Из вольных мысли сфер к нам ветер потянул
В мир душный чувств немых и дум, объятых тайной;
В честь слова на Руси, как колокола гул,
Пронесся к торжеству призыв необычайный.
И рады были мы увидеть лик певца,
В ком духа русского живут краса и сила;
Великолепная фигура мертвеца
Нас, жизнь влачащих, оживила.Теперь узнал я всё, что там произошло.
Хоть не было меня на празднике народном,
Но сердцем был я с тем, кто честно и светло,
Кто речью смелою и разумом свободным
Поэту памятник почтил в стенах Москвы;
И пусть бы он в толпе хвалы не вызвал шумной,
Лишь был привета бы достоин этой умной,
К нему склоненной головы.Но кончен праздник… Что ж! гость пушкинского пира
В грязь жизни нашей вновь ужель сойти готов?
Мне дело не до них, детей суровых мира,
Сказавших напрямик, что им не до стихов,
Пока есть на земле бедняк, просящий хлеба.
Так пахарь-труженик, желающий дождя,
Не станет петь, в пыли за плугом вслед идя,
Красу безоблачного неба.Я спрашиваю вас, ценители искусств:
Откройтесь же и вы, как те, без отговорок,
Вот ты хоть, например, отборных полный чувств,
В ком тонкий вкус развит, кому так Пушкин дорог;
Ты, в ком рождают пыл возвышенной мечты
Стихи и музыка, статуя и картина, -
Но до седых волос лишь в чести гражданина
Не усмотревший красоты.Или вот ты еще… Но вас теперь так много,
Нас поучающих прекрасному писак!
Вы совесть, родину, науку, власть и бога
Кладете под перо и пишете вы так,
Как удержал бы стыд писать порою прошлой…
Но наш читатель добр; он уж давно привык,
Чтобы язык родной, чтоб Пушкина язык
Звучал так подло и так пошло.Вы все, в ком так любовь к отечеству сильна,
Любовь, которая всё лучшее в нем губит, -
И хочется сказать, что в наши времена
Тот — честный человек, кто родину не любит.
И ты особенно, кем дышит клевета
И чья такая ж роль в событьях светлых мира,
Как рядом с действием высоким у Шекспира
Роль злая мрачного шута… О, докажите же, рассеяв все сомненья,
Что славный тризны день в вас вызвал честь и стыд!
И смолкнут голоса укора и презренья,
И будет старый грех отпущен и забыт…
Но если низкая еще вас гложет злоба
И миг раскаянья исчезнул без следа, -
Пусть вас народная преследует вражда,
Вражда без устали до гроба!
У Музы есть различныя пристрастья,
Дары ея даются не равно;
Стократ она божественнее счастья,
Но своенравна, как оно:
Иных она лишь на заре лелеет,
Целует шелк их кудрей молодых,
Но ветерок чуть жарче лишь повеет,
И с первым сном она бежит от них.
Там у ручья, на луговине тайной,
Нежданная является порой,
Порадует улыбкою случайной,
Но после первой встречи—нет второй!
Не то от ней присуждено вам было:
Вас юношей настигнув в добрый час,
Она в душе вас крепко полюбила
И долго всматривалась в вас.
Досужная, она не мимоходом
О вас пеклась, ласкала, берегла,
Учила вас, и с каждым годом
Любовь ея все крепла и росла.
И как, старея, пламенный напиток
Все пламенней, и чище, и сильней,
Так и на вас даров ея избыток
Все с каждым годом нисходил полней.
И никогда таким вином, как ныне,
Ваш славный кубок венчан не бывал.
Давайте ж, князь, подымем в честь богини
Ваш полный, пенистый фиал!
Богине в честь, хранящей благородно
Залог всего, что̀ свято для души,
Родную речь… расти она свободно,
И подвиг свой великий доверши!
Потом мы все, в молитвенном молчанье,
Священные поминки совершим,
Мы сотворим тройное возлиянье
Трем незабвенно-дорогим.
Нет отклика на голос их зовущий,
Но в светлый праздник ваших именин,
Кому ж они не близки, не присущи,
Жуковский, Пушкин, Карамзин!..
Так верим мы, незримыми гостями
Теперь они, покинув горний мир,
Сочувственно витают между нами
И освящают этот пир.
За ними, князь, во имя Музы вашей,
Подносим вам заздравное вино,
И долго-долго, в этой светлой чаше,
Пускай кипит и искрится оно!
Опять призыв к войне! Еще на Русь святую
Две тучи новые грозу свою несут
И снова нашу Русь на битву роковую,
На битву страшную помериться зовут!
Но не забыли мы своей недавней славы!
Еще не прожил сил великий наш народ;
И так же грозный он, и так же величавый,
Как буря зашумит и двинется вперед.
Вперед за христиан, позорно умерщвленных!
Вперед за нашу честь и за права отцов,
За славу мест святых, несчастьем оскорбленных,
За веру русскую — наследие веков!
Пришла теперь пора для нашего народа
Решить своим мечом современный вопрос:
Свята ли христиан поруганных свобода
И крепок ли досель наш северный колосс?..
Понятно Англии кичливое волненье:
Народный русский дух не много ей знаком;
Она не видела Полтавского сраженья,
И чужды ей наш снег и Бородинский гром.
И может быть, она узнает слишком поздно
Своей политики запятнанную честь,
И начатой войны расчет неосторожный,
И нашу правую воинственную месть.
Но этот ли Париж, уж дважды пощаженный
Благословенного державною рукой,
Опять подемлет меч, бесчестно обнаженный,
Заране хвастаясь бесславною борьбой!
Вы ль это, жаркие поклонники свободы,
Об общем равенстве твердившие всегда,
На брань позорную сзываете народы
И защищаете насилье без стыда!
Вы ль, представители слепые просвещенья,
Сыны Британии и Франции сыны,
Забыли вы свое народное значенье
И стали с гордостью под знаменем Луны!..
С каким презрением потомок оскорбленный,
Краснея, ваш позор в историю внесет
И, гневом праведным невольно увлеченный,
Постыдный ваш союз, быть может, проклянет!
Но славу Севера, наследие столетий,
Но честь своей страны Россия сохранит!
Восстанет стар и млад, и женщины и дети,
И благородный гнев в сердцах их закипит!
И далеко наш клич призывный пронесется,
И пробудит он всех униженных славян,
И грозно племя их в один народ сольется
И страшной карою падет на мусульман!
И вновь увидит мир, как мы в борьбе кровавой
Напомним скопищам забывшихся врагов
Свой богатырский меч, запечатленный славой,
И силу русскую, и доблести отцов!
Влекомый светлой красотою,
Он к ней отыскивал пути,
Он думал, тешася мечтою,
Путем избранников пойти.
Богини рыцарем по праву
Себя считая—за нее,
Повсюду, в честь ея и славу,
Ломал он хрупкое копье.
В блестящем весь вооруженье
Он на турнирах гарцовал,
И в честь богини—песнопенья,
Как миннезингеры, слагал.
Он долго тешился прекрасной
Мечтой несбыточной своей,
Но кто-то вдруг, рукою властной,
Сорвал покров с его очей.
И в тот же миг, при громком смехе,
Увидел он, стыдом обят:
На пышной мантии—прорехи
И мишуру картонных лат.
И понял он, что безоружен
Пред славным подвигом стоит,
Что никому в бою не нужен
Картонный меч его и щит.
Что песни силою победной
Он никого не вдохновит,
Что тенью призрачной и бледной
На перепутье он стоит.
Душа смятением обята…
Как быть ему? Куда идти?
К былому нет ему возврата,
И нет в грядущему пути.
О. Чюмина.
1.
Кто злых ошибок не избег?
Жалеть о них? Но жизнь уходит,
И все, что в сердце смутно бродит —
Все успокоится навек.
Мирись-же с тем, что отзвучали
Иныя струны навсегда;
Без злобы вспомни, без печали
Невозвратимые года.
Живи минутой настоящей,
За все судьбу благодари,
За тьму ночей за луч зари,
Сияющий над темной чащей…
Обиды горькия забудь,
Внимая кроткому прощенью;
Не омрачай недолгий путь
Вражды и ненависти тенью.
Ты видишь, буйный вихрь утих.
Сияет небо в дымке алой,
Покой и мир—в душе усталой,
Закат безоблачен и тих.
Навеки бури отшумели.
Смирилась зыбь мятежных волн,
Он миновал земныя мели —
Твой утлый челн.
2.
Посреди нестройных песен
И крикливых голосов,
Несмолкаем и чудесен.
Слышу я все тот же зов.
— В испытаньях и кручине
Сохрани священный жар;
Пусть иные из святыни
В мире создали базар;
Пусть кумиры их из злата,
Пусть сияют алтари,
Изукрашены богато —
Пустота у них внутри!
Торжество их скоротечно.
Блеск наружный—мишура;
Верь, незыблемо и вечно
Царство правды и добра! —
О. Чюмина.
На отъезд его в АмерикуГотово! Ясны небеса;
В волнах попутный ветр холмится,
И чутко дремлют паруса,
И гром над пушкою дымится.Бокал! Бокал! Пускай струя
Сребристых вод донских пред нами
Горит жемчужными огнями
И шумно плещет чрез края.
Ударив дружно руки в руки,
Мы усладим прощальный час
И горечь долгия разлуки,
Судьбой положенной для нас.
К чему роптать? Закон небесный
Нас к славной цели предызбрал,
И он же нам в стране безвестной
Ту цель в рассвете указал.
Какая цель! Пустыни, степи
Лучом гражданства озарить,
Разрушить умственные цепи
И человека сотворить;
Раскрыть покров небес полночных,
Богатства выспросить у гор
И чрез кристаллы вод восточных
На дно морское кинуть взор.
Послушать тайные сказанья
Лесов дремучих, скал седых
И вырвать древние преданья
Из уст курганов гробовых;
Воздвигнуть падшие народы,
Гранитну летопись прочесть
И в славу витязей свободы
Колосс подоблачный вознесть.
В защиту правых, в казнь неправым
Глагол на Азию простерть,
Обвить моря, орлом двуглавым
И двинуть в них и жизнь и смерть.
Такая цель! Мой друг, ужели,
Себе и чести изменив,
Мы отбежим от славной цели
И сдержим пламенный порыв!
Ужель, забыв свое призванье
И охладив себя вконец,
Мы в малодушном ожиданье
Дадим похитить свой венец?
Нет! нет! Пока в нас сердце дышит, —
Пока струится жар в крови, —
Ничто, ничто да не подвижет
Святой и доблестной любви!
Сомненья робкие подавим,
Явим величье древних дней,
И козням зла противпоставим
Всю силу твердости своей.
Великим трудностям — терпенье;
Ошибкам — первые плоды;
Толпе насмешливой — презренье,
Врагам — молчанье и труды.
Желанье славы есть уж слава;
Успех достойно превознесть;
Но кто ж дерзнет исхитить право
Героя падшего на честь?
Но кто ж дерзнет клеймом бесчестья
Его паденье запятнать,
И в то же время низкой лестью
Успех злодейства увенчать?
Влеченью высшему послушны,
Мой друг, оставим малодушных
С их целью жизни мелочной,
С самолюбивым их расчетом —
Изнемогать под вольным гнетом
И смыться темною волной.
Не охладим святого рвенья;
Пойдем с надеждою вперед.
И если… пусть! Но шум паденья
Мильоны робких потрясет.
Гряди, наш Царь, Твоя дружина
Благословляет Твой возврат;
Вселенной решена судьбина,
И ниспровергнут супостат.
Гряди, гряди к стране своей,
Наш Царь, наш славный вождь царей.
К Его стопам мечи кровавы;
К Его стопам и шлем и щит;
Его главу да знамя славы
При кликах славы осенит;
Ему венцы готовьте в дань —
Решившему святую брань.
Наш Царь, в отчизну с поля чести .
Твою мы славу принесли;
Вот гром, Твоей свершитель мести;
Вот знамена еще в пыли;
Вот нашей верности алтарь;
Пред ним обет наш: честь и Царь!
Младый Наследник полвселенны —
Меж нас впервой Ты меч приял;
Наш Царь — ко брани ополченный,
Ты путь нам к славе указал;
Наш вождь — Ты был предтечей нам
Везде во сретенье врагам.
Скажи ж, о вождь, где изменилась
Твоя дружина пред Тобой?
Погибель нас пожрать стремилась —
Ее отбил наш твердый строй.
Нам взор Царя, как Божий луч,
Светил во мгле громовых туч.
Ко мщенью Ты воззвал народы;
Ты спас владычество царям;
Ты знамена святой свободы
Покорным даровал врагам;
И Твой покрыл вселенну щит;
И брань окованна молчит.
От Немана до океана
Твоих трофеев славный ряд;
И где парил орел тирана,
Там днесь орлы твои парят;
И гром, безмолвный в их когтях,
На брань и бунт наводит страх.
Но кто на Русь Твою восстанет?
Противных нет полкам Твоим;
Твой страшный гнев с престола грянет,
И север грянет вслед за ним;
И, казни вестник, грозный страх,
Врагов умчит, как дым и прах.
Гряди, наш Царь, Твоя дружина
Благословляет Твой возврат;
Вселенной решена судьбина,
И ниспровергнут супостат.
Гряди, гряди к стране своей,
Наш Царь, наш славный вождь царей.
В стране Аргивской, там, где моря волны рьяны
Оплескивают брег песчаный,
Юнейшая из Данаид,
Воздевши руки вверх, стояла Амимона.
От фавна дерзкого красавица бежит
И слезно молит Посийдона,
Да от насильства он невинность охранит
‘Посейдон! бурных вод смиритель,
Поспешну помощь мне яви;
Будь чести, жизни будь спаситель
От зверския любви!
Увы! ужели раздается
Вотще по воздуху мой стон?
Или искать мне остается
Спасенья в бездне ярых волн! Услышь, Посейдон, повелитель!
Поспешну помощь мне яви!
Будь чести, жизни будь спаситель
От зверския любви! ’
Так дщерь Данаева возносит глас плачевный
И видит вдруг она, что сильный бог морей,
Своим последием блестящим окруженный,
Рассеять страх ее грядет во славе к ней;
И Амфитрите он однажды так явился,
Когда за ним текли Амур и Гименей.
Его узревый фавн от брега удалился,
А бог, имеющий в руке трезубец злат,
При виде девы сам любовию объят,
Вещать к ней тако обратился:
‘Никто, прекрасная княжна,
Вредить тебе да не посмеет;
Кто нежным быть в любви умеет,
К тому и ты явись склонна. Ах, счастлив, счастлив тот без меры
Кто нравен сердцу твоему!
В объятиях самой Венеры
Приревновал бы Марс к нему. Никто вредить да не посмеет
Тебе, прекрасная княжна!
Кто с нежностью любить умеет,
К тому, к тому лишь будь склонна! ’
О как легко богам склонить девицу юну!
Все в пользу страстному Нептуну
Служило в оный час: величием блистал
В кругу тритонов, нимф, во славе светозарной,
Притом же помощью ее он обязал.
Но это ль помощь? о Амур, Амур коварной!
Игра твоя и тут видна;
Помощника сего она
Должна бы более всех фавнов опасаться…
Уже Фетидино чело румянит стыд,
Она отводит взор; Дорида же спешит
Во влажные свои вертепы погружаться,
Увещевая Нереид
Подобных случаев разумно удаляться:
‘Вы будьте, о нимфы,
Всегда осторожны!
Приманчивы речи
Любовников ложны;
Когда мы опасность
Предвидеть не можем,
Ее нам избегнуть
Труднее всего.
Любовников дерзких
Избавиться можно,
Противных и грубых
Отвадить легко.
Тот больше опасен
Кто льстив и прекрасен;
Страшитесь, о нимфы,
Всех боле того! ’
Скажи, ужель ты рождена
Быть вечной жрицею порока?
И без сомненья, без упрека,
Ужели ты по воле рока
На эту жизнь осуждена?
Неужто, Божие созданье,
Ты пасть глубоко так могла
И на позор и поруганье
Себя на веки отдала?..
Не верю я, чтоб создавала
Природа—душу для страстей;
Чтоб так глубоко упадала
И назначенье забывала
Ты, покоряясь только ей!
тоб жертвой тайнаго порока
Свою весну ты провела
И без малейшаго упрека
Для лучшей жизни умерла!
Неужто вечное призванье
Нам для порока жизнь дает
И без суда и воздаянья,
Как смутное воспоминанье,
Все с нами жившее умрет?…
Быть-может голос тайной мести
Или отвергнутой любви
Тебя лишил на веки чести,
Зажег огонь в твоей крови?
Быть-может, нужды и страдания,
Тебя в пучину завлекли
И из прекраснаго земли
Ты стала—язвою создания!…
Но нет! любовь и даже месть
Так исказят души невластны.
Когда мы бедны иль несчастны,
То утешение наше—честь.
Но ты—святыню позабыла
Себя разврату обрекла,
Ты недостойно полюбила,
Ты безвозвратно отдала
Все, что имела, чем могла
Пожертвовать земному счастью, —
Все принесла в дар сладострастию;
Отвергла нравственность, закон;
Не слыша тайнаго упрека
Осталась на пути порока
И—овладел тобою он!
Зато погибнешь ты как чолн,
Игрушка несмиримых волн,
И на закате грешных дней
Твои Ангел света не прийдет,
Как частой девы к изголовью;
В час смертной муки он с любовью
Не утолит тоска твоей,
Отрады в душу не прольет.
Припомни: страшно умирать
И добродетели прекрасной;
А как на суд небес предстать
С душой испорченной?… Ужасно!…
Когда ты шла в час темной ночи,
Скажи, ужель когда-нибудь
Тоска не западала в грудь,
И слезы не вступали в очи?
Ужели тягостный упрек,
Не волновал души порочной
И голос правды в час полночной
Был сердца грешнаго далек…
Ужель тебя без состраданья
Твой гений кинул на всегда
И ты—не знала никогда
Жены высокаго призванья,
Ни сладких слез, ни упованья….
И никогда в душе твоей
Заря спасенья не всходила
И—безответно, как могила,
Ты умерла для лучших дней?
Кавказ освещается полной луной;
Аул и станица на горном покате
Соседние спят; лишь казак молодой,
Без сна, одинокий, сидит в своей хате.Напрасно, казак, ты задумчив сидишь,
И сердца биеньем минуты считаешь;
Напрасно в окно на ручей ты глядишь,
Где тайного с милой свидания чаешь.Желанный свидания час наступил,
Но нет у ручья кабардинки прекрасной,
Где счастлив он первым свиданием был
И первой любовию девы, им страстной; Где, страстию к деве он сам ослеплен,
Дал клятву от веры своей отступиться,
И скоро принять Магометов закон,
И скоро на Фати прекрасной жениться.Глядит на ручей он, сидя под окном,
И видит он вдруг, близ окна, перед хатой,
Угрюмый и бледный, покрыт башлыком,
Стоит кабардинец под буркой косматой.То брат кабардинки, любимой им, был,
Давнишний кунак казаку обреченный;
Он тайну любви их преступной открыл
Беда кабардинке, яуром прельщенной!«Сестры моей ждешь ты? — он молвит.— Сестра
К ручью за водой не пойдет уже, чаю;
Но клятву жениться ты дал ей: пора!
Исполни ее… Ты молчишь? Понимаю.Пойми ж и меня ты. Три дня тебя ждать
В ауле мы станем; а если забудешь,
Казак, свою клятву, — пришел я сказать,
Что Фати в день третий сама к нему будет».Сказал он и скрылся. Казак молодой
Любовью и совестью три дни крушится.
И как изменить ему вере святой?
И как ему Фати прекрасной лишиться? И вот на исходе уж третьего дня,
Когда он, размучен тоскою глубокой,
Уж в полночь, жестокий свой жребий кляня,
Страдалец упал на свой одр одинокий, —Стучатся; он встал, отпирает он дверь;
Вошел кабардинец с мешком за плечами;
Он мрачен как ночь, он ужасен как зверь,
И глухо бормочет, сверкая очами: «Сестра моя здесь, для услуг кунака», —
Сказал он и стал сопротиву кровати,
Мешок развязал, и к ногам казака
Вдруг выкатил мертвую голову Фати.«Для девы без чести нет жизни у нас;
Ты — чести и жизни ее похититель —
Целуйся ж теперь с ней хоть каждый ты час!
Прощай! я — кунак твой, а бог — тебе мститель!»На голову девы безмолвно взирал
Казак одичалыми страшно очами;
Безмолвно пред ней на колени упал,
И с мертвой — живой сочетался устами… Сребрятся вершины Кавказа всего;
Был день; к перекличке, пред дом кошевого,
Сошлись все казаки, и нет одного —
И нет одного казака молодого!
«Свободе слова, статься может,
Грозит нежданная беда»…
Что ж в этом слухе их тревожит?
Что ропщут эти господа?
Корят стеснительные меры?
Дрожат за русскую печать?
Движенье умственное вспять
Страшит их, что ли?. Лицемеры!..
Великодушный их порыв
Есть ложь! Они, одной рукою
Успешно жертву придушив,
На помощь к ней зовут другою… Храни нас бог от мер крутых,
От кар сурового закона,
Чтобы под вечным страхом их
Народа голос не затих,
Как было то во время оно;
Но есть великая препона
Свободе слова — в нас самих!
Сперва восстанем силой дружной
На тех отступников из нас,
Которым любо или нужно,
Чтоб русский ум опять угас.
Начнем борьбу с преступным делом
И не дозволим впредь никак,
Чтобы свободной мысли враг,
С осанкой важной, с нравом смелым,
Со свитой сыщиков-писак
И сочиняющих лакеев,
Как власть имеющий, — возник
Из нас газетный Аракчеев,
Литературный временщик… Тому едва ли больше году
(Ведь бесцензурная печать
Уже нам мыслить и писать
Дала, так думалось, свободу!),
Когда б я, дерзкий, захотел
Представить очерк даже слабый
Народных язв и темных дел
На суд сограждан, — о, тогда бы
Какой я силой мог унять
И клевету, и обвиненья?
Чем опровергнуть подозренья?
Какие меры мог принять,
Чтобы писака современный
В какой-нибудь статье презренной,
Меня «изменником» назвав,
Значенье правды не ослабил;
Чтоб он моих священных прав
Быть «русским» ловко не ограбил;
Чтоб уськнуть он не смел толпу,
Иль крикнуть голосом победным
С сияньем доблести на лбу,
При сочетаньи с блеском медным;
Чтоб у него отнять предлог
Для намекающей морали;
Чтобы того, что уж жевали,
Он пережевывать не мог;
Чтоб он газетной этой жвачки
Не изблевал передо мной
Ни из-за денежной подачки,
Ни хоть «из чести лишь одной» *;
Чтоб он, как шарят по карманам,
Не вздумал лазить в душу мне
И, побывав на самом дне,
Представить опись всем изъянам;
Чтоб даже бы не рылся там
Для похвалы, что всё, мол, чисто,
Но в ней потом оставил сам
Следы и запах публициста?.Теперь как будто для ума
Есть больше воли и простора, -
Хоть наша речь еще не скоро
Освободится от клейма
Литературного террора…
Несли мы рабски этот гнет;
Привыкли к грубым мы ударам.
Такое время не пройдет
Для нашей нравственности даром…
И если мы когда-нибудь
Поднимем дружно чести знамя
И вступим все на светлый путь,
Который был заброшен нами;
И если ждет нас впереди
Родного слова возрожденье,
И станут во главе движенья
С душой высокою вожди, -
Всё ж не порвать с прошедшим связи!
Мы не вспомянем никогда
Ни этой тьмы, ни этой грязи
Без краски гнева и стыда!..
____________
* «Из чести лишь одной я в доме сем служу».
Так в одной рукописной поэме объясняет служанка позор своего общественного положения. (Примеч. автора.)
Ах, маменька, спасите! Спазмы, спазмы!
Такие спазмы — мочи нет терпеть…
Под ложечкой… Раздеть меня, раздеть!
За доктором! пиявок! катаплазмы!..
Вы знаете — я честью дорожу,
Но… больно так, что лучше б не родиться!..
И как это могло со мной случиться?
Решительно — ума не приложу.
Ведь и больна я не была ни разу —
Напротив: все полнела день от дня…
Ну, знать — со зла и сглазили меня,
А уберечься от дурного глазу
Нельзя, и вот — я пла́стом-пласт лежу…
Ох, скоро ль доктор?.. Лучше б не родиться!..
И как это могло со мной случиться?
Решительно — ума не приложу.
Конечно, я всегда была беспечной,
Чувствительной… спалося крепко мне…
Уж кто-нибудь не сглазил ли во сне?
Да кто же? Не барон же мой увечный!
Фи! на него давно я не гляжу…
Ох, как мне больно! Лучше б не родиться!..
И как это могло со мной случиться?
Решительно — ума не приложу.
Быть может, что… Раз, вечером, гусара
Я встретила, как по грязи брела, —
И только переулок перешла…
Да сглазит ли гусарских глазок пара?
Навряд: давно я по грязи брожу!..
Ох, как мне больно! Лучше б не родиться!..
И как это могло со мной случиться?
Решительно — ума не приложу.
Мой итальянец?.. Нет! он непорочно
Глядит… и вкус его совсем иной…
Я за него ручаюсь головой:
Коль сглазил он, так разве не нарочно…
А обманул — сама не пощажу!
Ох, как мне больно! Лучше б не родиться!..
И как это могло со мной случиться?
Решительно — ума не приложу.
Ну вот! Веди себя умно и тонко
И береги девичью честь, почет!
Мне одного теперь недостает,
Чтоб кто-нибудь подкинул мне ребенка…
И ведь подкинут, я вам доложу…
Да где же доктор?.. Лучше б не родиться!..
И как это могло со мной случиться?
Решительно — ума не приложу.
Ах, этот день двенадцатый апреля,
Как он пронёсся по людским сердцам.
Казалось, мир невольно стал добрее,
Своей победой потрясённый сам.
Какой гремел он музыкой вселенской,
Тот праздник, в пёстром пламени знамён,
Когда безвестный сын земли смоленской
Землёй-планетой был усыновлён.
Жилец Земли, геройский этот малый
В космической посудине своей
По круговой, вовеки небывалой,
В пучинах неба вымахнул над ней…
В тот день она как будто меньше стала,
Но стала людям, может быть, родней.
Ах, этот день, невольно или вольно
Рождавший мысль, что за чертой такой –
На маленькой Земле — зачем же войны,
Зачем же всё, что терпит род людской?
Ты знал ли сам, из той глухой Вселенной
Земных своих достигнув берегов,
Какую весть, какой залог бесценный
Доставил нам из будущих веков?
Почуял ли в том праздничном угаре,
Что, сын земли, ты у неё в гостях,
Что ты тот самый, но другой Гагарин,
Чьё имя у потомков на устах?
Нет, не родня российской громкой знати,
При княжеской фамилии своей,
Родился он в простой крестьянской хате
И, может, не слыхал про тех князей.
Фамилия — ни в честь она, ни в почесть,
И при любой — обычная судьба:
Подрос в семье, отбегал хлеботочец,
А там и время на свои хлеба.
А там и самому ходить в кормильцах,
И не гадали ни отец, и мать,
Что те князья у них в однофамильцах
За честь почтут хотя бы состоять;
Что сын родной, безгласных зон разведчик,
Там, на переднем космоса краю,
Всемирной славой, первенством навечным
Сам озаглавит молодость свою.
И неизменен жребий величавый,
На нём горит печать грядущих дней,
Что может смерть с такой поделать славой? –
Такая даже неподсудна ей.
Она не блекнет за последней гранью,
Та слава, что на жизненном пути
Не меньшее, чем подвиг, испытанье, –
Дай бог ещё его перенести.
Всё так, всё так. Но где во мгле забвенной
Вдруг канул ты, нам не подав вестей,
Не тот, венчанный славою нетленной,
А просто человек среди людей;
Тот свойский парень, озорной и милый,
Лихой и дельный, с сердцем нескупым,
Кого ещё до всякой славы было
За что любить, — недаром был любим.
Ни полуслова, ни рукопожатья,
Ни глаз его с бедовым огоньком
Под сдвинутым чуть набок козырьком…
Ах этот день с апрельской благодатью!
Цветёт ветла в кустах над речкой Гжатью,
Где он мальчонкой лазал босиком.
Творцы и прозой и стихами,
Которых громкий слог пугает весь Парнас,
Которые понять себя не властны сами,
Поймите мой рассказ!
Один фигляр в Москве показывал мартышку
С волшебным фонарем. На картах ли гадать,
Взбираться ль по шнуру на крышку,
Или кувы́ркаться и впри́сядку плясать
По гибкому канату,
Иль спичкой выпрямись, под шляпою с пером,
На задни лапки став, ружьем,
Как должно прусскому солдату,
Метать по слову артикул:
Потап всему горазд. Не зверь, а утешенье;
Однажды в воскресенье
Хозяин, подкурив, на улице заснул.
Потапке торжество. «Уж то-то погуляю!
И я штукарь! И я народ как тешить знаю!»
Бежит, зовет гостей:
Индюшек, поросят, собак, котят, гусей!
Сошлись. «Сюда! Сюда! скорей скамьи, подушки
В закуту господам!
Добро пожаловать; у входа ни полушки,
Из чести игрище!» Уж гости по местам,
Приносится фонарь, все окна затворились,
И свечи потушились.
Потап, в суконном колпаке,
С указкою в руке,
С жеманной харею, явился пред собором;
Пренизкий всем поклон;
Потом с кадушки речь, как Цицерон:
Заставил всех зевать и хлопать целым хором!
Довольный похвалой,
С картинкою стекло тотчас в фонарь вставляет!
«Смотрите: вот луна, вот солнце! — возглашает. —
Вот с Евою Адам, скоты, ковчег и Ной!
Вот славный царь-горох с морковкою-царицей!
Вот журка-долгонос обедает с лисицей!
Вот небо, вот земля… Что? видно ли?» Глядят,
Моргают, морщатся, кряхтят!
Напрасно! Нет следа великолепной сцены!
«По чести, — кот шепнул, — кудрявых много слов!
Но, бог с ним, где он взял царей, цариц, скотов!
Зги божьей не видать! одни в потемках стены!»
«Темно, соседушка, скажу и я, —
Примолвила свинья. —
Мне видится! вот!.. вот!.. я, правда, близорука!
Но что-то хорошо! Ой старость! то-то скука!
Уж было бы о чем с детьми поговорить!»
Индейка крякала, хлоп-хлоп сквозь сон глазами.
А наш Потап? Кричит, гремит, стучит ногами!
Одно лишь позабыл: фонарь свой осветить!
Увы мне, богине, рожденной к бедам!
И матери в грусти, навек безотрадной!
Зачем не осталась, не внемля сестрам,
Счастливою девой в пучине я хладной?
Зачем меня избрал супругой герой?
Зачем не судила Пелею судьбина
Связать свою долю со смертной женой?.Увы, я родила единого сына!
При мне возрастал он, любимец богов,
Как пышное древо, долин украшенье,
Очей моих радость, души наслажденье,
Надежда ахеян, гроза их врагов!
И сына такого, Геллады героя,
Создателя славы ахейских мужей,
Увы, не узрела притекшего с боя,
К груди не прижала отрады моей!
Младой и прекрасный троян победитель
Презренным убийцею в Трое сражен!
Делами — богов изумивший воитель,
Как смертный ничтожный, землей поглощен! Зевес, где обет твой? Ты клялся главою,
Что славой, как боги, бессмертен Пелид;
Но рать еще зрела пылавшую Трою,
И Трои рушитель был ратью забыт!
Из гроба был должен подняться он мертвый,
Чтоб чести для праха у греков просить;
Но чтоб их принудить почтить его жертвой,
Был должен, Зевес, ты природу смутить;
И сам, ужасая ахеян народы,
Сном мертвым сковал ты им быстрые воды.Отчизне пожертвовав жизнью младой,
Что добыл у греков их первый герой?
При жизни обиды, по смерти забвенье!
Что ж божие слово? одно ли прельщенье?
Не раз прорекал ты, бессмертных отец:
«Героев бессмертьем певцы облекают».
Но два уже века свой круг совершают,
И где предреченный Ахиллу певец?
Увы, о Кронид, прельщены мы тобою!
Мой сын злополучный, мой милый Ахилл,
Своей за отчизну сложённой главою
Лишь гроб себе темный в пустыне купил!
Но если обеты и Зевс нарушает,
Кому тогда верить, в кого уповать?
И если Ахилл, как Ферсит, погибает,
Что слава? Кто будет мечты сей искать?
Ничтожно геройство, труды и деянья,
Ничтожна и к чести и к славе любовь,
Когда ни от смертных им нет воздаянья,
Ниже от святых, правосудных богов.Так, сын мой, оставлен, забвен ты богами!
И памяти ждать ли от хладных людей?
Твой гроб на чужбине, изрытый веками,
Забудется скоро, сровнявшись с землей!
И ты, моей грусти свидетель унылой,
О ульм, при гробнице взлелеянный мной,
Иссохнешь и ты над сыновней могилой;
Одна я останусь с бессмертной тоской!..
О, сжалься хоть ты, о земля, надо мною!
И если не можешь мне жизни прервать,
Сырая земля, расступись под живою,
И к сыну в могилу прийми ты и мать!
НАДПИСИ
к изображениям некоторых Итальянских Поэтов.
1.
Данте.
Мраморный лик сей пред небом винит сограждан жестоких;
Данте, Гесперии честь, в скорби, в изгнаньи стенал.
Тщетно стремил он взоры к отчизне!… И в месть за страдальца,
Именем славным его будет отчизна сиять.
Сила Флоренции, пышность, где вы? Но тень Уголина,
Образы Ада, Небес, в лоне безсмертья живут.
2.
Петрарка.
Светлыя воды Вальклюза и вы, Капитольския стены,
Гласу Петрарки внимав, видели славу его!
Тень Лауры! гордись! Лаурой дышал песнопевец;
В смертном бореньи твое силился имя твердить.
Лира и пламень его для потомства священны: и вечно
Будет он нежной любви, нежных стихов образцем!
3.
Гроб Ариоста.
Скорбных руками Харит сей камень воздвигнут священный
Мужу, кто брани, любовь, воев, красавиц возпел (1),
Творческой мыслью парил в Дедале волшебств и мечтаний.
С мирными лавры сплетя , Музы украсили Гроб.
Здесь вдохновений ищи о пиит! Но венца не касайся:
Разве с Орландом дерзнешь силы изведать свои (2)!
4.
Тассо.
Всеми дарами владел песнопевец Соррентский; но с детства
Счастья не зная, страдал самым избытком сих благ;
Казнию были ему любовь, и гений, и слава;
Ум вдохновенный его в тяжкой неволе угас.
Смертью забытый в напастях, погиб он пред самым триумфом;
Поздняя честь! кипарис с пальмой победной сплелся (3).
Тассо, вкуси утешенье в могиле! Безсмертныя песни
Имя Гоффреда с твоим, громко звуча, сохранят.
Внемлют с восторгом века; воскресли священныя брани:
Небо отверзто; и гроб славою блещет Христов!
(1) Начало поэмы Ариосто, Orlando furиoso?
Lе donnе, и cavalиеr, Parmе, glи amorи,
Lе cortеsие, Pauиlacи иmpеее иo canto, еtc.
(2) Подражание другому месту из той же Поэмы. Зербин, собран оружие Орланда, надписал на дереве:
Аrиuatura d’Orlando paladиno;
Comе volеssе dиr: Nеssun la mova,
Chе star, non possa cou Orlando a prova.
C. XXИV. ott. 57,
(3) Всем известно, что певец Иерусалима, освободясь из темницы Феррарской, был призван в Рим Кардиналом Альдобрандинидля получения лавроваго венца в Капитолий, по примеру Петрарки; но умер за несколько дней до торжества, ему приготовленнаго.
Да здравствует донцов воинственное племя,
Да здравствует и млад и стар!
Привет вам всей Руси за славу в наше время!
Привет за славу вашу встарь!
Русь помнит те былые годы,
Когда свой гибельный удар,
Сын дикой степи и свободы,
Бросал ваш предок на татар;
Когда от Дона до Урала
И вдоль днепровских берегов
Внезапной молнией сверкала
Казачья сабля меж врагов.
И помнит Русь тот день великий,
Когда бесстрашный богатырь
К подножью Грозного владыки
Поверг обширную Сибирь;
И подвиг дивный и кровавый,
Которым в летопись веков
На память вечную и славу
Внесен разрушенный Азов.
Привет донцам! увековечен
Ваш сильный, доблестный народ,
И знает мир, как вами встречен
Войны отечественной год:
Весь Дон восстал, на голос чести
И день и ночь казак летел
И крови в битвах грозной мести
Последней капли не жалел.
Минула грозная година:
Повесив шашку на стене,
Казак за делом селянина
Забыл о славе и войне.
Но вот венгерец брани пламя
Рукой мятежною раздул, —
Донец опять родное знамя,
Наследье дедов, развернул,
Оставил мирные станицы
И на постах передовых
С отвагой новой за границей
Явился в битвах роковых.
«Вперед, донцы, врагу навстречу!
Долой мундир! через реку!» —
И молодцы уж под картечью,
Не страшны волны казаку,
Плывут… земля уж под ногами…
«Ура!» — вмиг шашки из ножен,
И берег, взятый удальцами,
Победы кликом потрясен.
Мятеж утих… года минули…
И вдоль дунайских берегов,
Как грозный лес, опять сверкнули
Стальные дротики донцов.
Привык казак к огню и бою,
Ему не страшно по реке
В глухую полночь под грозою
Пуститься в легком челноке,
Подкрасться к вражескому стану,
Канат у судна отрубить
И из-под носа оттомана
Его спокойно уводить,
Схватить «язык», открыть дороги
В лесах, болотах и горах,
И в неприятельских шатрах
Наделать шуму и тревоги,
Иль, подбоченясь молодцом,
На скакуне своем степном
Скрываясь в поле под туманом,
В руке с губительным арканом
Врага беспечного открыть
И вдруг — с коня его схватить.
Войны испытанные дети,
Русь помнит ваши имена!
Недаром славою столетий
Покрыты Дона знамена:
Вы вашей кровию вписали
Любовь к Руси в ее скрижали…
Теперь опять гроза шумит.
Восстань же снова, Дон наш славный!
Оковы брат твой православный
Четыре века уж влачит.
Как жалкий раб, четыре века
Он кровь и слезы проливал
И даже имя человека,
Святое имя потерял!
Но жив господь суда и мщенья!
Он грянет карой громовой!
Русь кровью выкупит своей
Родного племени спасенье!..
Вперед, казак! Тебя зовет
И кровь и плен твоих собратов!
Благословит тебя господь!
Благословит отец твой Платов,
И племя страждущих славян,
И царственный твой атаман.
Вперед, донцы! да разовьются
Родные ваши знамена,
И с честью ваши имена
Из рода в роды пронесутся!
Да поздний внук ваш на Дону
На вас с любовию укажет
И детям с гордостию скажет:
«Они в великую воину
За честь и славу христианства
Казнили зависть и тиранство».
Десятком кораблей
Десятком кораблей меж льдами
Десятком кораблей меж льдами северными
Десятком кораблей меж льдами северными побыли
И возвращаются
И возвращаются с потерей самолетов
И возвращаются с потерей самолетов и людей…
И возвращаются с потерей самолетов и людей… и ног…
Всемирному
Всемирному «перпетуум-Нобиле»
Пора
Пора попробовать
Пора попробовать подвесть итог
Фашистский генерал
Фашистский генерал на полюс
Фашистский генерал на полюс яро лез
На Нобиле —
На Нобиле — благословенье папское.
Не карты полюсов
Не карты полюсов он вез с собой,
Не карты полюсов он вез с собой, а крест,
громаднейший крестище…
громаднейший крестище… и шампанское!
Аэростат погиб.
Аэростат погиб. Спаситель —
Аэростат погиб. Спаситель — самолет.
Отдавши честь
Отдавши честь рукой
Отдавши честь рукой в пуховых варежках,
предав
предав товарищей,
предав товарищей, вонзивших когти в лед,
бежал
бежал фашистский генералишко.
Со скользкой толщи
Со скользкой толщи льдистый
Со скользкой толщи льдистый лез,
вопль о помощи:
вопль о помощи: «Эс-о-Эс!»
Не сговорившись,
Не сговорившись, в спорах покидая порт,
вразброд
вразброд выходят
вразброд выходят иностранные суда.
Одних
Одних ведет
Одних ведет веселый
Одних ведет веселый снежный спорт,
других —
других — самореклама государств.
Европа
Европа гибель
Европа гибель предвещала нам по карте,
мешала,
мешала, врала,
мешала, врала, подхихикивала недоверчиво,
когда
когда в неведомые
когда в неведомые океаны Арктики
железный «Красин»
железный «Красин» лез,
железный «Красин» лез, винты заверчивая.
Советских
Советских летчиков
Советских летчиков впиваются глаза.
Нашли!
Нашли! Разысканы —
Нашли! Разысканы — в туманной яме.
И «Красин»
И «Красин» итальянцев
И «Красин» итальянцев подбирает, показав,
что мы
что мы хозяйничаем
что мы хозяйничаем льдистыми краями.
Теперь
Теперь скажите вы,
Теперь скажите вы, которые летали,
что нахалтурили
что нахалтурили начальники «Италии»?
Не от креста ль
Не от креста ль с шампанским
Не от креста ль с шампанским дирижабля крен?
Мы ждем
Мы ждем от Нобиле
Мы ждем от Нобиле живое слово:
Чего сбежали?
Чего сбежали? Где Мальмгрен?
Он умер?
Он умер? Или бросили живого?
Дивите
Дивите подвигом
Дивите подвигом фашистский мир,
а мы,
в пространство
в пространство врезываясь, в белое
работу
работу делали
работу делали и делаем.
Снова
Снова «Красин»
Снова «Красин» в айсберги вросся.
За Амундсеном!
За Амундсеном! Днями воспользуйся!
Мы
Мы отыщем
Мы отыщем простого матроса,
Победившего
Победившего два полюса!
1928
Ей, змииного яда не столь вредит сила,
Сколько сердце и устне злобного Зоила!
По нем, может ли что быть в целом свете право?
Все не туды, один он мыслит только здраво.
Игрока осуждает и его повадку,
Что имение свое загнул на девятку;
Роскошного ругает: «Сам-де ты впал в бедства,
Для чего так промотал сильных три наследства?
Забыл ты яишницы кушать голубины,
Ортоланов нет: с нуждой промыслишь мякины;
И жена твоя ходит покрыта убрусом,
Как Лазарь обязан встал, воскресши Исусом».
Если с печальна сердца страждет, лицо в поте —
«Почто с детыми та ходит в французском бармоте?»
Обняла уж их нужда и бедность без меры —
«Не пора ли им отстать католицкой веры?»
Ах, хотя жалость сама оных защищает,
Но Зоилина стрела и тому ударяет.
Не так цельно чрез воздух шар летит с металла,
Сколь быстро мрачится честь от твоего жала.
Скажи, что тебе нравно, что по твоей моде?
Иной в девятый пишет не последний в роде,
Что уж слова на спинах легче писать мелом,
Неж вредительному быть без причины делом;
Хитрым твоим советом и твоей рукою
Чуть иного не пустил таскаться с сумою;
Да еще мало и той показалось злости —
Начал поносить, что он мот в карты и кости.
Пусть, государь, по-твоему, всяк бывает страстный, —
Ты разве тех избежал и ни в чем причастный?
Вспомни, вспомни и к себе собственны досады:
Сладостно ли ты вкусил печальны обряды,
Где друзья, врази ль твои с тобой поступали,
Здравого в веселиях мертвым тя сказали,
Да в противность законам и в противность чести
Зловредным тем действием исполнили вести.
Ну, если бы я имел сердце свое злобно,
Конче б стихами во вред твой писать удобно,
Но оставлю грубым те краски и кисти.
Хоть ты меня обидел, а мне нет корысти
Равномерно воздавать хулы за обиды.
Разве уж позволено честь бить так, как гниды?
Возьми все имение, збавь жизнь, а не чести.
Правду я тебе сказал, написал без лести:
Ты рожден благороден, разумом доволен,
Изобилуешь во всем, разных искусств полон;
Дети тебе утеха зрятся благонравны,
Промыслом твоим будут почтенны и славны,
Коль страхом закона тех в добродетель справишь, —
Почто, почто обыкность твою не оставишь?
Кому друг — там услуги, там честь, там и верность.
Сие хвально, да на что ж безмерность?
Кто недруг или хотя пришел не по нраву —
Злишься, терзаешь всяко и отемлешь славу.
Престань, бедная муза! что так рассуждаешь,
Столь грубыми стихами почто исправляешь?
Про нас с тобой уж и так всякое зло трубят;
Иль тебе не печально, что люди не любят?
И не в твою пору, князь, красота Парнаса,
Кинул сатиры, смолчал, престал того ж часа
Злые нравы исправлять с забавою складно,
Когда уже усмотрел, что многим досадно.
А мы с тобой на свете малейша атома,
Счастие наше слабе паукова дома,
Да столь дерзновенны! ей, чтоб не пострадали,
Молчи убо впредь, а то быть так, как сказали.
Услышьте все, живущи в мире,
Убогих и богатых сонм,
Ходящи в рубище, в порфире,
Склонитеся ко мне челом!
Язык мой истину вещает,
Премудрость сердце говорит;
Что свыше Дух Святый внушает,
Моя то лира днесь звучит.
Не убоюсь во дни я злые,
Коль сильный гнать меня начнет,
Опершись на столпы златые,
Богатств пятой меня попрет;
В день лют — брат брату не спасенье,
Не заменит души душой;
У смерти тщетно искупленье,
Цены нет жизни никакой.
Пускай же князи процветают,
Не чая гибели своей;
Но коль и мудры умирают
И погребаются землей
Равно с безумцами вседневно:
За гробом должен всяк своим
Свой сан, сокровище бесценно,
Оставить по себе другим.
Ах, тщетно смертны мнят в надменье,
Что ввек их зданья не падут;
Что титл и славы расширенье
Потомки в надписях почтут.
Увы! вся власть и честь земная
Минует с нами, будто тень:
Затмит лишь солнце тьма ночная,
Где звук? где блеск? где светлый день?
Где скиптр, — коль только добродетель
Не освещала жизни путь,
И хвал тщеславье лишь содетель,
По нас которые поют?
Ах! глупому равны мы стаду,
Косой что гонит к гробу Смерть:
В ней праведник один в награду
Удобен утро жизни зреть.
Не вечно бездна дух обымет,
Но он ее переживет.
Господь мою как душу примет
И облечет бессмертья в свет:
Воззрит она на долгоденство
Тогда, без зависти, того,
Кто честь, богатство, благоденство
Умножил дому своего.
По смерти не возьмет с собою
Никто вещей своих драгих;
Блаженный жизнью здесь святою
Блажится меж духов благих;
А если здесь не освятится
И в злобе век свой проведет,
Между благими не вселится,
Его не облистает свет.
От нашей воли то зависит,
Чтоб здесь и там блаженным быть,
Себя унизить иль возвысить,
Погребсть во тьме иль осветить.
На высшей степени мы власти
Свою теряем высоту:
В порочные упадший страсти
Подобен человек скоту.
1796
Не в летний ль знойный день прохладный ветерок
В легчайшем сне на грудь мою приятно дует?
Не в злаке ли журчит хрустальный ручеек?
Иль милая в тени древес меня целует?
Нет! арфу слышу я: ея волшебный звук,
На розах дремлющий, согласьем тихострунным
Как эхо мне вдали щекочет нежно слух,
Иль шумом будит вдруг вблизи меня перунным.
Так ты, подруга Муз, лиешь мне твой восторг
Под быстрою рукой играющей хариты,
Когда ея чело венчает вкуса бог
И улыбаются любовию ланиты.
Как весело внимать, когда с тобой она
Поет про родину, отечество драгое,
И возвещает мне, как там цветет весна,
Как время катится в Казани золотое!
О колыбель моих первоначальных дней,
Невинности моей и юности обитель!
Когда я освещусь опять твоей зарей
И твой по прежнему всегдашний буду житель?
Когда наследственны стада я буду зреть,
Вас, дубы камские, от времени почтенны,
По Волге между сел на парусах лететь
И гробы обнимать родителей священны?
Звучи, о арфа, ты все о Казани мне!
Звучи, как Павел в ней явился благодатен!
Мила нам добра весть о нашей стороне:
Отечества и дым нам сладок и приятен.
Громчайши гласы побежали
И приближался бурный шум.
«Когда ж постранствуешь, воротишься домой,—
И дым отечества нам сладок и приятен».
«В Пальмире Севера, в жилище шумной славы,
Державин камские воспоминал дубравы,
Отчизны сладкий дым и древний град отцов».
«Отечества и дым нам сладок и приятен!
Не самоваром ли — сомненья в этом нет —
Был вдохновен тогда великий наш поэт ?
И тень Державина, здесь сетуя со мною,
К вам обращается с упреком и мольбою
И просит, в честь ему и православью в честь:
Канфорку бросить прочь и — самовар завесть».
(Утр. Заря 1840, стр. 425, и В дороге и дома, М. 1862, стр. 133).
... « Но напрасно желая
Видеть хоть дым, от родных берегов вдалеке восходящий,
Смерти единой он молит».
Знавал я дом:
От старости стоял, казалось, он с трудом
И ждал разрухи верной.
Хозяин в оны дни весьма любил пожить,
И расточительность его была безмерной,
А тут — пришлось тужить:
Дом — ни продать, ни заложить,
Жильцы — вразброд бежали,
А кредиторы — жали,
Грозили под конец судом.
Хозяин их молил: «Заминка, братцы, в малом.
В последний раз меня ссудите капиталом.
Когда я новый дом
Наместо старого построю,
Доходами с него я все долги покрою».
Вранье не всякому вредит:
Хозяин получил кредит.
А чтоб вранье хоть чем загладить,
Он к дому старому почал подпорки ладить,
Подлицевал его немного кирпичом,
Кой-где скрепил подгнившие устои,
Переменил обои
И — смотрит богачом!
Дом — только б не было насчет нутра огласки —
По виду ж — ничего: жить можно без опаски.
Тем временем пошла охота на жильцов:
Хозяин нанял молодцов,
Чтоб распускали слухи,
Что в «новом» доме всё с заморских образцов:
От притолок до изразцов;
Покои все светлы и сухи;
Жильцам — бесплатные услуги и дрова
И даже —
Живи в подвале, в бельэтаже —
Всем честь одна и та же
И равные права.
Порядков новых-де хозяин наш поборник:
Он для жильцов — всего послушный только дворник,
Хозяева ж — они. А что насчет цены,
Так дешевизне впрямь дивиться все должны.
Для люда бедного вернее нет привадки,
Как нагрузить ему посулами карман.
Хоть были голоса, вскрывавшие обман:
Снаружи, дескать, дом сырой, вчерашней кладки,
Внутри же — весь прогнил, —
На новые позарившись порядки,
Жилец валил!
Хозяин в бурное приходит восхищенье:
«Сарай-то мой, никак, жилое помещенье!»
Набит сарай битком
Не только барами, но и простым народом.
Трясет хозяин кошельком,
Сводя расход с приходом.
Как только ж удалося свесть
Ему концы с концами,
К расправе приступил он с черными жильцами:
Пора-де голытьбе и время знать и честь,
И чтоб чинить свои прорехи и заплаты,
Ей след попроще бы искать себе палаты,
Не забираться во дворец.
Контрактов не было, так потому хитрец
Мог проявить хозяйский норов
И выгнать бедноту без дальних разговоров.
А чтобы во «дворец» не лез простой народ,
Он рослых гайдуков поставил у ворот
И наказал швейцарам
Давать проход лишь благородным барам,
Чинам, помещикам, заводчику, купцу
И рыхлотелому духовному лицу. Слыхали? Кончилась затея с домом скверно:
Дом рухнул. Только я проверить не успел:
Не дом ли то другой, а наш покуда цел.
Что ж из того, что цел? Обвалится, наверно.
Откуда чудный шум, неистовые клики?
Кого, куда зовут и бубны и тимпан?
Что значат радостные лики
И песни поселян?
В их круге светлая свобода
Прияла праздничный венок.
Но двинулись толпы народа…
Он приближается… Вот он, вот сильный бог!
Вот Бахус мирный, вечно юный!
Вот он, вот Индии герой!
О радость! Полные тобой
Дрожат, готовы грянуть струны
Нелицемерною хвалой!..
Эван, эвое! Дайте чаши!
Несите свежие венцы!
Невольники, где тирсы наши?
Бежим на мирный бой, отважные бойцы!
Вот он! вот Вакх! О час отрадный!
Державный тирс в его руках;
Венец желтеет виноградный
В чернокудрявых волосах…
Течет. Его младые тигры
С покорной яростью влекут;
Кругом летят эроты, игры —
И гимны в честь ему поют.
За ним теснится козлоногий
И фавнов и сатиров рой,
Плющом опутаны их роги;
Бегут смятенною толпой
Вослед за быстрой колесницей,
Кто с тростниковою цевницей,
Кто с верной кружкою своей;
Тот, оступившись, упадает
И бархатный ковер полей
Вином багровым обливает
При диком хохоте друзей.
Там дале вижу дивный ход!
Звучат веселые тимпаны;
Младые нимфы и сильваны,
Составя шумный хоровод,
Несут недвижного Силена…
Вино струится, брызжет пена,
И розы сыплются кругом;
Несут за спящим стариком
И тирс, символ победы мирной,
И кубок тяжко-золотой,
Венчанный крышкою сапфирной, —
Подарок Вакха дорогой.
Но воет берег отдаленный.
Власы раскинув по плечам,
Венчанны гроздьем, обнаженны,
Бегут вакханки по горам.
Тимпаны звонкие, кружась меж их перстами,
Гремят — и вторят их ужасным голосам.
Промчалися, летят, свиваются руками,
Волшебной пляской топчут луг,
И младость пылкая толпами
Стекается вокруг.
Поют неистовые девы;
Их сладострастные напевы
В сердца вливают жар любви;
Их перси дышат вожделеньем;
Их очи, полные безумством и томленьем,
Сказали: счастие лови!
Их вдохновенные движенья
Сперва изображают нам
Стыдливость милого смятенья,
Желанье робкое — а там
Восторг и дерзость наслажденья.
Но вот рассыпались — по холмам и полям;
Махая тирсами, несутся;
Уж издали их вопли раздаются,
И гул им вторит по лесам:
Эван, эвое! Дайте чаши!
Несите свежие венцы!
Невольники, где тирсы наши?
Бежим на мирный бой, отважные бойцы!
Друзья, в сей день благословенный
Забвенью бросим суеты!
Теки, вино, струею пенной
В честь Вакха, муз и красоты!
Эван, эвое! Дайте чаши!
Несите свежие венцы!
Невольники, где тирсы наши?
Бежим на мирный бой, отважные бойцы!
Скажи, парнасский мой отец,
Неужто верных муз любовник
Не может нежный быть певец
И вместе гвардии полковник?
Ужели тот, кто иногда
Жжет ладан Аполлону даром,
За честь не смеет без стыда
Жечь порох на войне с гусаром
И, если можно, города?
Беллона, Муза и Венера,
Вот, кажется, святая вера
Дней наших всякого певца.
Я шлюсь на русского Буфлера
И на Дениса храбреца,
Но не на Глинку офицера,
Довольно плоского певца;
Не нужно мне его примера…
Ты скажешь: «Перестань, болтун!
Будь человек, а не драгун;
Парады, караул, ученья —
Всё это оды не внушит,
А только душу иссушит,
И к Марину для награжденья,
Быть может, прямо за Коцит
Пошлют читать его творенья.
Послушай дяди, милый мой:
Ступай себе к слепой Фемиде
Иль к дипломатике косой!
Кропай, мой друг, посланья к Лиде,
Оставь военные грехи
И в сладостях успокоенья
Пиши сенатские решенья
И пятистопные стихи;
И не с гусарского корнета, —
Возьми пример с того поэта,
С того, которого рука
Нарисовала Ермака
В снегах незнаемого света,
И плен могучего Мегмета,
И мужа модного рога,
Который, милостию бога,
Министр и сладостный певец,
Был строгой чести образец,
Как образец он будет слога».
Всё так, почтенный дядя мой,
Почтен, кто глупости людской
Решит запутанные споры;
Умен, кто хитрости рукой
Переплетает меж собой
Дипломатические вздоры
И правит нашею судьбой.
Смешон, конечно, мирный воин,
И эпиграммы самой злой
В известных «Святках» он достоин.
Но что прелестней и живей
Войны, сражений и пожаров,
Кровавых и пустых полей,
Бивака, рыцарских ударов?
И что завидней бранных дней
Не слишком мудрых усачей,
Но сердцем истинных гусароь
Они живут в своих шатрах,
Вдали забав и нег и граций,
Как жил бессмертный трус Гораций
В тибурских сумрачных лесах;
Не знают света принужденья,
Не ведают, что скука, страх;
Дают обеды и сраженья,
Поют и рубятся в боях.
Счастлив, кто мил и страшен миру;
О ком за песни, за дела
Гремит правдивая хвала;
Кто славил Марса и Темиру
И бранную повесил лиру
Меж верной сабли и седла.
Но вы, враги трудов и славы,
Питомцы Феба и забавы,
Вы, мирной праздности друзья
Шепну вам на-ухо: вы правы,
И с вами соглашаюсь я!
Бог создал для себя природу,
Свой рай и счастие глупцам,
Злословие, мужчин и моду,
Конечно, для забавы дам,
Заботы знатному народу,
Дурачество для всех, — а нам
Уединенье и свободу! 1817 г.
Повсюду трепет и смущенье!..
Отколе шум? отколе гром?
Повсюду ужас и смятенье! —
Я вижу адских страхов сонм! —
Брань! Брань!—оставя мрак геенны,
Летит под облака сгущенны,
И грозный пламенник трясет. —
Дитя раздоров, несогласья,
Корыстолюбия, несчастья —
Тебе приносит жертвы свет!..
Тебе—и мир благословенный
Сокрылся в вихре черных туч;
Кровавым дымом покровенный,
Погас на небе солнца луч! —
Из зол ужаснейших нет злее
Поносней, пагубней, вреднее
И гибельнее нет тебя —
Законов, прав не уважешь,
Союзы дружбы разрываешь —
Тобой казнит людей Судьба.
Велишь—и сокрушатся троны;
Единый миг—и царства нет;
Падут несчастных миллионы;
Трепещет в узах смерти свет. —
Где ты, там зверство—добродетель;
Там разоритель—благ содетель;
Тиран—там подданных отец;
Там честь и слава—разрушенье;
Отважный дух—ожесточенье;
Коварство—общий долг сердец.
Корысть и Злоба и Надменье,
Под знаменем твоим текут;
Там Бедность, Смерть, Опустошенье
Во след тебе венцы несут.
Где ты—там грады упадают;
Святыней там пренебрегают,
И нет почтенья к алтарям.
В презренье тамо иерархи,
Не почтены сами монархи —
Меч царствует единый там.
Доколь, герои кровожадны!
Доколь вам землю колебать? —
Быть могут ли венцы приятны —
Коль их надлежит покупать
Чрез варварство, смертоубийство?
Се есть едино кровопийство, —
А не заслуга и не честь.
Один лишь тот монарх прехвален,
Велик, любим и прямо славен,
Кто забывать умеет месть;
Который руку поднимает,
Чтобы невинность защищать;
Который злобных лишь карает,
Дерзнувших на него восстать.
Живет с своим соседом дружно;
Берет оружье там, где нужно;
А не для прихотей одних;
Убийство славой не считает —
Он в храм бессмертия вступает
И без жестокостей таких.
Царь должен быть великодушен,
Для царства забывать покой;
Законам, истине послушен —
Сиять лишь благостью одной!..
Тому ль великим называться,
Кто кровью любит упиваться,
Похитив власть из рук царей?
Кому стон, слезы—утешенье;
Кому закон—страстям служенье:
Тот и в величестве—злодей!
Зверям единым лишь пристойно
Быть лютыми, других терзать;
Героя ж вовсе недостойно
Себе подобных истреблять. —
И звери дикие, лесные,
Ехидны, крокодилы злые
Друг друга завсегда щадят;
А мы, надменное творенье,
А мы, Творца изображенье —
Мы ставим долгом бить, карать!
Мы льстимся, в лютом ослепленье,
Творить угодное пред Ним,
Неся раздор и разрушенье
К несчастным братиям своим! —
Любя злодейством величаться,
Мы смеем чадами назвать
Того, кто Милость и Любовь!..
Мы в жизни собственной не властны!
Постойте!.. но мольбы напрасны!..
Раздался гром… дымится кровь!
(К «Василию Шуйскому»)Явилась мне божественная дева;
Зеленый лавр вился в ее власах;
Слова любви, и жалости, и гнева
У ней дрожали на устах: «Я вам чужда; меня вы позабыли,
Отвыкли вы от красоты моей,
Но в сердце вы навек ли потушили
Святое пламя древних дней? О русские! Я вам была родная:
Дышала я в отечестве славян,
И за меня стояла Русь святая,
И юный пел меня Боян.Прошли века. Россия задремала,
Но тягостный был прерываем сон;
И часто я с восторгом низлетала
На вещий колокола звон.Моголов бич нагрянул: искаженный
Стенал во прах поверженный народ,
И цепь свою, к неволе приученный,
Передавал из рода в род.Татарин пал; но рабские уставы
Народ почел святою стариной.
У ног князей, своей не помня славы,
Забыл он даже образ мой.Где ж русские? Где предков дух и сила?
Развеяна и самая молва,
Пожрала их нещадная могила,
И стерлись надписи слова.Без чувств любви, без красоты, без жизни
Сыны славян, полмира мертвецов,
Моей не слышат укоризны
От оглушающих оков.Безумный взор возводят и молитву
Постыдную возносят к небесам.
Пора, пора начать святую битву —
К мечам! за родину к мечам! Да смолкнет бич, лиющий кровь родную!
Да вспыхнет бой! К мечам с восходом дня!
Но где ж мечи за родину святую,
За Русь, за славу, за меня? Сверкает меч, и падают герои,
Но не за Русь, а за тиранов честь.
Когда ж, когда мои нагрянут строи
Исполнить вековую месть? Что медлишь ты? Из западного мира,
Где я дышу, где царствую одна,
И где давно кровавая порфира
С богов неправды сорвана, Где рабства нет, но братья, но граждане
Боготворят божественность мою
И тысячи, как волны в океане,
Слились в единую семью, -Из стран моих, и вольных, и счастливых,
К тебе, на твой я прилетела зов
Узреть чело сармат волелюбивых
И внять стенаниям рабов.Но я твое исполнила призванье,
Но сердцем и одним я дорожу,
И на души высокое желанье
Благословенье низвожу».Между 1827 и 1830ст. 17 Но вы в груди навек ли потушили
ст. 21 Моголец пал; но рабские уставы
ст. 31 Моей понять не могут укоризны
ст. 41-42 Сверкает меч, и гибнут как герои,
Но не за Русь, а за поляков честь
ст. 44 Исполнят вековую месть
ст. 55 Узреть чело венгерцев горделивыхНад строкой: тиранов
Первоначально:
ст. 41 [Играет] меч, и гибнут как герои
ст. 45 Что медлишь ты? Из [стран моих, из]В списке секретного архива III Отделения заглавие: «Дева».
Стихотворение, очевидно, представляет собой набросок к поэме, озаглавленной «Василий Шуйский», о борьбе с польскими Интервентами (ср. «Осада Смоленска»). Датируется временем пребывания О. в Чите. Божественная дева — вольность. Вещий колокола звон — звон колокола, созывающего на вече. Моголов бич — нашествие татар. Сарматы — поляки.
Вернулся сын в родимый дом
С полей войны великой.
И запоясана на нем
Шинель каким-то лыком.
Не брита с месяц борода,
Ершится — что чужая.
И в дом пришел он, как беда
Приходит вдруг большая… Но не хотели мать с отцом
Беде тотчас поверить,
И сына встретили вдвоем
Они у самой двери.
Его доверчиво обнял
Отец, что сам когда-то
Три года с немцем воевал
И добрым был солдатом;
Навстречу гостю мать бежит:
— Сынок, сынок родимый…-
Но сын за стол засесть спешит
И смотрит как-то мимо.
Беда вступила на порог,
И нет родным покоя.
— Как на войне дела, сынок? -
А сын махнул рукою.А сын сидит с набитым ртом
И сам спешит признаться,
Что ради матери с отцом
Решил в живых остаться.Родные поняли не вдруг,
Но сердце их заныло.
И край передника из рук
Старуха уронила.Отец себя не превозмог,
Поникнул головою.
— Ну что ж, выходит так, сынок,
Ты убежал из боя? .-
И замолчал отец-солдат,
Сидит, согнувши спину,
И грустный свой отводит взгляд
От глаз родного сына.Тогда глядит с надеждой сын
На материн передник.
— Ведь у тебя я, мать, один —
И первый, и последний.-
Но мать, поставив щи на стол,
Лишь дрогнула плечами.
И показалось, день прошел,
А может год, в молчанье.И праздник встречи навсегда
Как будто канул в омут.
И в дом пришедшая беда
Уже была, как дома.
Не та беда, что без вреда
Для совести и чести,
А та, нещадная, когда
Позор и горе вместе.Такая боль, такой позор,
Такое злое горе,
Что словно мгла на весь твой двор
И на твое подворье,
На всю родню твою вокруг,
На прадеда и деда,
На внука, если будет внук,
На друга и соседа… И вот поднялся, тих и строг
В своей большой кручине,
Отец-солдат: — Так вот, сынок,
Не сын ты мне отныне.
Не мог мой сын, — на том стою,
Не мог забыть присягу,
Покинуть Родину в бою,
Притти домой бродягой.Не мог мой сын, как я не мог,
Забыть про честь солдата,
Хоть защищали мы, сынок,
Не то, что вы. Куда там!
И ты теперь оставь мой дом,
Ищи отца другого.
А не уйдешь, так мы уйдем
Из-под родного крова.Не плачь, жена. Тому так быть.
Был сын — и нету сына,
Легко растить, легко любить.
Трудней из сердца вынуть…-
И что-то молвил он еще
И смолк. И, подняв руку,
Тихонько тронул за плечо
Жену свою, старуху.Как будто ей хотел сказать:
— Я все, голубка, знаю.
Тебе еще больней: ты — мать,
Но я с тобой, родная.
Пускай наказаны судьбой, -
Не век скрипеть телеге,
Не так нам долго жить с тобой,
Но честь живет вовеки…-А гость, качнувшись, за порог
Шагнул, нащупал выход.
Вот, думал, крикнут: «Сын, сынок!
Вернись!» Но было тихо.
И, как хмельной, держась за тын,
Прошел он мимо клети.
И вот теперь он был один,
Один на белом свете.Один, не принятый в семье,
Что отреклась от сына,
Один на всей большой земле,
Что двадцать лет носила.
И от того, как шла тропа,
В задворках пропадая,
Как под ногой его трава
Сгибалась молодая; И от того, как свеж и чист
Сиял весь мир окольный,
И трепетал неполный лист —
Весенний, — было больно.
И, посмотрев вокруг, вокруг
Глазами не своими,
Кравцов Иван, — назвал он вслух
Свое как будто имя.И прислонился головой
К стволу березы белой.
— А что ж ты, что ж ты над собой,
Кравцов Иван, наделал?
Дошел до самого конца,
Худая песня спета.
Ни в дом родимого отца
Тебе дороги нету, Ни к сердцу матери родной,
Поникшей под ударом.
И кары нет тебе иной,
Помимо смертной кары.
Иди, беги, спеши туда,
Откуда шел без чести,
И не прощенья, а суда
Себе проси на месте.И на глазах друзей-бойцов,
К тебе презренья полных,
Тот приговор, Иван Кравцов,
Ты выслушай безмолвно.
Как честь, прими тот приговор.
И стой, и будь, как воин,
Хотя б в тот миг, как залп в упор
Покончит счет с тобою.А может быть, еще тот суд
Свой приговор отложит,
И вновь ружье тебе дадут,
Доверят вновь. Быть может…
Есть ли же толк?
Что ты примолк?
Скучно писать!
Лучше зевать,
Глядя на нос
Будешь, друг, кос!
Скинь, Плещепуп,
Лени тулуп;
Сотней стихов
(Смертных грехов)
Мне удружи;
То есть скажи:
Скоро ли к нам,
Добрым друзьям,
Врать, пить и есть?
Лошади есть!
Мой же Пегас
С часу на час
Прытче летит!
Так и горит
Лист под пером!
Стих за стихом!
Сон позабыл!
Мало чернил!
Перья изгрыз
Лучше всех крыс.
Вот приезжай,
Сам позевай,
Слушая вздор.
Но до тех пор,
Друг Плещепуп,
Если не скуп,
Будь мне отец...
Сам ты писец
Не из простых;
В книгах твоих
Есть Буало.
Я сквозь стекло
Видел, как он,
(Переплетен
В красный сафьян
Гром-капитан
Роты певцов)
Против глупцов
Перья острил,
Штык наводил
Страшных сатир.
Он наш Омир —
Вкуса пророк!
Мне на часок
Нужен тот том,
Где он, умом
Ясным водим,
Братьям своим,
Стихоткачам,
Как по херам
Все рассказал:
Способы дал
Рифмы ловить,
С музами пить
Нектар, не квас,
А на Парнас
Шею и честь
Здраво принесть,
Лавров нарвать
И обуздать
Злого коня.
Есть у меня
Свой Буало,
Да как назло
Стереотип.
Я не Эдип!
Многим стихам
Толку не дам,
Нот не прочтя,
Дай не шутя
Книжицы сей:
Да поскорей:
Нужно, ей, ей!
Да одолжи,
К ней приложи
Тот лексикон,
Что сочинен
Обществом муз.
Я не француз,
(Право, не лгу)
Знать не могу
Силы всех слов.
Будь же готов
(Для ради муз)
Этот мне груз
С первым гонцом
В сельский наш дом
Перешвырнуть.
Да не забудь
Связки ключей.
Бес Асмодей
Влез в мой карман;
Я как болван
Их потерял
(Как проезжал)
В доме твоем.
Честен твой дом:
Верно они
Целы в Черни.
А ведь без них
Шкапов моих
Мне умереть —
Не отпереть!
Будь над тобой
Сильный, святой
Бог Аполлон.
Низкий поклон
Анне твоей,
Музе моей.
Баста стихам!
Буду я к вам —
Вот тебе честь! —
Лишь двадцать шесть
Канет на двор.
Милый певец,
Будь мне отец,
Книги пришли!
Люли, люли.
Майский бриз, освежая, скользит за ворот,
Где-то вздрогнул густой корабельный бас,
Севастополь! Мой гордый, мой светлый город,
Я пришел к тебе в праздник, в рассветный час!
Тихо тают в Стрелецкой ночные тени,
Вдоль бульваров, упруги и горячи,
Мчатся первые радостные лучи,
Утро пахнет гвоздиками и сиренью.
Но все дальше, все дальше лучи бегут,
Вот долина Бельбека: полынь и камень.
Ах, как выли здесь прежде металл и пламень,
Сколько жизней навеки умолкло тут…
Поле боя, знакомое поле боя,
Тонет Крым в виноградниках и садах,
А вот здесь, как и встарь — каменистый прах
Да осколки, звенящие под ногою.
Где-то галькой прибой шуршит в тишине.
Я вдруг словно во власти былых видений,
Сколько выпало тут вот когда-то мне,
Здесь упал я под взрывом в густом огне,
Чтоб воскреснуть и жить для иных сражений,
О мое поколенье! Мы шли с тобой
Ради счастья земли сквозь дымы и беды,
Пятна алой зари на земле сухой
Словно память о тяжкой цене победы…
Застываю в молчании, тих и суров.
Над заливом рассвета пылает знамя…
Я кладу на дорогу букет цветов
В честь друзей, чьих уже не услышать слов
И кто нынешний праздник не встретит с нами.
День Победы! Он замер на кораблях,
Он над чашею вечное вскинул пламя,
Он грохочет и бьется в людских сердцах,
Опаляет нас песней, звенит в стихах,
Полыхает плакатами и цветами.
На бульварах деревья равняют строй.
Все сегодня багровое и голубое.
Севастополь, могучий орел! Герой!
Двести лет ты стоишь над морской волной,
Наше счастье и мир заслонив собою!
А когда вдоль проспектов и площадей
Ветераны идут, сединой сверкая,
Им навстречу протягивают детей,
Люди плачут, смеются, и я светлей
Ни улыбок, ни слез на земле не знаю!
От объятий друзей, от приветствий женщин,
От цветов и сияния детских глаз
Нет, наверно, счастливее их сейчас!
Но безжалостно время. И всякий раз
Приезжает сюда их все меньше и меньше…
Да, все меньше и меньше. И час пробьет,
А ведь это случится же поздно иль рано,
Что когда-нибудь праздник сюда придет,
Но уже без единого ветерана…
Только нам ли искать трагедийных слов,
Если жизнь торжествует и ввысь вздымается,
Если песня отцовская продолжается
И вливается в песнь боевых сынов!
Если свято страну свою берегут
Честь и Мужество с Верою дерзновенной,
Если гордый, торжественный наш салют,
Утверждающий мир, красоту и труд,
Затмевает сияние звезд вселенной,
Значит, стужи — пустяк и года — ерунда!
Значит, будут цветам улыбаться люди,
Значит, счастье, как свет, будет жить всегда
И конца ему в мире уже не будет!
Дай оглянусь…
ПушкинТы победил!.. Все силы жизни
Ты положил в борьбу… Ну что ж?
Ты в ком обрел любовь к отчизне?
В ком честь?. Где истина? Где ложь?.
Скажи, о совопросник века,
Чтоесть безумец? что- мудрец?
Где ж отыскал ты человека
И гражданина наконец?.
Прочтем времен недавних повесть…
Она печальна и мрачна.
В ней наш позор. Пред ней должка
Скорбеть общественная совесть!
Не говори мне о врагах,
Не говори мне об измене…
Не трогай тех, кто в рудниках…
С какою злобою тупой,
С каким самодовольством глупым
Мы приговор читали свой
Над пылом юности живой,
Как будто лекцию над трупом!..
Не мы ль, безумные, тогда,
О здравомыслии радея,
Бесспорным признаком злодея
Считали юные года?
Не мы ль, как безнадежно падших,
На посрамленье всей земли
И сыновей и братьев младших
К столбам позорным привели?
Припомним подвиги другие…
О тех с тобой поговорим,
Чьи думы и дела благие
Теперь рассеялись как дым.
Кто нас вернул на путь обратный?
И чьей рукою святотатной
Разрушен жизни честный строй,
Чтобы создать на нем другой —
Благонамеренно-развратный?
И этой лжи, и этой тьмы,
Нам неизвестностью грозящей, -
Кто их виновник настоящий?
Мы сами! да, с тобою мы!.. Хотели ль мы порядок стройный
От смутных оградить тревог,
Взнуздать мы думали ль порок
И дерзость мысли беспокойной, -
Но в страшный мы вступили бой,
Все средства в помощь призывая,
И по земле своей родной
Прошли как язва моровая!..
Ни страх неправды, ни боязнь
Пятна позорного на чести —
Не умеряли злобной мести…
То не борьба была, а казнь!
Пьяны усердия разгулом,
Мы, сыщики измен и смут,
Всю Русь на свой призвали суд,
Чтоб обвинить ее огулом.
Наш слух всё слышал; зоркий глаз
Умел во все проникнуть щели…
И никого нам суд не спас
Из тех, кто в мыслях и на деле
Честней и чище были нас!
Мы их святыню оплевали;
Мы клеветали на народ;
Против врагов, зажав им рот,
Мы власть доносом раздражали…
И вот — затихло всё кругом…
Но ум замолк не пред умом.
Свободу, честность, чувства, мысли
Мы задушили, мы загрызли!
Богатой жизни в темноте
Лежат обломки… Люди, дело —
В первоначальной чистоте
Ничто от нас не уцелело!.. Что ж, современный гражданин!
Что, соль земли, столп государства,
Питомец крепостного барства,
Времен бессудья буйный сын!
Зачем ты, счастлив и нахален,
Среди погрома и развалин
Трубил победы торжество?
Ведь не создашь ты ничего!..
В наш век заснуть умом не можно;
Несчастье это понял ты,
Подчас лаская с страстью ложной
Благообразные мечты…
Обман!.. В сокровищницу мира
Сам ничего ты не принес!
Ты гложешь, как голодный пес,
Остатки прерванного пира…
Из Периге гость жирный и душистый,
Покинутый судьбы на произвол,
Ступай, пирог, к брегам полночи льдистой!
Из мест, где Ком имеет свой престол
И на народ взирает благосклонней,
Где дичь вкусней, и трюфли благовонней,
И пьяный Вакх плодит роскошный дол…
Иль, отложив балясы стихотворства
(Ты за себя сам ритор и посол),
Ступай, пирог, к Т<ургеневу> на стол,
Достойный дар и дружбы и обжорства!
А ты, дитя, не тех угрюмых школ,
Где натощак воспитанный рассудок
К успехам шел через пустой желудок,
Но лучших школ прилежный ученик;
Ты, ревностный последник Эпикуру;
Ты, уголок между почетных книг
Оставивший поварни трубадуру,
Который нам за лакомым столом
Искусство есть преподавал стихом
И, своего исполненный предмета,
Похитил лавр обжоры и поэта, —
Ты, друг, прими в знак дружбы мой пирог,
Как древле был приемлем хлеб с солонкой.
Друзей сзови; но двери на замок
От тех гостей, которых запах тонкой,
Издалека пронюхав сочный дух,
И навыком уж изощренный слух,
Прослышавши позывный звон тарелок,
Ведут к столу, — вернее лучших стрелок
Лицо их, в дверь явясь как на заказ,
Вам говорит, который в доме час.
Честь велика, когда почетный барин
К нам запросто приходит есть хлеб-соль,
Но за столом нас от честей уволь:
Незваный гость досадней, чем татарин.
В пословицах народов ум живет,
А здесь и ум обеденных Солонов.
В гостиных нас закон приличий жмет,
Но за столом, чужд ига, враг забот,
Бросаю цепь стеснительных законов.
Чиновный гость иль приторный сосед
Вливает яд в изящнейший обед.
Нет! нет! Прошу, мне в честь и благодарность,
Одних друзей сзови на мой пирог:
Прочь знатного враля высокопарность
И подлеца обсахаренный слог!
Пусть старшинством того почтит пирушка,
У коего всегда порожней кружка
И с языка вздор острый, без затей,
Как блестки искр, срывается быстрей.
Ему воздай отличие верховно;
Но не деспо́т, а общества глава
Над обществом пусть царствует условно
И делит с ним законные права.
Пусть, радуясь его правленью, каждый
Покорностью почтит властей дележ
И в свой черед балует прихоть жажды
И языка болтливого свербеж.
Уже мечтой я заседаю с вами,
Я мысленно перелетаю даль:
Я вижу свой прибор между друзьями;
Вином кипит сияющий хрусталь.
Пусть сбудется воображенья шаль;
Пусть поживлюсь мечтательной поимкой,
Когда судьбы жестокий приговор,
Мне вопреки, лишь только невидимкой
Дает присесть за дружеский прибор.
Но тот, кому я близок и заочно,
Пусть будет есть и пить за трезвый дух;
Нельзя умней придумать и нарочно:
Т<ургенев> мой, ты будешь есть за двух!
К[исловскому] И П[риклонскому]
Друзья! налейте кубки!
Ударим край о край
И в скорбный час разлуки
Запьем свое "прощай!"...
Не глас иноплеменных,
Не пушек близкий гром,
Не клик врагов надменных
С увенчанным челом,
Но нежный глас природы,
Восторги и любовь
Под верный дружбы кров
В обятия свободы
От вас меня зовут.
О други, между вами
И мой тернистый путь
Усеян был цветами.
Довольно ясных дней
Близ вас я видел, други!
Клянусь во дни разлуки
Вас часто вспоминать,
В мечтах одушевлять
Час дружеской беседы,
Где острых слов победы
Вы знали замечать
И в шутках повторять!..
Где царство и народы
В кругу прямой свободы,
За чашей пуншевой,
При дыме трубок сидя,
Пристрастья ненавидя,
Судили пред собой!
Где тайной скорби силу
И близкую могилу
Я с вами забывал
И радостью счастливой
В час думы молчаливой
Мой дух воспламенял!
Где злобу и пороки
Бесчувственных людей,
Тщету заслуг, честей,
И скрытые дороги
Искателей, льстецов,
И страстное сужденье,
И к истине презренье
Смешных лжемудрецов,
Где суд невежд пристрастный
Дает невеждам путь,
Ко славе безопасный,
Где знания безгласны,
Где ум, талант гнетут,-
Мы видели - учились...
И к почестям стремились
Неробкою стезей!..
Исчезни, пламень мой,
Когда я вас забуду,
Свободные друзья!
Вот вам рука моя,
Что свято помнить буду
Союз сердец святой.
Скорее луч денницы
В предвестии гробницы
Угаснет надо мной!
Друзья! налейте кубки!
Ударим край о край
И в скорбный час разлуки
Запьем свое "прощай!"...
Прик[лонский], нам с тобою
Еще сквозь мрачных туч
Блестит надежды луч -
Быть может, Марс трубою
Из мертвого покою
Нас в поле воззовет
Приманчивыя славы,
И след войны кровавой
Нас к цели доведет.
Быть может (сокровенье
Кто может предузнать?),
В пылу огней, сраженья,
Как к рати двигнет рать
Погибельной стезею,
Нам суждено с тобою
В добычу смерти злой
Предвременну могилу
Узреть в земле чужой!..
Но нет, и мысль унылу
Забвенью предадим,
За чашей круговою
Веселою мечтою
Свой дух воспламеним!..
Оставя жизни бурной
Неласковый прием
И блеск честей мишурный,
Ты истинным путем,
Кис[ловский], друг свободы,
Под сень самой природы
Нетрепетно идешь,
Где время золотое
В беспечности, покое
Ты мирно проведешь...
Ни громы в отдаленьи,
Ни ядер звонкий шум
В минуты сладких дум,
В часы отдохновенья
Тебя не воззовут!..
Под кровлею родною
Там счастие с тобою!..
Там дружества приют!
И дни твои беспечно,
Но быстро, скоротечно
В довольстве пробегут.
Доколе юность с нами
И огненная кровь
С свободными сердцами,
Друзья! дотоль любовь,
И дружбы глас священный,
И кубок позлащенный
С пенящимся вином,
Честь, истина с добром -
Нам будет утешеньем
И долгом в жизни сей!..
Прямое наслажденье -
Не блеск пустых честей,
Не славы шаткой сила,
Не милости царей,
Не злато богачей -
Их ранняя могила
Во мраке погребет...
Нет, к счастию ведет
Путь чести благородной,
Где ум души свободной,
Где совести покой
Упрекам неподвластен,
С рассудком, и душой,
И с честию согласен!
Но, други, час бежит...
День ясный вечереет,
И в кубках дно яснеет...
Все, кроме нас, молчит,
И троица стоит
Коней удалых, рьяных,
И солнца свет багряный
За дальнею горой
Сменился темнотой!
Природа в неге спит!..
Луна-путеводитель
Путь дальний серебрит,
Да гений-покровитель
В разлуке вас хранит...
Итак, нальемте кубки,
Ударим край о край
И в скорбный час разлуки
Запьем свое "прощай!"
Что привлекательней очам,
Как не огня во тьме блистанье?
Что восхитительнее нам,
Когда не солнечно сиянье?
Что драгоценней злата есть
Средь всех сокровищ наших тленных?
Меж добродетелей отменных
Чья мужества превыше честь?
В лучах, занятых от порфир,
Видал наперсников я счастья;
Зрел удивляющие мир
Могущество и самовластье;
Сребра зрел горы на столах,
Вельмож надменность, роскошь, пышность,
Прельщающую сердце лишность, —
Но ум прямых не зрел в них благ.
При улыбаньи красоты,
Под сладкогласием музыки,
Волшебных игр и див мечты
Меня пленяли, пляски, лики, —
Но посреди утех таких,
Как чувства в неге утопали,
Мои желания искали
Каких-то общих благ — моих.
Пальмиры пышной и Афин,
Где были празднествы, позоры.
Там ныне средь могил, пустынь
Следы зверей встречают взоры.
Увы! в места унынья, скук
Что красны зданья превратило?
Уединенье водворило
Что в храмах вкуса и наук?
Не злым ли зубом стер их Крон?
Не хищны ль варваров набеги?
Нет! нет! — великих душ урон.
Когда в объятья вверглись неги,
Ко злату в цепи отдались, —
Вмиг доблести презренны стали,
Под тяжестью пороков пали,
Имперьи в прахе погреблись.
О! если б храбрый Леонид
Поднесь и Зинобия жили,
Не пременился б царств их вид,
Величия б примером были, —
Но жар как духа потушен,
Как бедность пресмыкаться стала,
Увидели Сарданапала
На троне с пряслицей меж жен.
Итальи честь, художеств цвет,
Остатки древностей бесценны!
Без римлян, побеждавших свет,
Где вы? Где? — Галлом похищенны!
Без бодрственной одной главы,
Чем вознеслась Собийсков слава,
Став жен Цитерою, Варшава
Уж не соперница Москвы.
Укрась чело кто звезд венцом
И обладателем будь мира,
Как радуга сияй на нем
Багряновидная порфира, —
Но если дух в нем слаб — полков,
Когорт его все громы мертвы;
Вожди без духа — страхов жертвы
И суть рабы своих рабов.
Так доблесть, сердца правота.
Огонь души небес священный,
Простейших нравов высота,
Дух крепкий, сильный, но смиренный —
Творец величеств на земли!
Тобою вой побеждают,
Судьи законы сохраняют,
Счастливо царствуют цари.
Тобой преславный род славян
Владыкой сделался полсвета,
Господь осьми морей, тьмы стран;
Душа его, тобой нагрета,
Каких вновь див не сотворит?
Там Гермоген, как Регул, страждет;
Ильин, как Деций, смерти жаждет;
Резанов Гаму заменит.
Одушевляй российску грудь
Всегда, о мужество священно!
Присутственно и впредь нам будь
Во время скромно, время гневно;
Взлетим, коль оперенны мы
Твоими страшными крылами, —
Кто встанет против нас? — Бог с нами!
Мы вспеним понт, тряхнем холмы.
Вперед, сыны страны родной:
Дни славы наступили!
Тираны дикою толпой
В наш вольный край вступили,
В наш вольный край вступили!
Вам слышны ли у очагов
Солдат свирепых клики?
Друзья! там ваших бьют сынов,
Подруг там ваших крики!
В ружье, друзья! Сомкнитесь в тесный строй,
Вперед за мной;
Да враг бежит кровавою стезей. (bиs).
Что хочет здесь орда рабов
С злодеями вождями?
Кому железо сих оков
Куется их царями,
Куется их царями?
Друзья, то нам!.. Какое зверство!..
И как тут злобой не пылать,
Когда нам рабство, изуверство
Хотят штыками навязать!
В ружье, друзья! Сомкнитесь и пр. (bиs).
Как! чужеземные толпы
Нам предписать закон посмеют?
Как! их наемные орды
Сынов отчизны одолеют,
Сынов отчизны одолеют?
Великий бог!.. Скуют нам длани
И под ярмо поставят вновь,
Чтобы зачинщик этой брани
Мог вновь сосать народа кровь?!
В ружье, друзья! Сомкнитесь и пр. (bиs).
Дрожи, тиран! Дрожите вы,
Крамольники в изгнаньи,
Изменники родной страны:
Вам будет воздаянье,
Вам будет воздаянье!
Здесь всяк солдат, чтобы вас бить!
И пусть падут герои:
Земля родит иных, чтоб мстить
В ожесточенном бое!
В ружье, друзья! Сомкнитесь и пр. (bиs).
Друзья, вам сердце говорит:
Щадя людей бездольных, —
Так пусть же меч ваш пощадит
Противников невольных,
Противников невольных!
Но деспотам, что крови ждут
И родины паденья,
Но извергам, что их ведут, —
Не будет им спасенья!
В ружье, друзья! Сомкнитесь и пр. (bиs).
Д е т и
Когда мы в свой черед пойдем
Сражаться за отчизну, —
Мы братьев кости лишь найдем
Да честь без укоризны,
Да честь без укоризны!
Но, не страшась им вслед идти,
Искать мы станем боя,
Чтоб мзду за них иль смерть найти,
Как следует героям!
В ружье, друзья! Сомкнитесь и пр. (bиs).
Веди ж к победным нас путям,
Любовь к стране святая!
Будь лозунгом своим борцам
Ты, вольность дорогая,
Ты, вольность дорогая!
И пусть, с победой, прогремит
Гражданственность нам: «Слава!»
Да вся вселенная узрит,
Что меч стоял за право!
В ружье, друзья! Сомкнитесь в тесный строй,
Вперед за мной;
Да враг бежит кровавою стезей. (bиs)
Влюбленных в смерть не властен тронуть тлен.
Ты знаешь, ведь бессмертны только тени.
Ни вздоха! Будь, как бледный гобелен!
Бесчувственно минуя все ступени,
все облики равно отпечатлев,
таи восторг искусственных видений;
забудь печаль, презри любовь и гнев,
стирая жизнь упорно и умело,
чтоб золотым гербом стал рыжий лев,
серебряным — лилеи венчик белый,
отдай, смеясь, всю скуку бытия
за бред мечты, утонченной и зрелой…
Искусственный и мертвый след струя,
причудливей луны огни кинкетов,
капризную изысканность тая;
вот шерстяных и шелковых боскетов
без аромата чинные кусты,
вот блеск прозрачный ледяных паркетов,
где в беспредельность мертвой пустоты
глядятся ножки желтых клавикордов…
Вот бальный зал, весь полный суеты,
больных цветов и вычурных аккордов,
где повседневны вечные слова,
хрусталь зеркал прозрачней льда фиордов,
где дышит смерть, а жизнь всегда мертва,
безумны взоры и картинны позы,
где все цветы живые существа,
и все сердца искусственные розы,
но где на всем равно запечатлен
твой странный мир, забывший смех и слезы,
усталости волшебной знавший плен,
о, маг, прозревший тайны вышиванья
в игле резец и кисть, Жиль Гобелен!
Пусть все живет — безумны упованья!
Равно бесцельно-скучны долг и грех;
картинные твои повествованья
таят в себе невыразимый смех!
Ты прав один! Живое стало перстью,
но грезы те, что ты вдали от всех
сплел, из отверстья к новому отверстью
водя иглой, свивая с нитью нить.
бессмертие купив послушной шерстью,—
живут, живут и будут вечно жить
загадочно, чудесно и капризно;
им даже смерть дано заворожить.
В них тишина, печаль и укоризна,
Тебе, о Жиль, была чужда земля
и далека небесная отчизна,—
ты отошел в волшебные поля,
где шелковой луны так тонки нити,
толпы теней мерцаньем веселя,
и где луна всегда стоит в зените,
там бисер слез играет дрожью звезд
на бархате полуночных наитий,
там радуга, как семицветный мост
расшита в небе лучшими шелками…
О Гобелен, ты был лукав и прост!
Как ты, свой век, владыка над веками,
одно лишь слово — изощренный вкус —
запечатлел роскошными строками;
божественных не признавая уз,
обожествив причуды человека,
ты был недаром гений и француз,
прообраз мудрый будущего века.
Я
Я ненавижу
Я ненавижу человечье устройство,
ненавижу организацию,
ненавижу организацию, вид
ненавижу организацию, вид и рост его.
На что похожи
На что похожи руки наши?..
Разве так
Разве так машина
Разве так машина уважаемая
Разве так машина уважаемая машет?..
Представьте,
Представьте, если б
Представьте, если б шатунов шатия
чуть что —
чуть что — лезла в рукопожатия.
Я вот
Я вот хожу
Я вот хожу весел и высок.
Прострелят,
Прострелят, и конец —
Прострелят, и конец — не вставишь висок.
Не завидую
Не завидую ни Пушкину,
Не завидую ни Пушкину, ни Шекспиру Биллю.
Завидую
Завидую только
Завидую только блиндированному автомобилю.
Мозг
Мозг нагрузишь
Мозг нагрузишь до крохотной нагрузки,
и уже
и уже захотелось
и уже захотелось поэзии…
и уже захотелось поэзии… музыки…
Если б в понедельник
Если б в понедельник паровозы
Если б в понедельник паровозы не вылезли, болея
с перепоя,
с перепоя, в честь
с перепоя, в честь поэтического юбилея…
Даже если
Даже если не брать уродов,
больных,
больных, залегших
больных, залегших под груду одеял, —
то даже
то даже прелестнейший
то даже прелестнейший тов. Родов
тоже
тоже еще для Коммуны не идеал.
Я против времени,
Я против времени, убийцы вороватого.
Сколькие
Сколькие в землю
Сколькие в землю часами вогнаны.
Почему
Почему болезнь
Почему болезнь сковала Арватова?
Почему
Почему безудержно
Почему безудержно пишут Коганы?
Довольно! —
Довольно! — зевать нечего:
переиначьте
переиначьте конструкцию
переиначьте конструкцию рода человечьего!
Тот человек,
Тот человек, в котором
цистерной энергия —
цистерной энергия — не стопкой,
который
который сердце
который сердце заменил мотором,
который
который заменит
который заменит легкие — топкой.
Пусть сердце,
Пусть сердце, даже душа,
но такая,
чтоб жила,
чтоб жила, паровозом дыша,
никакой
никакой весне
никакой весне никак не потакая.
Чтоб утром
Чтоб утром весело
Чтоб утром весело стряхнуть сон.
Не о чем мечтать,
Не о чем мечтать, гордиться нечего.
Зубчиком
Зубчиком вхожу
Зубчиком вхожу в зубчатое колесо
и пошел
и пошел заверчивать.
Оттрудясь,
Оттрудясь, развлекаться
Оттрудясь, развлекаться не чаплинской лентой,
не в горелках резвясь,
не в горелках резвясь, натыкаясь на грабли, —
отдыхать,
отдыхать, в небеса вбегая ракетой.
Сам начертил
Сам начертил и вертись в пара́боле