Он родился в бедной доле,
Он учился в бедной школе,
Но в живом труде науки
Юных лет он вынес муки.
В жизни стала год от году
Крепче преданность народу,
Жарче жажда общей воли,
Жажда общей, лучшей доли.
И, гонимый местью царской
И боязнию боярской,
Он пустился на скитанье,
На народное воззванье,
Кликнуть клич по всем крестьянам —
От Востока до Заката:
«Собирайтесь дружным станом.
Станьте смело брат за брата —
Отстоять всему народу
Свою землю и свободу».
Жизнь он кончил в этом мире —
В снежных каторгах Сибири.
Но, весь век нелицемерен,
Он борьбе остался верен.
До последнего дыханья
Говорил среди изгнанья:
«Отстоять всему народу
Свою землю и свободу».
Я твоих фотографий в дорогу не брал:
Все равно и без них — если вспомним — приедем.
На четвертые сутки, давно переехав Урал,
Я в тоске не показывал их любопытным соседям.
Никогда не забуду после боя палатку в тылу,
Между сумками, саблями и термосами,
В груде ржавых трофеев, на пыльном полу,
Фотографии женщин с чужими косыми глазами.
Они молча стояли у картонных домов для любви,
У цветных абажуров с черным чертиком, с шелковой рыбкой:
И на всех фотографиях, даже на тех, что в крови,
Снизу вверх улыбались запоздалой бумажной улыбкой.
Взяв из груды одну, равнодушно сказать: «Недурна»,
Уронить, чтоб опять из-под ног, улыбаясь, глядела.
Нет, не черствое сердце, а просто война:
До чужих сувениров нам не было дела.
Я не брал фотографий. В дороге на что они мне?
И опять не возьму их. А ты, не ревнуя,
На минуту попробуй увидеть, хотя бы во сне,
Пыльный пол под ногами, чужую палатку штабную.
Мерным грохотом, и звоном,
И качаньем невпопад
За последним перегоном
Ты встаешь в окне вагонном,
Просыпаясь, Ленинград! Друг, я ждал тебя немало…
В нетерпенье, видишь сам,
Перед аркою вокзала
Сразу сердце застучало
По сцепленьям и мостам.Брат мой гулкий, брат туманный,
Полный мужества всегда,
Город воли неустанной,
По гудкам встающий рано
Для великих дел труда.Как Нева, что плещет пену
Вдоль гранитов вековых,
Как заря — заре на смену —
Я отныне знаю цену
Слов неспешных и скупых.Друг твоим садам и водам,
Я живу, тебя храня,
Шаг за шагом, год за годом
Сквозь раздумья к строгим одам
Вел ты бережно меня.Возвращаясь издалека,
Я опять увидеть рад,
Что в судьбе твоей высокой,
Вслед ампиру и барокко,
Вырос новый Ленинград.Что вливает в гром завода
И Нева свой бурный стих,
Что людей твоих порода
И суровая погода —
Счастье лучших дней моих?
Поздно говорить и смешно -
Не хотела, но
Что теперь скрывать — все равно
Дело сделано…
Все надежды вдруг
Выпали из рук,
Как цветы запоздалые,
А свою весну -
Вечную, одну -
Ах, прозевала я.
Весна!.. Не дури -
Ни за что не пей вина на пари,
Никогда не вешай ключ на двери,
Ставни затвори,
Цветы — не бери,
Не бери да и сама не дари,
Если даже без ума — не смотри, -
Затаись, замри!
С огнем не шути -
Подержи мечты о нем взаперти,
По весне стучать в твой дом запрети, -
А зимой — впусти.
Холода всю зиму подряд -
Невозможные, -
Зимняя любовь, говорят,
Понадежнее.
Но надежды вдруг
Выпали из рук,
Как цветы запоздалые,
И свою весну -
Первую, одну -
Знать, прозевала я.
Ах, черт побери,
Если хочешь — пей вино на пари,
Если хочешь — вешай ключ на двери
И в глаза смотри, -
Не то в январи
Подкрадутся вновь сугробы к двери,
Вновь увидишь из окна пустыри, -
Двери отвори!
И пой до зари,
И цветы — когда от сердца — бери,
Если хочешь подарить — подари,
Подожгут — гори!
«В гробу, в обыкновенном темном
костюме, в устойчивых, грубых ботинках,
подбитых железом, лежит величайший поэт
революции».
(«Однодневная газета», 24 апреля 1920 г.)
В сапогах, подкованных железом,
В сапогах, в которых гору брал —
Никаким обходом ни объездом
Не доставшийся бы перевал —
Израсходованных до сиянья
За двадцатилетний перегон.
Гору пролетарского Синая,
На котором праводатель — он.
В сапогах — двустопная жилплощадь,
Чтоб не вмешивался жилотдел —
В сапогах, в которых, понаморщась,
Гору нес — и брал — и клял — и пел —
В сапогах и до и без отказу
По невспаханностям Октября,
В сапогах — почти что водолаза:
Пехотинца, чище ж говоря:
В сапогах великого похода,
На донбассовских, небось, гвоздях.
Гору горя своего народа
Стапятидесяти (Госиздат)
Миллионного… — В котором роде
Своего, когда который год:
«Ничего-де своего в заводе!»
Всех народов горя гору — вот.
Так вот в этих — про его Рольс-Ройсы
Говорок еще не приутих —
Мертвый пионерам крикнул: Стройся!
В сапогах — свидетельствующих.
Предтечи вечного сиянья,
Неугасимого огня.
Ал. ГиппиусРозы в лазури. Пора!
Вон пламенеет закат.
«Поздно. До завтра простимся, сестра». —
«Будь же счастлив. До завтра, о, брат».
И разошлись. В вышине
Розы с лазурью слились.
Смотрит он: в темной лесной глубине
Тени недвижно и странно сплелись.
Кто-то вблизи пролетел —
Лес зашатался вокруг.
Он крикнул, — и он онемел.
Слышится: «Здравствуй, друг».
«Розы в лазури. Пора!» —
«Сосен краснеют стволы». —
«Кто знает, завтра с утра
Будешь ли жив и далек от хулы?»
Внемлет он. «Ты ли, сестра?»
И зрит — заалело вокруг.
Вздрогнули тихо листы:
«Нет, не сестра, а друг».
И жалкий, жалкий познал
Силу лазурных роз.
Он долго в лесу ликовал,
И призрак в мечтах возрос.
Назавтра: «Здравствуй, сестра». —
«Был ли ты счастлив, брат?»
Розы в лазури. Пора!
Вон пламенеет закат.
И ныне, будто вчера,
Увижу, как розы горят.1 августа 1901
Поляна в Прасолове
В последней пристани… К затону
Их ловко «хватальщик» подвел…
Стоят по горному услону
На якорях… Весь лес дошел!.. Окончен плес… С плотовщиками
Свел счет приказчик кое-как…
И торопливыми шагами
С плотов побрел народ — в кабак… Расчет — разгул… Бренчат казною…
Дешевка плещет через край…
Сошлись пред стойкою одною
Волгарь, пермяк и ветлугай…«А ловко, братцы, обсчитали?.»
— «Куда ловчей! Народ лихой!..
Всё берегли, недоедали;
Осталось — разве на пропой!..»Яр-хмель — давно свой брат в артели.
В соседстве с ним и бурлаки
Не то чтоб очень захмелели —
Поразвязали языки!..«Хватили горя?!.» — «Было дело!
Чуть не пропали все за грош!..»
— «Аль жить на свете надоело?»
— «Не плыть, так по миру пойдешь!..»«По чарке дай еще на брата!..»
— «Ну, со свиданьем!» — «Сто лет жить!..»
— «Бог спас… Спасет еще, ребята!..»
— «Как ни гадай, придется плыть!..»И впрямь — хоть спорь не спорь с судьбою —
А нет другого им труда:
Погонят с новою водою
Они — плоты, а их — нужда!..
Сердце дома. Сердце радо. А чему?
Тени дома? Тени сада? Не пойму.Сад старинный, всё осины — тощи, страх!
Дом — руины… Тины, тины что в прудах… Что утрат-то!.. Брат на брата… Что обид!..
Прах и гнилость… Накренилось… А стоит… Чье жилище? Пепелище?.. Угол чей?
Мертвой нищей логовище без печей… Ну как встанет, ну как глянет из окна:
«Взять не можешь, а тревожишь, старина! Ишь затейник! Ишь забавник! Что за прыть!
Любит древних, любит давних ворошить… Не сфальшивишь, так иди уж: у меня
Не в окошке, так из кошки два огня.Дам и брашна — волчьих ягод, белены…
Только страшно — месяц за год у луны… Столько вышек, столько лестниц — двери нет…
Встанет месяц, глянет месяц — где твой след?..»Тсс… ни слова… даль былого — но сквозь дым
Мутно зрима… Мимо… мимо… И к живым! Иль истомы сердцу надо моему?
Тени дома? Шума сада?.. Не пойму…
Человек в чисто поле выходит,
травку клевер зубами берет.
У него ничего не выходит.
Все выходит наоборот.
И в работе опять не выходит.
и в любви, как всегда, не везет.
Что же он в чисто поле выходит,
травку клевер зубами берет?
Для чего он лицо поднимает,
улыбается, в небо глядит?
Что он видит там, что понимает
и какая в нем дерзость гудит?
Человече, тесно ль тебе в поле?
Погоди, не спеши умереть.
Но опять он до звона, до боли
хочет в белое небо смотреть.
Есть на это разгадка простая.
Нас единой заботой свело.
Человечеству сроду пристало
делать дерзкое дело свое.
В нем согласье беды и таланта
и готовность опять и опять
эти древние муки Тантала
на большие плеча принимать.
В металлическом блеске конструкций,
в устремленном движенье винта
жажда вечная — неба коснуться,
эта тяжкая жажда видна.
Посреди именин, новоселий
нет удачи желанней, чем та
не уставшая от невезений,
воссиявшая правота.
Учила линия передовая,
идеология передовая,
а также случай, и судьба, и рок.
И жизнь и смерть давали мне урок.Рубеж для перехода выбираю.
В поход антифашиста собираю.
Надеюсь, в этот раз антифашист
присяге верен и душою — чист.Надеюсь, что проверены вполне
анкета, связи с партией, подпольем,
что с ним вдвоем мы дела не подпортим…
А впрочем, на войне как на войнеи у меня воображенья хватит
представить, как меня он камнем хватит,
булыгой громыхнет по голове
и бросит остывать в ночной траве.На этот раз приятна чем-то мне
его повадка, твердая, прямая,
и то, как он идет, слегка хромая.
А впрочем, на войне как на войне.Я выбираю лучшую дыру
в дырявой полужесткой обороне
и слово на прощание беру,
что встретимся после войны в Берлине.Ползу назад, а он ползет вперед.
Оглядываюсь. Он рукою машет.
Прислушиваюсь. Вдруг он что-то скажет.
Молчит. И что-то за душу берет.Мы оба сделаем
все, что должны.
до встречи
в шесть часов после войны!
Да, да, когда я молод был,
Я так же — как и ты — судил
И точно так же, как и ты,
Бывал игрушкой злой мечты!
Мы — отступающая рать —
Перестаем вас понимать…
Еще потоп не наступал,
Когда брат брата убивал;
Чуть отжил век Мафусаил,
Отец осмеян сыном был!
Вы — верх возьмете, мы — падем,
Как Цезарь, скрыв лицо плащом…
Хоть знают все: Брут честен был,
Когда свой нож окровенил;
Но при Филиппах иногда
Всплывает мщения звезда…
Сегодня при Филиппах — мы!
К нам призрак движется из тьмы,
Он в вас, он — с вами заодно…
Но всем вам то же суждено…
Да, нашей юности вина
В наследство вам передана;
Падете вы, как мы падем, —
Но скроете ль лицо плащом?
Вот что:
Жизнь прекрасна, товарищи,
И она удивительна,
И она коротка.
Это самое-самое главное.Этого
В фильме прямо не сказано,
Может, вы не заметили
И решили, что не было
Самого-самого главного? Может быть,
В самом деле и не было,
Было только желание.
Значит,
Значит это для вас
Будет в следующий раз.И вот что:
Человек человечеству —
Друг, товарищ и брат у нас.
Друг, товарищ и брат —
Это самое-самое главное.Труд нас
Должен облагораживать,
Он из всех из нас делает
Настоящих людей.
Это самое-самое главное.Правда вот
В фильме этого не было,
Было только желание.
Значит,
Значит это для вас
Будет в следующий раз.Мир наш —
Колыбель человечества,
Но не век находиться нам
В колыбели своей —
Циолковский сказал ещё.Скоро
Даже звёзды далёкие
Человечество сделает
Достояньем людей.
Это самое-самое главное.Этого
В фильме прямо не сказано,
Было только желание.
Значит,
Значит это для вас
Будет в следующий раз.
Куда от нас поэзия сокрылась,
В какой стране цветет ее краса?
Ужель с землей навек она простилась
И вознеслась душой на небеса?
Увы! Она лежит в долине Рейна,
Чело в крови, без чувств, едва дыша;
Луч жизни в ней таится чудодейно,
В ней замерла бессмертная душа.
Ей немец лоб прошиб тупым прикладом,
Ей жид-банкир червонцем выткнул глаз;
Она лежит, опоенная ядом,
Немы уста, и свет в очах погас.
Всегда в те дни, когда шел брат на брата
И лютый вождь насильем был велик,
В годины смут, наживы и разврата
Смолкал ее божественный язык.
Взойдет заря — уймется враг лукавый,
Исчезнет мрак духовной нищеты,
И вновь она к нам явится со славой
В живых лучах воскресшей красоты.
На, горах, в избе просторной
Жил старик богатый, Гром:
У него три сына было.
Так и жили вчетвером.
Солнце было старшим сыном.
Месяц был середовик,
А Огонь, меньшой сынишка.
Всех бойчей, да невелик.
Раз пришло отцу на мысли
Испытать родную кровь:
Коли дети вправду любит,
Так сильна-ли их любовь?
Думал старый и надумал:
(Быть великий знахарь Гром)
Обернулся незнакомым
Он захожим молодцем.
Вот ребята в поле пашут,
Вдруг подходит молодец
И кричит: «Скорей бегите!
Помирает ваш отец!»
Прежде всех Огонь пустился.
Только ростом быль он мал.
Старший брать—за ним же, следом
И далеко обогнал.
Месяц думает! «Куда мне
Торопиться? Погожу…»
Вынул хлеба из котомки,
Сел обедать на межу.
«Ну, сказал отец, ты, Солнце,
Бегай в Небе через ночь:
Ты родительскому горю
Не задумался помочь!»
Ты, середний, мало любишь
И большой руки лентяй,
Так ходи ты в небе, ночью.
То расти, то ущербай!
Ты, меньшой, пришел всех позже.
Ну, да это не беда:
Больше всех отца ты любишь.
Так свети Огонь всегда!".
На легких крылышках
Летают ласточки;
Но легче крылышки
У жизни ветреной.
Не знает в юности
Она усталости
И радость резвую
Берет доверчиво
К себе на крылия.
Летит, любуется
Прекрасной ношею…
Но скоро тягостна
Ей гостья милая,
Устали крылышки,
И радость резвую
Она стряхает с них.
Печаль ей кажется
Не столь тяжелою,
И, прихотливая,
Печаль туманную
Берет на крылия
И вдаль пускается
С подругой новою.
Но крылья легкие
Все боле, более
Под ношей клонятся,
И вскоре падает
С них гостья новая,
И жизнь усталая
Одна, без бремени,
Летит свободнее;
Лишь только в крылиях
Едва заметные
От ношей брошенных
Следы осталися —
И отпечатались
На легких перышках
Два цвета бледные:
Немного светлого
От резвой радости,
Немного темного
От гостьи сумрачной.
Чу, соловьи!.. Звезды им улыбаются,
Тени им шепчут привет,
Радужным роем в душе просыпаются
Грезы утраченных лет.
Дышит теплом эта ночка весенняя,
Вкрадчиво пахнет сирень…
Спи, брат! чтоб мог ты во сне откровеннее
Бредить, чем в суетный день,—
Суетный день был врагом поздней нежности,
Поздней надежды и слез…
Спи, милый друг, чтоб не знать безнадежности
И не осмеивать грез!..
Чу, соловьи!.. Звезды им улыбаются,
Тени им шепчут привет,
Радужным роем в душе просыпаются
Грезы утраченных лет.
Дышит теплом эта ночка весенняя,
Вкрадчиво пахнет сирень…
Спи, брат! чтоб мог ты во сне откровеннее
Бредить, чем в суетный день,—
Суетный день был врагом поздней нежности,
Поздней надежды и слез…
Спи, милый друг, чтоб не знать безнадежности
И не осмеивать грез!..
Пять лет Сереже в январе,
Пока — четыре, пятый,
Но с ним играют во дворе
И взрослые ребята.
А как на санках, например,
Он с гор летает смело!
Сереже только буква «р»
Немного портит дело.
На брата сердится сестра,
Ее зовут Марина.
А он стоит среди двора,
Кричит: — Ты где, Малина?
Она твердит: — Прижми язык,
Прижми покрепче к нёбу! —
Он, как прилежный ученик,
Берется за учебу.
Твердит Марина: — «Рак», «ручей».
Марина учит брата.
Он повторяет: — «Лак», «лучей», —
Вздыхая виновато.
Она твердит: — Скажи «метро»,
В метро поедем к дяде.
— Нет, — отвечает он хитро, —
В автобус лучше сядем.
Не так легко сказать «ремень»,
«Мороз», «река», «простуда»!
Но как-то раз в январский день
С утра случилось чудо.
Чихнула старшая сестра,
Он крикнул: — Будь здоррррова! —
А ведь не мог еще вчера
Сказать он это слово.
Теперь он любит букву «р»,
Кричит, катаясь с горки:
— Урра! Я смелый пионеррр!
Я буду жить в СССР,
Учиться на пятерррки!
Кот Тимофей — открытая душа,
Коту Василию принес в зубах мыша:
Кот Васька отмечал день своего рожденья
И принимал преподношенья…
Увидев дичь, что гость ему принес,
Хозяин проурчал, брезгливо морща нос:
«Спасибо, брат!
Но только зря старался!
Давно прошли те дни,
Когда мышами я питался…
Уж ты меня, дружище, извини!»
Смущенный гость был удивлен безмерно:
Чтоб кот не ел мышей? Ослышался, наверно!
Хотел переспросить, но… подали обед:
Сметану, масло, сыр, печенку и паштет,
Колбасы всех сортов и даже
Такую колбасу, которой нет в продаже!..
К столу все новые закуски подносили.
Тимошка-кот наелся до ушей.
«Вот так, брат, и живем…
— Мурлыкал кот Василий, —
Обходимся, как видишь, без мышей!»
Когда бы у меня читатели спросили,
О чем завел я в этой басне речь,
Я им ответил бы, что данный кот Василий
Жрал то, что должен был стеречь!
А этаких котов, не ловящих мышей,
Из кладовых пора бы гнать взашей!
Птицей,
Быстро парящей птицей Зевеса
Быть мне судьбой дано всеобъемлющей.
Ныне, крылья раскинув над бездной
Тверди, — ныне над высью я
Горной, там, где у ног моих
Воды,
Вечно несущие белую пену,
Стонут и старый трезубец Нептуна
В темных руках повелителя строгого блещет.
Нет пределов
Кверху и нет пределов
Книзу.Здравствуй!
На половинном пути
К вечности, здравствуй, Нептун! Над собою
Слышишь ли шумные крылья и ветер,
Спертый надгрудными сизыми перьями? Здравствуй!
Нет мгновенья покою;
Вслед за тобою летящая
Феба стрела, я вижу, стоит,
С визгом перья поджавши, в эфире.
Ты промчался, пронесся, мелькнул и сокрылся,
А я! Здравствуй, Нептун!
Слышишь ли, брат, над собою
Шумный полет? — Я принес
С жаркой, далекой земли,
Кровью упитанной,
Трупами тучной,
Лавром шумящей,
Мой привет тебе: здравствуй, Нептун! Вечно, вечно,
Как бы ни мчался ты, брат мой,
Крылья мои зашумят, и орлиный
Голос к тебе зазвучит по эфиру:
Здравствуй, Нептун!
Видел сон Мушкет:
Видел он азовские подолья,
На бурьяне, на татарках — алый цвет,
А в бурьяне — ржавых копий колья.
Черт повил в жгуты,
Засушил в крови казачьи чубы.
Эх, Мушкет! А что же делал ты?
Видишь ли оскаленные зубы?
Твой крестовый брат
В Цареграде был посажен на кол.
Брат зовет Мушкета в Цареград —
И Мушкет проснулся и заплакал.
Встал, жену убил,
Сонных зарубил своих малюток,
И пошел в туретчину, и был
В Цареграде через сорок суток.
И турецкий хан
Отрубил ему башку седую,
И швырнули ту башку в лиман,
И плыла она, качаясь, в даль морскую.
И глядела ввысь, —
К Господу глаза ее глядели.
И Господь утешил: «Не журись,
Не тужи, Мушкет, — попы тебя отпели».
Шагают актёры в ряд,
Дышат свободно.
Каждый второй — лауреат
Или народный.Нас тоже манила слава,
Мы в школе учились тогда,
Но, как нам сказал Захава,
Лишь лучших берут сюда! Для лучших — и мясо из супа,
Для лучших — ролей мешок,
Из лучших составлена труппа, —
Значит всё хорошо! Попав в этот сладостный плен,
Бегут из него всё реже.
Уходят из этих стен
Только в главрежи.И вот начальство на бланке
Печатью скрепило побег:
Отныне пусть на Таганке
Добрый живёт человек! Мы кое-что взять успели
И кое-кого увели.
И вы не осиротели,
А мы — так приобрели.И… шагают театры в ряд,
Вместе, хоть разных рангов,
В этом во всём виноват
Только Вахтангов.Другая у нас обитель,
Стезя, или, там, стерня,
Но спросят вас — говорите,
Как Ксидиас: «Он из меня».Делитесь с нами наследством —
Мы хлам не заносим в храм!
Транжирьте, живя не по средствам,
Идёт расточительность вам! С Таганки пришли на Арбат —
Дождь не помеха.
Празднует старший брат
Ровно полвека.
Неужели и о взятках писать поэтам!
Дорогие, нам некогда. Нельзя так.
Вы, которые взяточники,
хотя бы поэтому,
не надо, не берите взяток.
Я, выколачивающий из строчек штаны, —
конечно, как начинающий, не очень часто,
я еще и российский гражданин,
беззаветно чтущий и чиновника и участок.
Прихожу и выплакиваю все мои просьбы,
приникши щекою к светлому кителю.
Думает чиновник: «Эх, удалось бы!
Этак на двести птичку вытелю».
Сколько раз под сень чиновник,
приносил обиды им.
«Эх, удалось бы, — думает чиновник, —
этак на триста бабочку выдоим».
Я знаю, надо и двести и триста вам —
возьмут, все равно, не те, так эти;
и руганью ни одного не обижу пристава:
может быть, у пристава дети.
Но лишний труд — доить поодиночно,
вы и так ведете в работе года.
Вот что я выдумал для вас нарочно —
Господа!
Взломайте шкапы, сундуки и ларчики,
берите деньги и драгоценности мамашины,
чтоб последний мальчонка в потненьком кулачике
зажал сбереженный рубль бумажный.
Костюмы соберите. Чтоб не было рваных.
Мамаша! Вытряхивайтесь из шубы беличьей!
У старых брюк обшарьте карманы —
в карманах копеек на сорок мелочи.
Все это узлами уложим и свяжем,
а сами, без денег и платья,
придем, поклонимся и скажем:
Нате!
Что нам деньги, транжирам и мотам!
Мы даже не знаем, куда нам деть их.
Берите, милые, берите, чего там!
Вы наши отцы, а мы ваши дети.
От холода не попадая зубом на зуб,
станем голые под голые небеса.
Берите, милые! Но только сразу,
Чтоб об этом больше никогда не писать.
Знакомые дни отцвели,
Опали в дыму под Варшавой,
И нынче твои костыли
Гремят по панели шершавой.Но часто — неделю подряд,
Для памяти не старея,
С тобою, товарищ комбат,
По-дружески говорят
Угрюмые батареи.Товарищ и сумрачный друг,
Пожалуй, ты мне не ровесник,
А ночь молодая вокруг
Поет задушевные песни.Взошла высоко на карниз,
Издавна мила и знакома,
Опять завела, как горнист,
О первом приказе наркома.И снова горячая дрожь,
Хоть пулей навеки испорчен,
Но ты портупею берешь
И Красного Знамени орденИ ночью готов на парад,
От радости плакать не смея.
Безногий товарищ комбат,
Почетный красноармеец,
Ты видишь: Проходят войска
К размытым и черным окопам,
И пуля поет у виска
На Волге и под Перекопом.Земляк и приятель погиб.
Ты видишь ночною порою
Худые его сапоги,
Штаны с незашитой дырою.Но ты, уцелев, на парад
Готов, улыбаться не смея,
Безногий товарищ комбат,
Почетный красноармеец.А ночь у окна напролет
Высокую ноту берет,
Трубит у заснувшего дома
Про восемнадцатый год,
О первом приказе наркома.
Jeszcze Polska jest!
Edward Slonski
I
Да, Польша есть! Кто сомневаться может?
Она — жива, как в лучшие века.
Пусть ей грозила сильного рука,
Живой народ чья сила уничтожит?
И верь, наш брат! твой долгий искус про/кит!
Тройного рабства цепь была тяжка,
Но та Победа, что теперь близка,
Венца разбитого обломки сложит!
Не нам забыть, как ты, в тревожный час,
Когда враги, спеша, теснили нас,
Встал с нами рядом, с братом брат в отчизне!
И не скорби, что яростью войны
Поля изрыты, веси сожжены, —
Щедр урожай под солнцем новой жизни!
II
Да, Польша есть! Но все ж не потому,
Что приняла, как витязь, вызов ратный,
Что стойко билась, в распре необъятной,
Грозя врагу — славян и своему.
Но потому, что блещет беззакатный
Над нею день, гоня победно тьму;
Что слово «Польша», речью всем понятной,
Гласит так много сердцу и уму!
Ты есть — затем, что есть твои поэты,
Что жив твой дух, дух творческих начал,
Что ты хранишь свой вечный идеал,
Что ты во мгле упорно теплишь светы,
Что в музыке, сроднившей племена,
Ты — страстная, поющая струна!
Есть в мире чудный звук… Из мировых созвучий
Сильнее всех других тот сладостный напев,
Когда звучат слова нам милых, юных дев;
Напев тот радостный, могучий, страстный, жгучий…
Но все ж дороже нам, отраднее звучат
Слова желанныя: „ты будь нам друг и брат!“
Подай же руку мне; мы снова будем братья…
Нас ураган разбил, и в разных мы странах;
Одним лобзанием разрушим мы во прах
Судьбы гонения—и братския обятья
Пусть миру целому безмолвно подтвердят,
Что нет дороже слов, как слово „друг“ и „брат“!
Когда Армения, страна моя родная,
Узрит своих сынов, сплоченных в круг един,—
Забыв тяжелый след и горя, и кручин,
И сладких слез росу на раны проливая,
Поймет, что нам всего отраднее звучат
Слова заветныя: „ты будь нам друг и брат“.
Мы вместе плакали в тяжелыя годины…
Слились в один ручей потоки горьких слез…
Чтоб смелый подвиг наш обильный плод принес,
Сольем же радости и слезы воедино!
Всего сердечнее, отраднее звучат
Слова заветныя: „ты будь нам друг и брат!“
Чтоб оживилась вновь Армения родная,
Мы вместе орошать должны ея поля,
И жатву чудную родная даст земля;
Мы к небу вознесем ту жатву, восклицая:
„Всего дороже нам, отраднее звучат
Слова заветныя: ты будь нам друг и брат!“
Товарища в жизни находишь не вдруг,
Не каждый становится братом…
В жестоком бою молодой политрук
Спасен был суровым комбатом.
И крепкою дружбой связались они
В июльские жаркие, трудные дни.Они побеждали и смерть, и нужду
В походах по нивам несжатым…
— Товарищ, в каком это было году?
— В двадцатом, товарищ, в двадцатом! Сквозь пули дроздовцев прошли на Сиваш
Два верных товарища вместе,
И был на двоих лишь один карандаш
Для писем жене и невесте.Где порох и пули, где раны и кровь —
Там сердце сильней вспоминает любовь… Комбат заболел и метался в бреду,
Другой был сиделкой и братом…
— Товарищ, в каком это было году?
— В двадцатом, товарищ, в двадцатом! Как цепь самолетов, победной чредой
Над Родиной годы промчались.
Былой политрук и полковник седой,
Как прежде, друзьями остались, И дружбу, как знамя, они пронесли
Средь славных побед обновленной земли.И часто два друга беседы ведут,
Толкуют о прошлом богатом:
— Ты помнишь, в каком это было году?
— В двадцатом, полковник, в двадцатом!
Хлопает гид меня по плечу —
Что смотрит сеньор в этот темный угол?
А я молчу, а я ищу
Могилу друга.
Большой, со смеющимся ртом,
Он уехал в тридцать седьмом.
Это было чуть не полвека назад,
Но со мной в автобусе в полумгле
Улыбка его и глаза
Качаются на стекле.
И, рассказа не торопя,
Я все жду его одного.
Испания, он был за тебя,
А ты убила его.Хлопает гид меня по плечу:
— Сеньор, за поворотом Гранада.—
А я молчу, а я ищу
Могилу брата.
В оливковых рощах
И в калифских садах
От рассвета и до заката,
На скалах
И городских площадях —
Могилу брата.
Может быть, его не найти,
А разве забыть… Маленький бар на пути.
— Вы русские?
Этого не может быть.
Вы русские? —
И глядит, не мигая,
Тоже Испания,
Но другая.
И дрожащая рука
Старика
Красный паспорт берет.
И становится влажной щека,
И к нему прижимается рот.
Что он хочет сказать, старик?
Я стираю время с его лица,
По морщинке снимаю с его лица,
Словно друг мой рядом стоит.Версты, горы и города…
Может, вместе шли они в те года?..
Хлопает гид меня по плечу.
А я молчу.
Может, здесь над обрывом,
Где птичья власть,
В небо синее
Прямо из сердца его поднялась
Горная пиния?
Может, это его душа
Смерти не верит,
Апельсиновым цветом
Пороша
Белый берег?
Как светел, солнечен мой день,
Как дружески со мной шагает тень,
И солнце не ласкало так поля,
Не зеленела так вовек земля.
Затишье здесь…
И целится стволами в небо лес,
И головой взлетает к солнцу он.
Корнями твердо в почве укреплен.
Под лиственной зеленой бородой
В широких тенях задремал покой.
И тень под деревом прохладна и темна.
Не верится, что где-то есть война,
Что длится бой над молодой землей,
Что лес склоняет голову свою
И брата убивает брат в бою,
Встают, склоняются, к земле припав опять
Чтоб никогда отныне не вставать.
Вот почему отравлен мой покой!
Но все дороже край любимый мой!
Еще родней становится земля —
Долина, луг, реки широкий брод,
Моя страна, великий наш народ!
Лес, устремленный в ясный небосклон,
Корнями твердо в почве укреплен.
Ночью в колыбель младенца
Месяц луч свой заронил.
«Отчего так светит Месяц?» —
Робко он меня спросил.
В день-деньской устало Солнце,
И сказал ему господь:
«Ляг, засни, и за тобою
Все задремлет, все заснет».
И взмолилось Солнце брату:
«Брат мой, Месяц золотой,
Ты зажги фонарь — и ночью
Обойди ты край земной.
Кто там молится, кто плачет,
Кто мешает людям спать,
Все разведай — и поутру
Приходи и дай мне знать».
Солнце спит, а Месяц ходит,
Сторожит земли покой.
Завтра ж рано-рано к брату
Постучится брат меньшой.
Стук-стук-стук! — отворят двери.
«Солнце, встань — грачи летят,
Петухи давно пропели —
И к заутрене звонят».
Солнце встанет, Солнце спросит:
«Что, голубчик, братец мой,
Как тебя господь-бог носит?
Что ты бледен? что с тобой?»
И начнет рассказ свой Месяц,
Кто и как себя ведет.
Если ночь была спокойна,
Солнце весело взойдет.
Если ж нет — взойдет в тумане,
Ветер дунет, дождь пойдет,
В сад гулять не выйдет няня:
И дитя не поведет.
Написанные для спектакля в честь III конгресса КоминтернаПрологТоварищи!
Вас, представляющих мир,
Всехсветной Коммуны Вестники, —
вас
сегодня
приветствуем мы:
рев-комедианты,
рев-живописцы,
рев-песенники.
Вашим странам
предстоит еще
взорванными лететь —
Европам,
Африкам,
Америкам,
Азиям, —
а нам
уже
удается разглядеть
черты Коммуны, встающей над фантазиями.
Все, что битвами завоевано на́ поле,
все, что промитинговано на все лады,
в этом цирке отразим,
как в капле
воды.
Пройдут и буржуи,
и меньшевистская истерика,
и мы —
препятствия пухом сдув!
Пролетарской МИСТЕРИИ река
и буржуазии БУФФ.
Равны Революциям — взрывы пьес.
Сатира, как стачка —
за брюхо берет.
Товарищи актеры!
Слова наперевес!
Вперед! Вставка в текст II действияСоглашательСогласитесь на Второй интернационал.
Замечательная вещь!
В меру черен,
в меру бел,
в меру желт,
в меру ал.
Каутский,
Мартов
и то согласились, —
умнейшие люди, как-никак… НечистыеДолой! СоглашательНу,
берите Интернационал двухсполовинный.
Больше не уступлю ни одного золотника!
Чай, немецкие социал-демократы не дети,
сам Леви его признал, —
как-никак, политический деятель.НечистыеДолой их!
Не хотим знать никаких вторых! СоглашательНу,
берите два и 3/
4.
Последняя цена.
Себе дороже!..
Как!
И этого не хотите тоже?! НечистыеДовольно!
К чертям разговоры эти!
У рабочих
один Интернационал —
Третий!
Сон приходит втихомолку,
Пробирается сквозь щелку.
Он для каждого из нас
Сны счастливые припас.
Он показывает сказки,
Да не всем они видны.
Вот закрой покрепче глазки
И тогда увидишь сны!
А кого унять не может
Младший брат — спокойный сон,
Старший брат в постель уложит
Тихий, строгий Угомон.
Спи, мой мальчик, не шуми.
Угомон тебя возьми!
Опустела мостовая.
По дороге с двух сторон
Все троллейбусы, трамваи
Гонит в парки Угомон.
Говорит он: — Спать пора.
Завтра выйдете с утра!
И троллейбусы, трамваи
На ночлег спешат, зевая…
Там, где гомон, там и он
Тихий, строгий Угомон.
Всех, кто ночью гомонит,
Угомон угомонит.
Он людей зовет на отдых
В деревнях и городах,
На высоких пароходах,
В длинных скорых поездах.
Ночью в сумраке вагона
Вы найдете Угомона.
Унимает он ребят,
Что улечься не хотят.
Ходит он по всем квартирам.
А подчас летит над миром
В самолете Угомон:
И воздушным пассажирам
Тоже ночью нужен сон.
Под спокойный гул моторов,
В синем свете ночника
Люди спят среди просторов,
Пробивая облака.
Поздней ночью
Угомону
Говорят по телефону:
— Приходи к нам, Угомон.
Есть у нас на Малой Бронной
Паренек неугомонный,
А зовут его Антон.
По ночам он спать не хочет,
Не ложится на кровать,
А хохочет
И грохочет
И другим мешает спать.
Люди просят: — Не шуми,
Угомон тебя возьми!
Говорит неугомонный:
— Не боюсь я Угомона.
Посмотрю я, кто кого:
Он меня иль я его!
Спать ложатся все на свете.
Спят и взрослые и дети,
Спит и ласточка и слон,
Но не спит один Антон.
До утра не спит и слышит,
Как во сне другие дышат,
Тихо тикают часы,
За окошком лают псы.
Стал он песни петь от скуки,
Взял от скуки книгу в руки.
Но раздался громкий стук
Книга выпала из рук.
Да и как читать в постели:
Лампа светит еле-еле…
Начал пальцы он считать:
— Раз-два-три-четыре-пять,
Но сбивается со счета
Не дает считать дремота…
Вдруг он слышит: — Дили-дон!
Появился Угомон.
Проскользнул он в дом украдкой,
Наклонился над кроваткой,
А на нитке над собой
Держит шарик голубой.
Да как будто и не шарик,
А светящийся фонарик.
Синим светом он горит,
Тихо-тихо говорит:
— Раз. Два.
Три. Четыре.
Кто не спит у вас в квартире?
Всем на свете нужен сон.
Кто не спит, тот выйди вон!
Перестал фонарь светиться,
А из всех его дверей
Разом выпорхнули птицы
Стая быстрых снегирей.
Шу! Над мальчиком в постели
Шумно крылья просвистели.
Просит шепотом Антон:
— Дай мне птичку, Угомон!
— Нет, мой мальчик, эта птица
Нам с тобою только снится.
Ты давно уж крепко спишь…
Сладких снов тебе, малыш!
В лес, луною озаренный,
Угомон тропой идет.
Есть и там неугомонный,
Непоседливый народ.
Где листвою шелестящий
Лес в дремоту погружен,
Там прошел лесною чащей
Седобровый Угомон.
Он грозит синичке юной,
Говорит птенцам дрозда,
Чтоб не смели ночью лунной
Отлучаться из гнезда.
Так легко попасть скворчатам,
Что выходят по ночам,
В плен к разбойникам крылатым
Совам, филинам, сычам…
С Угомоном ночью дружен
Младший брат — спокойный сон.
Но и днем бывает нужен
Тихий, строгий Угомон.
Что случилось нынче в школе?
Нет учительницы, что ли?
Расшумелся первый класс
И бушует целый час.
Поднял шум дежурный Миша.
Он сказал: — Ребята, тише!
— Тише! — крикнули в ответ
Юра, Шура и Ахмет.
— Тише, тише! — закричали
Коля, Оля, Галя, Валя.
— Тише-тише-тишина!
Крикнул Игорь у окна.
— Тише, тише! Не шумите!
Заорали Витя, Митя.
— Замолчите! — на весь класс
Басом выкрикнул Тарас.
Тут учительница пенья
Просто вышла из терпенья,
Убежать хотела вон…
Вдруг явился Угомон.
Оглядел он всех сурово
И сказал ученикам:
— Не учи
Молчать
Другого,
А молчи
Побольше
Сам!
Общники некоей святости, кою в словах не замкнуть.
С вами сливаюсь я мыслию, вот раскрывается грудь.
Нет, не ключом отмыкается. Нет, не блестящим ножом.
Все же открылась, как горница. В горнице клад бережем.
Гнали нас. Это мне ведомо. Голову секли враги.
Сердце теснили и мучили. «Лги, заблуждайся, и лги».
Меч был не страшен искателям. Нужно вам жертвы? Так что ж,
Примем — отсюда отшествие. Только не примем мы — ложь.
Гнали нас. Даже скончавшихся вырыли низкой рукой.
В пламень кощунственно бросили призрачность, прах дорогой.
Пепел развеяли в воздухе. Благо! Священен огонь.
Ветер, ты, веющий вольностью, спас от чрезмерных погонь!
Дальше! В верховную сторону. Дальше! Опять и опять.
Между людей изумившихся звездная светит печать.
К брату от брата свечение. Брату от брата венец.
Светлая длинная лестница. Дети и звездный Отец.
Посвящается В.В. ВладимировуБыл страшен и холоден сумрак ночной,
когда тебя встретил я, брат дорогой.
В отчаянье грозном я розы срывал
и в чаще сосновой призывно кричал:
«О где ты, кентавр, мой исчезнувший брат —
с тобой, лишь с тобою я встретиться рад!..
Напрасен призыв одичалой души:
Ведь ты не придешь из сосновой глуши».
И тени сгустились… И тени прошли…
Блеснуло кровавое пламя вдали…
Со светочем кто-то на слезы бежал,
копытами землю сырую взрывал.
Лукаво подмигивал. Взором блеснул
и длинные руки ко мне протянул:
«Здорово, товарищ… Я слышал твой зов…
К тебе я примчался из бездны веков».
Страданье былое, как сон, пронеслось.
Над лесом огнистое солнце зажглось.
Меж старых камней засиял ручеек.
Из красной гвоздики надел я венок.
Веселый кентавр средь лазурного дня
дождем незабудок осыпал меня.
Весь день старый в золоте солнца играл,
зеленые ветви рукой раздвигал,
а ночью туманной простился со мной
и с факелом красным ушел в мир иной.
Я счастья не мог позабыть своего:
всё слышал раскатистый хохот его.
Мой нежный, милый брат,
О месяц молодой,
От светозарных врат
Воздушною чредой,
Долиною отрад
Над облачной грядой
Плывешь ты грустно-рад
За тихою звездой.
О месяц, ясный брат —
Любимый, молодой. Сестра моя — заря,
Красавица сестра,
Стыдливостью горя,
Из тихого шатра
В лазурные моря,
Когда придет пора,
Идешь встречать царя,
Чтоб гаснуть до утра,
О томная заря,
Прелестная сестра. Ты, светлая жена,
Звезда вечерних снов,
Пленительно нежна
В немом потоке слов,
Любовью возжена,
Свершаешь страстный лов,
Душой отражена —
И свет твой вечно нов,
О светлая жена,
Звезда вечерних снов. О благостная мать,
Лазурь небес благих,
Молю тебя внимать
Священный, светлый стих;
Да пьет он благодать,
Величествен и тих,
Чтоб в гимне передать
Безбрежность благ твоих,
О благостная мать,
Лазурь небес благих. О ясный мой отец,
О Гелиос — любовь,
Начало и конец,
Огонь, вино и кровь.
Воздвигни свой венец!
Слепящий рай готовь
Для пламенных сердец,
Блаженных вновь и вновь!
О светлый мой отец,
О Гелиос — любовь!
Ну, прощай же, брат! я поеду в даль,
Не сидится на месте, ей-Богу!
Ведь не то, чтоб мне было вас не жаль,
Да уж так: собрался я в дорогу.
И не то чтоб здесь было худо мне,
Нет! мне все как-то близко, знакомо…
Ну… и дом, и сад, и привык к стране:
Хорошо — знаешь — нравится дома.
И такое есть, о чем вспомнить мне
Тяжело, а забыть невозможно!
Да не все ж твердить о вчерашнем дне —
Неразумно, а может, и ложно!
И вот видишь, брат, так и тянет в путь,
Погулять надо мне на просторе,
Широко пожить, на людей взглянуть,
Да послушать гульливое море!
Много светлых стран, много чудных встреч,
Много сладких слов, много песен…
Не хочу жалеть! Не хочу беречь!
Ну, прощай! мир авось ли не тесен.