Не в таинственную беседку
Поведет этот пламенный мост:
Одного в золоченую клетку,
А другую на красный помост.
С благоговейною душой
Приближься, путник молодой,
Любви к пустынному приюту.
Здесь ею счастлив был я раз —
В восторге сладостном погас,
И время самое для нас
Остановилось на минуту.
Здесь страстью сладкою волнуясь и горя,
Меня спросили Вы, люблю ли.
Здесь пристань, где любовь бросает якоря,
Здесь счастье знал я в ясном июле.
Меланхоличность буксовых аллей,
Дыханье ветерков неуловимых,
Златая гладь прудов невозмутимых,
Ленивое плесканье лебедей.
Но сердцу томному всего милей
Средь образов заветных и любимых
Беседка в розовых вечерних дымах,
Беседка — пышный замок в царстве фей…
За красавицу соседку,
За глаза ея —
Виноградную беседку
Не забуду я.Помню ветреной смуглянки
Резкий, долгий взор —
Помню милой итальянки
Утренний убор… Жаркой груди половину,
Смоль ее кудрей —
И плетеную корзину
На руке у ней.И прозрачной тени сетку
На лице ея —
Виноградную беседку
Не забуду я!
Вся в кустах утонула беседка;
Свежей зелени яркая сетка
По стенам полусгнившим ползет,
И сквозь зелень в цветное оконце
Золотое весеннее солнце
Разноцветным сиянием бьет.
В полумраке углов — паутина;
В дверь врываются ветви жасмина,
Заслоняя дорогу и свет;
Круглый стол весь исписан стихами,
Весь исчерчен кругом вензелями,
И на нем позабытый букет…
Бывало, в беседке
Зеленой и темной
Читал я соседке, —
Плаксивой и томной, —
И плакал я с нею
Над песнями Гейне,
Звал милой своею
Немецкия грезы
Давно мной забылись
И глупыя слезы
Давно истощились…
Она ж вспоминает
Меня на свободе,
И Гейне читает
В моем переводе.
Голубая беседка
Посредине реки,
Как плетеная клетка,
Где живут мотыльки.
И из этой беседки
Я смотрю на зарю,
Как качаются ветки,
Иногда я смотрю;
Как качаются ветки,
Как скользят челноки,
Огибая беседки
Посредине реки.
У меня же в темнице
Куст фарфоровых роз,
Металлической птицы
Блещет золотом хвост.
И, не веря в приманки,
Я пишу на шелку
Безмятежные танки
Про любовь и тоску.
Мой жених все влюбленней;
Пусть он лыс и устал,
Он недавно в Кантоне
Все экзамены сдал.
Нева, свод лип, беседка, розы,
Луна, поющий соловей.
Моленья робкие и слезы,
И бледность в памяти моей… Другие дни, мечты другие!
Но часто думаю о ней,
Про очи темно-голубые,
Как небо северных ночей.Теперь, быть может, в думе сладкой
Вздыхает милая в тиши,
Быть может, слезы льет украдкой
При светлой памяти души? Иль слезы время осушило,
Иль клятв минувших след погиб?
И сердце женское забыло
Неву, беседку, своды лип?
Вечером мой двор угрюмо глух,
Смех и гомон здесь довольно редки, —
Тайное правительство старух
Заседает в сумрачной беседке.
Он запуган, этот бедный двор,
Щелк замка — и тот, как щелк затвора.
Кто знавал старушечий террор,
Согласится, — нет страшней террора.
Пропади ты, чертова дыра,
Царство кляуз, плесени и дуста!..
Но и в мрачной пропасти двора
Вспыхивают искры вольнодумства.
Якобинским флагом поутру
Возле той же старенькой беседки
Рвутся из прищепок на ветру
Трусики молоденькой соседки!..
Музыка мирно настроила
Нервы на праздничный лад.
Душу мою успокоила
Тень, обласкавшая сад.
Нет никого здесь. Беседкою
Старые липы сошлись,
Гибкою, зыбкою сеткою
Длинные ветки сплелись.
Там, за полями зелеными,
Алая пышет заря.
Музыка стройными стонами
Льется, зарею горя.
Знаю, чьи руки проворные
Звонкую будят рояль.
Знаю, чьи очи покорные
Смотрят мечтательно вдаль.
Знаю, чьи ноги поспешные
Скоро в мой сад прибегут,
Чьи поцелуи утешные
Губы мои обожгут,
Чье молодое дыхание
Радость мою возродит
Сладкой тоской ожидания
Чуткое сердце болит
Вот и беседка прохладная,
В темных кустах утонувшая!
Помнишь, моя ненаглядная,
Помнишь ты время минувшее?
Помнишь, как рядом с жасминами
Старые клены зеленые,
Тихо качая вершинами,
Слушали речи влюбленные?
Помнишь ты сумерки длинные,
Тайны и прелести полные,
Помнишь ты ласки невинные,
Робкие ласки безмолвные?
Помнишь? — бывало, зарницами
Темный восток загорается;
Пестрых огней вереницами
Звездная ночь убирается…
В старой беседке под кленами
Тихо сидишь ты, несмелая;
Сумрак неясными тонами
Льется на личико белое…
Жадно, росою обмытые,
Дышат жасмины пахучие.
Где-то, сквозь окна открытия,
Слышатся звуки певучие;
Песни отрывки нестройные
Чутко до слуха доносятся;
Очи горят беспокойные,
С сердца признания просятся…
Что-то могучее, властное,
С болью в душе поднимается;
Песня ли, ласка ли страстная,
Слезы ли, — кто догадается!
Долго не сдавалась Любушка-соседка,
Наконец шепнула: «Есть в саду беседка, Как темнее станет — понимаешь ты? .»
Ждал я, исстрадался, ночки-темноты! Кровь-то молодая: закипит — не шутка!
Да взглянул на небо — и поверить жутко! Небо обложилось тучами кругом…
Полил дождь ручьями — прокатился гром! Брови я нахмурил и пошел угрюмый —
«Свидеться сегодня лучше и не думай! Люба белоручка, Любушка пуглива,
В бурю за ворота выбежать ей в диво; Правда, не была бы буря ей страшна,
Если б… да настолько любит ли она?..»Без надежды, скучен прихожу в беседку,
Прихожу и вижу — Любушку-соседку! Промочила ножки и хоть выжми шубку…
Было мне заботы обсушить голубку! Да зато с той ночи я бровей не хмурю
Только усмехаюсь, как заслышу бурю…
Под тению черемухи млечной
И золотом блистающих акаций
Спешу восстановить алтарь и муз и граций,
Сопутниц жизни молодой.
Спешу принесть цветы и ульев сот янтарный,
И нежны первенцы полей:
Да будет сладок им сей дар любви моей
И гимн поэта благодарный!
Не злата молит он у жертвенника муз:
Они с фортуною не дружны,
Их крепче с бедностью заботливой союз,
И боле в шалаше, чем в тереме, досужны.
Не молит славы он сияющих даров:
Увы! талант его ничтожен.
Ему отважный путь за стаею орлов,
Как пчелке, невозможен.
Он молит муз — душе, усталой от сует,
Отдать любовь утраченну к искусствам,
Веселость ясную первоначальных лет
И свежесть — вянущим бесперестанно чувствам.
Пускай забот свинцовый груз
В реке забвения потонет
И время жадное в сей тайной сени муз
Любимца их не тронет.
Пускай и в сединах, но с бодрою душой,
Беспечен, как дитя всегда беспечных граций,
Он некогда придет вздохнуть в сени густой
Своих черемух и акаций.
Май 1817
Когда я спал — ко мне явился дьявол
И говорит: «Я сделал всё, что мог…»
К. Бальмонт«Политический» памфлет, запрещенный в России
Посеял я двенадцать маков
На склоне голубой мечты.
Когда я спал — явился Яков
И молча вытащил цветы.
Меж тем, проснувшись, с длинной лейкой
Я вышел поливать цветник.
Хотя б один «листочек клейкий»
Оставил пакостный старик!
Я сел в беседке, роковому
Поступку не придав цены,
Решив, однако, к мировому
Его представить седины.
Бесстыдник чуял, что последствий
Он избежать уже не мог:
Он обронил в поспешном бегстве
Изящный носовой платок —
С своей неизгладимой меткой…
Но всё загладить пожелав,
Следует обратить внимание на мастерскую игру слов.
Преступник встал перед беседкой
С «корнями неизвестных трав».
Из стихотворения Леонида Семенова.
Те травы, с моего согласья,
Он предложил мне посадить,
Прибавив: «Дочь мою, Настасью,
Пришлю сегодня же полить».
И я одобрил предложенье
Полупрезрительным кивком,
Настасья полила растенья,
Старик ушел с своим платком.
Когда взошла его крапива
(Я так и знал, хотя был строг!),
Старик, взойдя на холм, игриво
Сказал: «Я сделал всё, что мог» —
И положил в карман спесиво
Изящно вышитый платок.
Запрещенный смысл этого стихотворения — политика любой державы.Июнь 190
3.
Bad Nauheim
На северном склоне скалистой громады
Построен наш замок. Кругом шаловливо
Играют каскады, шумят водопады
И к синему морю сбегают бурливо.
Внизу под балконом цветут орхидеи,
И важно и грозно, — немые соседи, —
Стоят неподвижно у входов в аллеи,
Крылатые тигры из камня и меди!
Узорных акаций колеблется сетка;
В ней просветы неба так ярки и сини….
В кустах, у обрыва таится беседка;
Стоят над обрывом нагия богини….
Над ними ночныя колышатся тени;
Их вечныя грезы безсмертны и сладки,
У ног их, лаская резныя ступени,
Холодныя волны бегут в безпорядке….
Мы в собственном замке минутные гости;
Напрасно по залам в тревоге мы бродим…
Лишь рыцарей-предков истлевшия кости,
Да пепел столетий мы всюду находим…
Внизу под балконом мы рвем орхидеи,
И голову кружит нам приторный запах….
Идем боязливо по темной аллее, —
Встречают нас тигры на каменных лапах!
В узорной беседке сидим мы над морем,
Где просветы неба так ярки и сини,
И краткое счастье нам кажется горем,
И взор наш пугают нагия богини….
Когда-ж мы и краткому счастью изменим
И сердце захочет скорей на свободу,
Мы спустимся к морю по скользким ступеням,
Посмотрим на небо и бросимся в воду!
Солнце будто б с неохотой
Свой прощальный мечет взгляд
И червонной позолотой
Обливает темный сад. На скамейке я у стенки
В созерцании сижу
И игривые оттенки
Пышной зелени слежу: Там — висит густым развивом,
Там — так женственно — нежна,
Там — оранжевым отливом
Отзывается она. Аромат разлит сиренью,
И меж дремлющих ветвей
Свет заигрывает с тенью,
Уступая место ей. Что — то там — вдали — сквозь ветки
Мне мелькнуло и потом
Притаилось у беседки,
В липах, в сумраке густом. Что б такое это было —
Я не знаю, но оно
Так легко, воздушно, мило
И, как снег, убелено. Пронизав летучей струйкой
Темный зелени покров,
Стало там оно статуйкой,
Изваянной из паров. Напрягаю взор нескромный
(Любопытство — спутник наш):
Вот какой — то образ темный
Быстро движется туда ж. Сумрак гуще. Твердь одета
Серых тучек в бахромы.
То был, мнится, ангел света,
А за ним шел ангел тьмы, — И, где плотно листьев сетка
Прижимается к стене,
Скрыла встречу их беседка
В ароматной глубине. И стемнело все. Все виды
В смуглых очерках дрожат,
И внесла звезда Киприды
Яркий луч свой в тихий сад. Все какой — то веет тайной,
И, как дева из окна,
В прорезь тучки белокрайной
Смотрит робкая луна, И, как будто что ей видно,
Что в соблазн облечено,
Вдруг прижмурилась… ей стыдно —
И задернула окно. Чу! Там шорох, шопот, лепет…
То колышутся листки.
Чу! Какой — то слышен трепет…
То ночные мотыльки. Чу! Вздыхают… Вновь ошибка:
Ветерок сквозит в саду.
Чу! Лобзанье… Это рыбка
Звонко плещется в пруду. Все как будто что играет
В этом мраке и потом
Замирает, замирает
В обаянии ночном, — И потом — ни лист, ни ветка,
Не качнется; ночь тиха;
Сад спокоен — и беседка
Там — вдали — темна, глуха.
Далеко, далеко
Красив, одинок,
На Волге широкой
Лежит островок —
Туда я летаю
На крыльях мечты;
Я помню, я знаю
Его красоты:
Тропинки извивы
Под сводами ивы,
Где слышно: куку,
Ведут к озерку.
Там берег песчаный…
На нем пред водой:
И стол деревянный
С дерновой софой,
И темные сени
Старинных дерев —
Прибежище лени,
Мечтательных снов.
Налево — беседка,
Как радость, мила:
Природа-кокетка
Ее убрала
И розой, и маком,
И свежей травой,
Прохладой и мраком,
А ночью — луной.
Туда, как ложится
На Волгу покой
И небо глядится
В утихших водах,
Приходит… садится
С тоскою в очах
И в сердце с тоскою
Девица-краса;
Глядит в небеса,
Чуть-чуть головою
Склонясь на ладонь —
И взоры прекрасной
То нежны н ясны,
Как божий огонь,
То мрачны и томны,
Как вечер худой,
Безлунный и темный,
Иль сумрак лесной.
Когда же рассветом
Горят небеса
И с птичкой-поэтом
Проснутся леса,
Росистой тропинкой
Девица спешит
С прелестной корзинкой,
Где книга лежит,
В беседку… Вот села,
Тиха и бледна,
А все не без дела:
Читает она —
Поэта Светланы,
Вольтера, Парни…
А Скотта романы —
Ей праздник они.
Она отмечает
Идей красоты
И после — в листы
Альбома включает:
Так сушит цветы
Цветов обожатель.
О, счастлив писатель
В руках красоты!
Далеко, далеко
Красив, одинок
Лежит островок.
Когда же, о боги!
Поэт и студент
Для дальней дороги
Получит патент?
Когда он, веселый,
Узрит не в мечтах
Знакомые селы
При светлых водах?
Когда он похвалит
Таинственный рок?
Когда он причалит
Свой легкий челнок
Под тенью прохладной
Туда, к островку,
И с думой отрадной
Взглянув на реку,
«О радость! воскликнет,
Я здесь, я живу!»
И снова привыкнет
Там жить на яву?
Мне хочется уйти с тобой в беседку,
О, милая, вдвоем, вдвоем!
Цветущую качнуть тихонько ветку,
Цветок увидеть на лице твоем.
С влюбленностью, но не томясь тревожно,
И не томя души твоей, —
Шепнуть тебе: Нам все сейчас здесь можно,
Дай счастье мне! О, поцелуй скорей!
Ты любишь танцевать по краю,
Лесной опушки, может быть,
Быть может, пропасти, не знаю,
Но пред тобой я предан маю.
Нашел цветок, его сжимаю,
И снова сладко понимаю,
Что сердцу хочется любить.
Когда ты будешь засыпать,
К тебе я мыслями прибуду,
Как призрак сяду на кровать,
И буду ласково шептать: —
Люби меня! Доверься Чуду! —
И ты потянешься слегка.
И будет греза глубока,
Огонь блеснет по изумруду,
Разятый многозвездный мир,
Осеребрив, пронзит сапфир.
Даст ход таинственному гуду,
И синих вод качнется гладь,
И, тень, я лягу на кровать,
И целовать тебя я буду.
Мне радостно и больно,
Вдали идет гроза.
Я полюбил невольно
Зеленые глаза.
В душе качанье звука,
В ней радостный рассказ.
И больно, что разлука
Тебя умчит сейчас.
«В мое окно в ночи всегда глядит звезда.
Одна средь голубых и золотых горений,
Она меняется, светло дрожит всегда,
То в зыби синих снов, то в блеске алых рдений.
Костер Египетский, к разливу звавший Нил!
Колдуй через века, домчи мечту до цели.
Хочу, чтоб он ко мне свое лицо склонил,
Когда я здесь томлюсь в девической постели!»
Зачем к тебе скользнула змейка?
Без яда этой мысли ход,
Шестиугольная ячейка,
Пчелиный, полный неги, мед.
Я только вижу сновиденья,
И говорю тебе о них,
Ты вся — расцветшее растенье,
Я весь — тебя хотящий стих.
Как не желать, хотя б в напеве,
Лишь в светлых брызгах быстрых слов,
Шепнуть влюбленно юной деве,
Что я готовлю ей альков.
Подушки вышиты шелками,
А полотно сплела Луна,
И только мысль там правит нами,
Что целомудренно нежна.
Тебя усыпав жемчугами,
С тобой я рядом — только сном.
Моя любовь — в Пасхальном храме,
Мое хотение — псалом.
Не будь же лебедью уклонной,
К тебе здесь лебедь снов плывет.
Расслышь напев души стозвонный,
Вдохни мой свежий светлый мед.
Как метель опушила деревья,
И одела все сосны парчой —
Как туман, собираясь в кочевья,
Расцветает горячей грозой, —
Так мечта, набросав нам созвучий,
Показала в изломе своем,
Как красив наш таинственный случай,
Как нам нежно и дружно вдвоем.
Вечереющей аллеей
Тихо ходит дочь Алькада.
Ликованье труб и бубен
К ней доносится из замка.
Ах, наскучили мне танцы
И слащавость комплиментов
Этих рыцарей, что чинно
Сравнивают меня с солнцем.
Мне наскучило все это
С той поры, как в лунном блеске
Под окно мое явился
Юный рыцарь с нежной лютней.
Как стоял он, бодрый, стройный,
И глаза огни метали;
Он лицом прекрасно бледным
Был Георгию подобен.
Так мечтала донна Клара,
Опуская очи долу;
И, поднявши и внезапно,
Видит—этот рыцарь с нею.
Шопоты, рукопожатья,
И они в сияньи ходят;
И зефир несется льстивый,
Сказочно целуя розы.
И под тем приветом розы,
Как гонцы любви, пылают…
«Но скажи мне, дорогая,
Отчего ты покраснела?»
— Комары меня тревожат.
Комары мне ненавистны
Летом, милый, как евреев
Долгоносая порода…--
«Брось ты мошек, брось евреев»,
Говорит с улыбкой рыцарь;
С миндалей легко слетают
Тысячи цветочных хлопьев.
Тысячи цветочных хлопьев
Разливали ароматы.
«Но скажи мне, дорогая,
Всем ли сердцем ты со мною?»
— Я люблю тебя, мой милый,
В том могла-б тебе поклясться
Тем, кого убили злобно
Богохульники евреи…
«Брось, прошу, забудь евреев»,
Говорит с улыбкой рыцарь.
В лунном свете, как в виденьи,
Чуть колеблются лилеи.
Чуть колеблются лилеи,
Обращая взоры к звездам.
«Но скажи мне, дорогая,
Эта клятва непритворна?»
— Нет во мне притворства, милый,
Как в груди моей, любимый,
Нет ни капли крови мавров
И жидовской грязной крови.
«Брось ты мавров и евреев»,
Говорит с улыбкой рыцарь;
В тени миртовой беседки
Он уводит дочь Алькада.
Мягкими сетями страсти
Он ее опутал тайно,
Кратки речи, долги ласки,
Переполнены сердца их.
Словно песнь невесты тает,
Соловей поет влюбленный;
Светляки летают, словно
Это с факелами пляска.
И в беседке стало тише,
Только слышен полусонный
Тихий шопот умных миртов
Да цветов кругом дыханье.
Но внезапно вновь из замка
Труб и бубен слышны звуки,
И от рыцаря отпрянув,
Вдруг очнулась донна Клара.
— Слышишь, милый, слышишь клики;
Но пред тем, как нам разстаться,
Ты свое открой мне имя,
Ты скрывал его так долго.
И смеясь лукаво, рыцарь
Донны пальчики целует
И чело ея, и губы,
Говоря ей на прощанье: —
«Я, синьора, ваш любимый,
Сын известнаго повсюду,
Досточтимаго раввина
Израэля в Сарагоссе».
В сладкой прохладе, под тенью двух лип широковетвистых,
Что осеняют беседку, покрытую мхож, привлекая
Цветом душистых своим пчел шужящие рои,
За покрытым столом обедал с любезным семейством
Добрый священник из Грюнау; в новом халате сидел он,
Весело празднуя день рождения милой Луизы.
Каменный стол окружало шесть тростниковых скамеек,
Барышне к этому дню в подарок сплетенных слугою;
A для хозяина были особо поставлены кресла.
Старец сидел в них и, кончив обед, занимал разговором
И назидательной речью своих домочадцев. Цыплята
С матерью смирной своей, цесаркой, поспешно клевали
Хлеб из ручек Луизы; a далее ждал подаянья
С курами гордый петух, и голуби с кровли высокой,
И надутый индюк. В стороне, под бузиннын кусточком,
Грыз остатки обеда Палкан и ворчал на соседку,
Хитрую кошку, и щелкал зубами на мух безпокойных.
Но почтенная мать, улыбаясь разсказам супруга,
Дернула тайно за платье Луизу, сидящую подле,
И головою к ней наклонившись, тихо сказала:
«Что? пойдем ли мы в лес? или, быть-может, ты хочешь
Праздновать день свой в беседке, что у ручья?—там в прохладе
Можно укрыться от солнца. Но что же ты так покраснела?»
Дочь взглянула на мать и сказала с прелестной улыбкой:
«Нет, не в беседке, мамаша! там вечером запах акаций
Слишком тяжол для меня, особенно с запахом лилий
И резеды; да притом у ручья комары безпокоют.
Солнце так ласково греет; в лесу же гораздо прохладней.»
Мать головою кивнула. Священник разсказ свой окончил,
И она, обратившись к супругу, сказала: «Послушай,
Папенька, наша Луиза желает отпраздновать день свой
Лучше в лесу, чем в беседке—она это мне обявила:
Солнце так ласково греет, в лесу же нам будет прохладней.
Вот мой совет: добрый Вальтер, Луиза и храбрый
Карл—пусть пойдут наперед и выберут место получше.
Жаль, что не во время гости в замке господ задержали,
Нашу графиню и дочь ея! С милой Амалией было б
Вам веселее идти: тогда б ваши песни по роще
Громко звучали. A мы, старики, через озеро в лодке
К вам приплывем. Управител, я знаю, нам не откажет —
И одолжит свою лодку. Но прежде мне бы хотелось,
Чтоб наш папаша нежного соснул: в это жаркое время
После-обеденный сон для старых людей—наслажденье.»
И на это сказал почтенный священник из Грюнау:
«Слышишь ли, сын мой, чего от нас требует наша хозяйка?
Видно ужь мне уступить ей: ведь нынче рожденье Луизы.
Дети, помолимся вечному Богу! Молитесь с усердьем.»
Тут добродетельный старец, главу обнаживши, на коей
Лишь немного осталось волос серебристых, с молитвой
Руки сложил, и взоры воздел к небесам, и промолвил:
«Отче Благий! ты питаешь, хранишь все живущее в мире!
Днесь не отвергни молитвы сердец благодарных! о Боже!
Пред Тобою мы прах. Сохрани нас от бед и напастей,
Дух же тщеславия прочь отжени от нас. Хлеб наш насущный,
Господи, нам ниспошли—да мы без забот суетливых,
С твердою верою, с теплой молитвой к Тебе прибегали.
Дети! желаю, чтоб наш обед был вам на здоровье.»
Старец окончил, тогда все к нему подошли и, цалуя,
Благодарили его; a милая дочка, обнявши
Крепко отца, цаловала в уста и ручкою нежной
Гладила щеки его. A отец ее взял на колени,
И отвечал ея ласкам, тихо качая шалунью.
Руки обоих гостой пожимая, спросила хозяйка:
«Сыты ль вы, милые? Скромный обед наш не может сравниться
С графским роскошным столом; но друзья не осудят, надеюсь,
Сельский обед. A теперь нам здесь не напиться ли кофе?
Знатные люди всегда пьют его после обеда.»
Ей на то отвечал благородный и вежливый Вальтер:
«Благодарим от души за все угощение ваше.
Не пристыдите лишь Карла. Лучше быть добрым, чем знатным.
Если б за этим столон сидел и сам Крез богатый,
В этой прохладной тени и в этом обществе милом, радушном,
И если б он пожалел о своем прихотливом обеде —
О, тогда бы его надлежало оставить голодным!
Лучше теперь мы отправимся в лес, и когда ваша лодка
К нам принесет вас, тогда мы, по семейному, вместе
Кофе сварим и напьемся под тенью берез белоствольных.»