Расплюснул стебель, соком полный,
И в книгу бережно вложил —
И замер в ней цветок безмолвно.
Сбежали краски с лепестков,
Их покрывавшие в излишке,
И потерял он запах свой,
Стал украшеньем умной книжки.
Зато, как лучший из цветов,
Как редкость, в виде засушенном,
Был для потомства сохранен
Он любознательным ученым.
Я смотрю на тебя — и глазам я не верю своим…
Чудный розовый куст представляется им;
Аромат из него одуряющий
Бьет в мой мозг, что-то вдруг вспоминающий…
Был в ту пору безумен и молод я… Ах,
Нынче стар и безумен… В глазах
Закололо… Теперь я словами
Говорить принужден, да вдобавок — стихами…
Тяжело мне… Найду ли слова?
Полно сердце мое и пуста голова!
Дорогое дитя! Я гляжу на тебя — и такая
Непонятная скорбь, на душе у меня пробегая,
В глубине сокровенных ее тайников
Будит образы, спавшие много годов.
На поверхность ее выплывают сирены,
Раскрывая с улыбкой глаза, расправляя прекрасные члены,
И одна — краше всех шаловливых подруг;
Как две капли воды — ты, мой маленький друг!
Это юности сон с благодатной весною своею…
Я смотрю на тебя и глазам своим верить не смею…
Вот она, дорогая сирена моя,
Вот и взгляды, и звуки ее;
Голосенок у ней ящерино-ласкающий,
И большие и мелкие души пленяющий;
Отливает зеленым в глазах плутовских —
Глядя в эти глаза, вспоминаешь дельфинов морских;
Бровь не очень густа, но высокой дугою,
Точно арка победы, где все горделивой полно красотою,
И на розовых, милых щеках,
Близко, близко к глазам поместились две ямки… Но ах!
Совершенства ни в людях, ни в духах небесных
Не найдешь — и в созданиях самых прелестных,
Как старинные сказки гласят,
Недостатки какие-нибудь да сидят:
Господин Лузиньян, тот, что в пору былую
Победил чудно милую фею морскую,
Упиваясь блаженством с подругой своей,
Находил — и не раз — хвост змеиный у ней.