Ангел радужный склонился
Над младенцем и поет:
«Образ мой в нем отразился,
Как в стекле весенних вод.
О, прийди ко мне, прекрасный, —
Ты рожден не для земли.
Нет, ты неба житель ясный;
Светлый друг! туда!.. спеши!
Там найдешь блаженства море;
Здесь и радость не без слез, —
Клик восторга — полон горя —
Здесь и счастлив, — а вздохнешь!
За минуту небо ясно, —
Вдруг... и тучи налегли.
Все, что чисто, что прекрасно —
Все минутно на земли.
Неужели омрачится
Черной скорбию чело,
И, блеснув, слеза скатится
Из лазури глаз его?
В дом надзвездный над мирами
Дух твой вольный воспарит,
Счастлив ты под облаками!
Небо бог тебе дарит!
Пусть же факел погребальный
Над младенцем не горит,
Пусть в устах в тот час печальный
Песня радости звучит!
Пусть последнее лобзанье
Без рыдания сорвут:
Час печали, час страданья —
Для тебя — к блаженству путь».
И умчался среброкрылый,
И увял чудесный цвет!..
Мать рыдает и уныло
Смотрит ангелам вослед!..
Мне невозможно быть собой,
Мне хочется сойти с ума,
Когда с беременной женой
Идет безрукий в синема.Мне лиру ангел подает,
Мне мир прозрачен, как стекло,
А он сейчас разинет рот
Пред идиотствами Шарло.За что свой незаметный век
Влачит в неравенстве таком
Беззлобный, смирный человек
С опустошенным рукавом? Мне хочется сойти с ума,
Когда с беременной женой
Безрукий прочь из синема
Идет по улице домой.Ремянный бич я достаю
С протяжным окриком тогда
И ангелов наотмашь бью,
И ангелы сквозь проводаВзлетают в городскую высь.
Так с венетийских площадей
Пугливо голуби неслись
От ног возлюбленной моей.Тогда, прилично шляпу сняв,
К безрукому я подхожу,
Тихонько трогаю рукав
И речь такую завожу: «Pardon, monsieur *, когда в аду
За жизнь надменную мою
Я казнь достойную найду,
А вы с супругою в раюСпокойно будете витать,
Юдоль земную созерцать,
Напевы дивные внимать,
Крылами белыми сиять, -Тогда с прохладнейших высот
Мне сбросьте перышко одно:
Пускай снежинкой упадет
На грудь спаленную оно».Стоит безрукий предо мной,
И улыбается слегка,
И удаляется с женой,
Не приподнявши котелка.
_________________________
* Простите, сударь (фр.)
Абу бен Адам (кровь его да пребудет сильна!)
Восстал до зари из глубин безмятежного сна,
И зрел, что в покоях его, озаренных луной,
Подобен сиянием нежным фиалке весной,
Над книгой златой некий ангел чело преклонил.
Но сон Бен Адаму придал и отваги, и сил
Спросить у виденья, от коего ночью светло:
«Что пишешь в нее ты?» — И ангел, подемля чело,
Ответствует, сладостный свет проливая с лица:
«Тут перечень тех, кто поистине любит Отца».
«А есть ли в нем я?» — Головою посланец небес
Качает; Абу же ему отвечает не без
Решимости: «Что ж, запиши на листах золотых:
Я тот, кто поистине любит собратьев своих».
И ангел кивнул и исчез, по прошествии дня
Явившись опять, ослепительным светом пьяня.
«Вот те, кого любит Господь, кто почиет на Божьей груди».
И се! Бен Адам в этом перечне всех впереди.
«Что ты, Параша, так бледна?»
«Родная! домовой проклятый
Меня звал нынче у окна.
Весь в черном, как медведь лохматый,
С усами, да какой большой!
Век не видать тебе такого».
«Перекрестися, ангел мой!
Тебе ли видеть домового?»
«Ты не спала, Параша, ночь».
«Родная! страшно; не отходит
Проклятый бес от двери прочь;
Стучит задвижкой, дышит, бродит,
В сенях мне шепчет: «отопри!»
«Ну, что же ты?» — «Да я ни слова».
«Э, полно, ангел мой, не ври:
Тебе ли слышать домового?»
«Параша! ты не весела;
Опять всю ночь ты прострадала».
«Нет, ничего: я ночь спала».
«Как ночь спала! ты тосковала,
Ходила, отпирала дверь;
Ты, верно, испугалась снова?»
«Нет, нет, родимая, поверь!
Я не видала домового».
Ангел, дней моих хранитель,
С лампой в комнате сидел.
Он хранил мою обитель,
Где лежал я и болел.Обессиленный недугом,
От товарищей вдали,
Я дремал. И друг за другом
Предо мной виденья шли.Снилось мне, что я младенцем
В тонкой капсуле пелен
Иудейским поселенцем
В край далекий привезен.Перед Иродовой бандой
Трепетали мы. Но тут
В белом домике с верандой
Обрели себе приют.Ослик пасся близ оливы,
Я резвился на песке.
Мать с Иосифом, счастливы,
Хлопотали вдалеке.Часто я в тени у сфинкса
Отдыхал, и светлый Нил,
Словно выпуклая линза,
Отражал лучи светил.И в неясном этом свете,
В этом радужном огне
Духи, ангелы и дети
На свирелях пели мне.Но когда пришла идея
Возвратиться нам домой
И простерла Иудея
Перед нами образ свой —Нищету свою и злобу,
Нетерпимость, рабский страх,
Где ложилась на трущобу
Тень распятого в горах, -Вскрикнул я и пробудился…
И у лампы близ огня
Взор твой ангельский светился,
Устремленный на меня.
Блеском утра озаренный,
Светоносный, окрыленный,
Ангел встретился со мной:
Взор его был грустно-ясен,
Лик задумчиво-прекрасен;
Над главою молодой
Кудри легкие летали,
И короною сияли
Розы белые на ней,
Снега чистого белей
На плечах была одежда:
Он был светел, как надежда,
Как покорность небу, тих;
И на крылиях живых —
Как с приветственного брега
Голубь древнего ковчега
С веткой мира — он летел…
С чем летел? куда?.. Я знаю!
Добрый путь! благословляю,
Божий ангел, твой удел.
Ждут тебя; твое явленье
Будет там, как провиденье,
Откровенное очам;
Сиротство увидишь там,
Младость плачущую встретишь
И скорбящую любовь
И для них надеждой вновь
Опустелый мир осветишь…
С нами был твой чистый брат;
Срок земной его свершился,
Он с землей навек простился,
Он опять на небо взят;
Ты им дан за их утрату;
Твой черед — благотворить
И отозванному брату
На земле заменой быть.
На тех холмах, где Годефруа, Танкред
предстали нам, как горняя дружина
во славу рыцарских и ангельских побед,
пылают желтые знамена Саладина.
Король в цепях, на площадях купцы
на рыцаря, смеясь, меняют мула,
от радостного, вражеского гула
вселенной содрогаются концы.
Давно не умолкают Mиsеrеrе
на улицах, во храмах, во дворцах,
мужи скудеют в ревности и вере,
лишь женщины да дети на стенах.
Безгрешные защитники Креста
ушли от нас бродить в долинах Рая,
и алтаря решетка золотая
на золото монет перелита.
Уж вороны над нами стаей черной
развернуты, как знамя Сатаны,
как дым от жертвы Каина тлетворный,
моленья наши пасть осуждены.
На улицах собаки воют жадно,
предчувствуя добычу каждый миг,
и месяц злой насмешливо, злорадно
над городом кривой возносит лик.
Свой кроткий лик от нас сокрыла Дева,
и снизошла кровавая роса
и оскверненный крест на небеса
возносит прочь, сверкая, Ангел гнева.
Есть у всех у дураков
И у прочих жителей
Средь небес и облаков
Ангелы-хранители.
То же имя, что и вам,
Ангелам присвоено:
Если, скажем, я — Иван,
Значит, он — святой Иван.
У меня есть друг — мозгуем
Мы с Николкой всё вдвоём:
Мы на пару с ним воруем
И на пару водку пьём.
Я дрожал, а он ходил,
Не дрожа нисколечко, —
Видно, очень Бог любил
Николай-угодничка.
После дня тяжёлого
Ох завидовал я как…
Твой святой Никола — во!
Ну, а мой Иван — дурак.
Я придумал ход такой,
Чтоб заране причитать:
Мне ж до Бога далеко,
А ему — рукой подать.
А недавно снилось мне,
И теперь мне кажется:
Николай-угодник — не-,
А Иван мой — пьяница.
Но вчера патруль накрыл
И меня, и Коленьку —
Видно, мой-то соблазнил
Николай-угодника.
Вот сиди и ожидай —
Вдруг вы протрезвеете.
Хоть пошли бы к Богу в рай —
Это ж вы умеете.
Нет, надежды нет на вас!
Сами уж отвертимся!
На похмелку пейте квас —
Мы на вас не сердимся.
Я не знаю много песен, знаю песенку одну.
Я спою ее младенцу, отходящему ко сну.
Колыбельку я рукою осторожною качну.
Песенку спою младенцу, отходящему ко сну.
Тихий ангел встрепенется, улыбнется, погрозится шалуну,
И шалун ему ответит: «Ты не бойся, ты не дуйся, я засну».
Ангел сядет к изголовью, улыбаясь шалуну.
Сказки тихие расскажет отходящему ко сну.
Он про звездочки расскажет, он расскажет про луну,
Про цветы в раю высоком, про небесную весну.
Промолчит про тех, кто плачет, кто томится в полону,
Кто закован, зачарован, кто влюбился в тишину.
Кто томится, не ложится, долго смотрит на луну,
Тихо сидя у окошка, долго смотрит в вышину, —
Тот поникнет, и не крикнет, и не пикнет, и поникнет в глубину,
И на речке с легким плеском круг за кругом пробежит волна в волну.
Я не знаю много песен, знаю песенку одну,
Я спою ее младенцу, отходящему ко сну,
Я на ротик роз раскрытых росы тихие стряхну,
Глазки-светики-цветочки песней тихою сомкну.
То он, то грозный Танатос,
На чалом призрачном коне…
Я слышу стук копыт… летит
Наездник сумрачный ко мне…
Схватил… понес… Матильда же осталась —
Ах, как от этой мысли сердце сжалось!
Она всегда была со мной —
Мое дитя, моя жена;
Теперь сироткой и вдовой
Она останется одна!
Доверчиво меня она любила,
И детское всегда в ней что-то было!
Вомните пламенной мольбе
Вы, сонмы светлых Божьих сил!
Когда я лягу в тесный гроб —
Храните ту, что̀ я любил!
Во имя вашей кротости, незлобья —
Храните в ней ваш образ и подобье.
Во имя слез, что̀ льете вы
О человеческих скорбях,
Во имя слов, что̀ говорит
Священник, падая во прах —
Я вас молю, всей силой вашей власти,
Хранить ее от бед и от напасти!
Дай руку мне — мне скоро двадцать три —
и верь словам, я дольше продержался
меж двух огней — заката и зари.
Хотел уйти, но выпил и остался
удерживать сей призрачный рубеж:
то ангельские отражать атаки,
то дьявольские, охраняя брешь
сияющую в беспредметном мраке.
Со всех сторон идут, летят, ползут.
Но стороны-то две, а не четыре.
И если я сейчас останусь тут,
я навсегда останусь в этом мире.
И ты со мной — дай руку мне — и ты
теперь со мной, но я боюсь увидеть
глаза, улыбку, облако, цветы.
Всё, что умел забыть и ненавидеть.
Оставь меня и музыку включи.
Я расскажу тебе, когда согреюсь,
как входят в дом — не ангелы — врачи
и кровь мою процеживают через
тот самый уголь — если б мир сгорел
со мною и с тобой — тот самый уголь.
А тот, кого любил, как ангел бел,
закрыв лицо, уходит в дальний угол.
И я вишу на красных проводах
в той вечности, где не бывает жалость.
И музыку включи, пусть шпарит Бах —
он умер; но мелодия осталась.
Мой друг, хранитель-ангел мой,
О ты, с которой нет сравненья,
Люблю тебя, дышу тобой;
Но где для страсти выраженья?
Во всех природы красотах
Твой образ милый я встречаю;
Прелестных вижу — в их чертах
Одну тебя воображаю.Беру перо — им начертать
Могу лишь имя незабвенной;
Одну тебя лишь прославлять
Могу на лире восхищенной:
С тобой, один, вблизи, вдали,
Тебя любить — одна мне радость;
Ты мне все блага на земли;
Ты сердцу жизнь, ты жизни сладость.В пустыне, в шуме в городском
Одной тебе внимать мечтаю;
Твой образ — забываясь сном,
С последней мыслию сливаю;
Приятный звук твоих речей
Со мной во сне не расстается;
Проснусь — и ты в душе моей
Скорей, чем день очам коснется.Ах! мне ль разлуку знать с тобой?
Ты всюду спутник мой незримый;
Молчишь — мне взор понятен твой,
Для всех других неизъяснимый;
Я в сердце твой приемлю глас;
Я пью любовь в твоем дыханье…
Восторги, кто постигнет вас,
Тебя, души очарованье? Тобой и для одной тебя
Живу и жизнью наслаждаюсь;
Тобою чувствую себя;
В тебе природе удивляюсь.
И с чем мне жребий мой сравнить?
Чего желать в толь сладкой доле?
Любовь мне жизнь — ах! я любить
Еще стократ желал бы боле.
Ты почиешь в ларце, в драгоценном ковчеге,
Ветхий деньми, Эски,
Ты, сзывавший на брань и святые набеги
Чрез моря и пески.
Ты уснул, но твой сон — золотые виденья.
Ты сквозь сорок шелков
Дышишь запахом роз и дыханием тленья —
Ароматом веков.
Ты покоишься в мире, о слава Востока!
Но сердца покорил
Ты навек. Не тебя ль над главою пророка
Воздвигал Гавриил?
И не ты ли царишь над Востоком доныне?
Развернися, восстань —
И восстанет Ислам, как самумы пустыни,
На священную брань!
Проклят тот, кто велений Корана не слышит.
Проклят тот, кто угас
Для молитвы и битв, — кто для жизни не дышит,
Как бесплодный Геджас.
Ангел смерти сойдет в гробовые пещеры, —
Ангел смерти сквозь тьму
Вопрошает у мертвых их символы веры:
Что мы скажем ему?
Молись, дитя: сомненья камень
Твоей груди не тяготит;
Твоей молитвы чистый пламень
Святой любовию горит.
Молись, дитя: тебе внимает
Творец бесчисленных миров,
И капли слез твоих считает,
И отвечать тебе готов.
Быть может, ангел, твой хранитель,
Все эти слезы соберет
И их в надзвездную обитель
К престолу Бога отнесет.
Молись, дитя, мужай с летами!
И дай Бог в пору поздних лет
Такими ж светлыми очами
Тебе глядеть на Божий свет!
Но если жизнь тебя измучит
И ум и сердце возмутит,
Но если жизнь роптать научит,
Любовь и веру погасит —
Приникни с жаркими слезами,
Креста подножье обойми:
Ты примиришься с Небесами,
С самим собою и с людьми.
И вновь тогда из райской сени
Хранитель — ангел твой сойдет
И за тебя, склонив колени,
Молитву к Богу вознесет.
Душа грустна в конце концов;
Душа устала от печали,
Мечты от тщетных дум устали,
Душа грустна в конце концов...
Коснись рукой моих висков!
Твоей руки так ждет лицо!
Твоя рука - как ангел снежный!
Приди - и принеси кольцо.
Что клад на дне, - то холод нежный,
Что мне повеет на лицо!
Коснись меня рукой целебной,
Чтоб я не умер в час лучей,
Без упований, в час лучей!
Омой мне взор росой волшебной,
Мой взор, где дремлет мир скорбей!
Мой взор, где лебеди скользят,
Плывут в волнах, за рядом ряд,
И тянут шеи, изнывая;
Где сонм больных на зимний сад
Глядит, в дверях цветы срывая!
Коснись лица в заветный час!
Твоя рука - как ангел снежный!
Омой росой усталость глаз,
Траву сухую этих глаз,
Где овцы дремлют безмятежно!
Нас много. Нас может быть четверо.
Несемся в машине как черти.
Оранжеволоса шоферша.
И куртка по локоть — для форса.Ах, Белка, лихач катастрофный,
нездешняя ангел на вид,
хорош твой фарфоровый профиль,
как белая лампа горит! В аду в сковородки долдонят
и вышлют к воротам патруль,
когда на предельном спидометре
ты куришь, отбросивши руль.Люблю, когда выжав педаль,
хрустально, как тексты в хорале,
ты скажешь: «Какая печаль!
права у меня отобрали… Понимаешь, пришили превышение скорости в возбужденном состоянии.
А шла я вроде нормально…»Не порть себе, Белочка, печень.
Сержант нас, конечно, мудрей,
но нет твоей скорости певчей
в коробке его скоростей.Обязанности поэта
не знать километроминут,
брать звуки со скоростью света,
как ангелы в небе поют.За эти года световые
пускай мы исчезнем, лучась,
пусть некому приз получать.
Мы выжали скорость впервые.Жми, Белка, божественный кореш!
И пусть не собрать нам костей.
Да здравствует певчая скорость,
убийственнейшая из скоростей! Что нам впереди предначертано?
Нас мало. Нас может быть четверо.
Мы мчимся — а ты божество!
И все-таки нас большинство.
Осень
Флейта осени скорбно рыдает
Одиноко в тревоге ночной,
Дрожь деревья насквозь пронимает,
Слезы с неба сбегают струей;
Цвет садов, побледнев, умирает,
Птиц веселых умчался полет
В те поля, где апрель расцветает,
Где он яркую песню поет.
О душа! Ты дрожишь, тебе скучно
По аллее скитаться сырой,
Ты бледна и напрасно все звучной
Ищешь песни, что стала немой;
Те напевы, что нас восхищали
В час осенний, холодный, молчат…
О, дождусь ли, чтоб вновь засияли
Твои взоры, где слезы дрожат.
Перевод Александры Милорадович.
Уныло падает на землю мрак холодный,
Уныло падают на землю хлопья снега.
Куда девалися сухие листья?
— Сухие листья все во власти смерти.
На землю падают лишь мрак и хлопья снега
И, словно злые ангелы, стучатся
В дверные ржавые засовы…
Те ангелы, что муки нам приносят.
Печально по небу ползут седые тучи,
Дома кругом стоят безмолвно, как могилы,
И всюду падает лишь снег да мрак холодный.
Перевод Сергея Мамонтова.
Исходники здесь: http://vеkpеrеvoda.com
Грянул гром. Чашка неба расколота.
Разорвалися тучи тесные.
На подвесках из легкого золота
Закачались лампадки небесные.
Отворили ангелы окно высокое,
Видят — умирает тучка безглавая,
А с запада, как лента широкая,
Подымается заря кровавая.
Догадалися слуги божии,
Что недаром земля просыпается,
Видно, мол, немцы негожие
Войной на мужика подымаются.
Сказали ангелы солнышку:
«Разбуди поди мужика, красное,
Потрепи его за головушку,
Дескать, беда для тебя опасная».
Встал мужик, из ковша умывается,
Ласково беседует с домашней птицею,
Умывшись, в лапти наряжается
И достает сошники с палицею.
Думает мужик дорогой в кузницу:
«Проучу я харю поганую».
И на ходу со злобы тужится,
Скидает с плечей сермягу рваную.
Сделал кузнец мужику пику вострую,
И уселся мужик на клячу брыкучую.
Едет он дорогой пестрою,
Насвистывает песню могучую,
Выбирает мужик дорожку приметнее,
Едет, свистит, ухмыляется,
Видят немцы — задрожали дубы столетние,
На дубах от свиста листы валятся.
Побросали немцы шапки медные,
Испугались посвисту богатырского…
Правит Русь праздники победные,
Гудит земля от звона монастырского.
Величество Солнца великия поприща в Небесах пробегает легко,
Но малым нам кажется, ибо в далекости от Земли отстоит высоко.
Одежда у Солнца с короною — царския, много тысяч есть Ангелов с ним,
По вся дни хождаху с ним, егда же зайдет оно, есть и отдых одеждам златым.
Те Ангелы Божии с него совлекают их, на Господень кладуть их престол,
И на ночь три Ангела у Солнца останутся, чтоб в чертог его — враг не вошел.
И только что к Западу сойдет оно, красное, это час есть для огненных птиц,
Нарицаемых финиксы и ксалавы горючие, упадают, летучие, ниц.
Пред Солнцем летят они, и блестящия крылия в океянстей макают воде,
И кропят ими Солнце, да жаром пылающим не спалит поднебесность нигде.
И егда от огня обгорает их перие, в океан упадают они,
В океане купаются, и в воде обновляются, снова светлы на новые дни.
И едва в полуночь от престола Господняго двигнет Ангел покров и венец,
Петел тут пробуждается, глас его возглашается, из конца поднебесной в конец.
И до света свершается эта песнь предразсветная, от жилищ до безлюдных пустынь.
Бог-Творец величается, радость в мир возвещается, радость темным и светлым. Аминь.
Я черных душ вожатый бледный,
я пастырь душ, лишенных крыл,
я, призрак смутный и бесследный,
лишь двери Рая им раскрыл.
Здесь душ блаженных вереница
течет, как звезды, предо мной,
и падших душ, укрывших лица,
стеня, влечется хмурый строй.
Моя стезя одна и та же
от дня творенья до Суда,
за веком век, за стражей стража,
но я бессменен навсегда.
Я — путь к блаженствам, но неведом
моим очам Господен Град,
и душ стада за мною следом
нисходят в мой незримый Ад.
Я никогда не поднимаю
всегда спокойного чела,
и с мглой Преддверия сливаю
два серые мои крыла.
Я тенью гор столетья мерю,
как тенью солнечных часов,
не вопрошая, внемлю зов,
все зная, ничему не верю!
Мне высь полета незнакома;
мне посох дан взамен меча,
я им стучу у двери дома,
и гаснет робкая свеча.
У девы милой и прелестной,
Невинной радости ясней,
Морей восточных перл чудесный
Блестит один среди кудрей;
Всех роз свежее, роза нежно
Припала к груди белоснежной;
И, чистою пленен красой,
Вблизи, с улыбкой неземной,
Чело увенчано звездами, —
Хранитель ангел предстоял
И тихо белыми крылами
Младую деву осенял.«Когда с непостижимой силой, —
Мне молвила она, — о милый!
Ты мог бы сделаться другим
Восточным перлом, розой алой
Иль светлым ангелом моим;
Но, полон всё любви бывалой,
В чьем виде, избранном тобой,
Явился б ты передо мной?» — «Я был бы ангел твой хранитель!
Но, может быть, небесный житель
За негу чувств, за нрав живой
С тобою ссорится порой, —
То пусть я розою душистой,
Пока цветку не увядать;
Потом хочу как перл огнистый
На девственном челе сиять.
О, будь лишь мне дано судьбою
Всё быть твоим, всё быть с тобою!»Но вдруг той нет, с кем сердцем жил, —
Красу и счастье гроб схватил.
Мой дух крушим, убит мученьем,
Безумье мрачное зажглось,
Затмились думы искушеньем:
Увы, что с ней теперь сбылось?..
И слезы с пламенной мольбою
Я лил денной, ночной порою.
И раз, едва алел восток,
Явился белый голубок;
За ним от радужного мира
Летит ко мне струя эфира, —
И сердцу весть была дана,
Что выше звезд уже она.
О ты, страдающих спаситель,
Возьми меня, возьми скорей!
Подруги радостной моей
Да буду ангел я хранитель!
Святи любовь младых сердец
В любви твоей, любви творец!
Смейся, Наденька, шути!
Пей из чаши золотой
Счастье жизни молодой,
Милый ангел во плоти!
Быстро волны ручейка
Мчат оторванный цветок;
Видит резвый мотылек
Листик алого цветка,
Вьется в воздухе, летит,
Ближе… вот к нему прильнул…
Ветер волны колыхнул —
И цветок на дне лежит…
Где же, где же, мотылек,
Роза нежная твоя?
Ах, не может для тебя
Возвратить ее поток!…
Смейся, Наденька, шути!
Пей из чаши золотой
Счастье жизни молодой,
Милый ангел во плоти!
Было время, как и ты,
Я глядел на божий свет;
Но прошли пятнадцать лет —
И рассеялись мечты.
Хладной бурною рекой
Рой обманов пролетел,
И мой дух окаменел
Под свинцовою тоской!
Где ты, радость? Где ты, кровь?
Где огонь бывалых дней?…
Ах, из памяти моей
Истребила их любовь!
Смейся, Наденька, шути!
Пей из чаши золотой
Счастье жизни молодой,
Милый ангел во плоти!
Будет время, как и я,
Ты о прежнем воздохнешь
И печально вспомянешь:
«Где ты, молодость моя?…»
Молчалива и одна,
Будешь сердце поверять
И, уныния полна,
Втайне слезы проливать.
Потемнеют небеса
В ясный полдень для тебя,
Не узнаешь ты себя —
Пролетит твоя краса…
Смейся ж, смейся и шути!
Пей из чаши золотой
Счастье жизни молодой,
Милый ангел во плоти!
1
Нежный жемчуг, Маргарита, —
Как поют в испанских песнях, —
Пели ангелы на Небе
В день рожденья твоего.
Пели ангелы и птицы,
И цвели в садах гвоздики,
Распускались, раскрывались
В блеске Солнца чаши роз.
Оттого лицом красивым
Ты на ангелов похожа,
И уста твои гвоздики,
Нежный голос — пенье птиц.
И мечтанья — светлый жемчуг,
Оттененный розой алой,
И глаза твои — как Небо,
Где бездонна глубина.
2
Мне радостно видеть, что в сердце моем
Есть нежность без жадных желаний,
Что в эту минуту, когда мы, вдвоем,
Как будто безгласную песню поем,
Так тихо в восторженном сердце моем,
Так много немых обаяний.
Ты светлая радость воздушного сна,
Восторг, но восторг не влюбленный,
Ты мне на мгновенье, как сказка, дана,
О, как ты спокойна, как стройно-нежна,
Минута, и вот убегает волна,
И я ухожу просветленный.
3
Паутинка сентябрьского дня,
Ты так нежно пленяешь меня
Как живешь ты, под Солнцем блистая,
Как ты светишься — вся золотая!
Паутинка сентябрьского дня,
Ты блестишь далеко от меня.
Но со мной ты на выжатом поле,
Ты со мною — под Солнцем, на воле.
4
Я хотел бы дышать белоснежным цветком,
Но в душе лепестки раскрываются алые.
О, мой друг, я с твоей белизной незнаком.
Я мерцаю раскрытым и страстным цветком.
Я люблю упоенья любви, запоздалые.
И в душе у меня, еле слышно звеня,
Сквозь восторг раздаются упреки усталые.
Другое название стихотворения:
«Баллада о коротком счастье»
Трубят рога: скорей, скорей! —
И копошится свита.
Душа у ловчих без затей,
Из жил воловьих свита.
Ну и забава у людей —
Убить двух белых лебедей!
И стрелы ввысь помчались…
У лучников намётан глаз,
А эти лебеди как раз
Сегодня повстречались.
Она жила под солнцем — там,
Где синих звёзд без счёта,
Куда под силу лебедям
Высокого полёта.
Вспари и два крыла раскинь,
В густую трепетную синь
Скользи по божьим склонам —
В такую высь, куда и впредь
Возможно будет долететь
Лишь ангелам и стонам.
Но он и там её настиг —
И счастлив миг единый,
Да только был тот яркий миг
Их песней лебединой…
Крылатым ангелам сродни,
К земле направились они —
Опасная повадка:
Из-за кустов, как из-за стен,
Следят охотники за тем,
Чтоб счастье было кратко.
Вот отирают пот со лба
Виновники паденья,
Сбылась последняя мольба:
«Остановись, мгновенье!»
Так пелся этот вечный стих
В пик лебединой песни их —
Счастливцев одночасья.
Они упали вниз вдвоём,
Так и оставшись на седьмом,
На высшем небе счастья.
Лиза в городе жила,
Но невинною была;
Лиза, ангел красотою,
Ангел нравом и душою.
Время ей пришло любить…
Всем любиться в свете должно,
И в семнадцать лет не можно
Сердцу без другого жить.
Что же делать? где искать?
И кому люблю сказать?
Разве в свете появиться,
Всех пленить, одним плениться?
Так и сделала она.
Лизу люди окружили,
Лизе все одно твердили:
«Ты прельщать нас рождена!»
«Будь супругою моей! —
Говорит богатый ей.-
Всякий день тебе готовы
Драгоценные обновы;
Станешь в золоте ходить;
Ожерельями, серьгами,
Разноцветными парчами
Буду милую дарить».
Что ж красавица в ответ?
Что сказала? да иль нет?
Лиза только улыбнулась;
Прочь пошла, не оглянулась.
Гордый барин ей сказал:
«Будь супругою моею;
Будешь знатной госпожею:
Знай, я полный генерал!»
Что ж красавица в ответ?
Что сказала? да иль нет?
Генералу поклонилась;
Только чином не пленилась;
Лиза… далее идет;
Ищет, долго не находит…
«Так она и век проходит!..»
Ошибаетесь — найдет!
Лизе суженый сказал:
«Чином я не генерал
И богатства не имею,
Но любить тебя умею.
Лиза! будь навек моя!»
Тут прекрасная вздохнула,
На любезного взглянула
И сказала: «Я твоя!»
Когда лакают
Святые свой нектар и шерри-бренди
И валятся на травку и под стол,
Тогда играют
Никем непобедимые «Медведи»
В кровавый, дикий, подлинный футбол.
В тиски медвежие
Попасть к нам не резон,
Но те же наши лапы — нежные
Для наших милых девочек и жён.
Нам выпадает карта
От травмы до инфаркта.
Нам выпадает карта —
Мы ангелы азарта!
Вперёд, к победе!
Соперники растоптаны и жалки,
Мы проучили, воспитали их.
Но вот «Медведи»
Приобретают свежие фиалки
И навещают в госпитале их.
Тиски медвежие
Не выдержит иной,
А в общем, мы ребята нежные
С пробитою, но светлой головой.
Нам выпадает карта
От травмы до инфаркта.
Мы ожидаем фарта,
Мы дьяволы азарта!
А нам забили…
Не унывают смелые «Медведи» —
Они не знают на поле проблем.
А на могиле
Все наши мэри, доротти и сэди
Потоки слёз прольют в помятый шлем.
В тиски медвежие
К нам попадёт любой,
А впрочем, мы ребята нежные
С травмированной детскою душой.
Нам выпадает карта
От травмы до инфаркта.
Мы ожидаем фарта,
Мы ангелы азарта!
И пусть святые,
Пресытившись едой и женским полом,
На настоящих идолов глядят.
«Медведи» злые
Невероятным, бешеным футболом
Божественные взоры усладят.
Тиски медвежие
Смыкаются — визжат:
«Спасите наши души нежные,
Нетронутые души медвежат!»
Завидую портрету моему!
Холодною, бесчувственною тенью
Он будет там, где жить бы сам хотел я
Внимающей, любящею душою.
Он будет там, где вечность нам глася,
Свершается светлейшее земное,
Где царское могущество пред Вышним
Смиряется, в одной покорной вере
Величие и славу заключая,
Где вдохновенный, опытом веков
Наставленный, грядущего пророк,
Вождь настоящего, могучий друг
Свободы, буйства враг, небесной правды
Свершитель на земле, державный гений
Неутомимо бодрствует для блага.
Святилище, где добрый царь наш верно
Им знаемому Богу служит, сердцем
Постигнув тайну царского призванья.
Да станет Ангел с пламенным мечом
У входа твоего, как пред дверьми
Эдема, чтоб тебя не возмутили
Враждебные волнения земные;
И да гори светилом упованья,
Маяком плавателем в буре века,
Плывущим бодро с верою в добро
Нам сению твоею та звезда,
Которая на небе воссияла
В тот час, когда в нем ангелы о вести
Земле запели: „Слава в вышних Богу,
Мир на земле, благоволенье в людях“.
Засни, дитя, спи, ангел мой!
Мне душу рвет твое стенанье!
Ужель страдать и над тобой?
Ах, тяжко и одно страданье! Когда отец твой обольстил
Меня любви своей мечтою,
Как ты, пленял он красотою,
Как ты, он прост, невинен был!
Вверялось сердце без защиты,
Но он неверен; мы забыты.Засни, дитя! спи, ангел мой!
Мне душу рвет твое стенанье!
Ужель страдать и над тобой?
Ах, тяжко и одно страданье! Когда покинет легкий сон,
Утешь меня улыбкой милой;
Увы, такой же сладкой силой
Повелевал душе и он.
Но сколь он знал, к моей напасти,
Что всё его покорно власти! Засни, дитя! спи, ангел мой!
Мне душу рвет твое стенанье!
Ужель страдать и над тобой?
Ах, тяжко и одно страданье! Мое он сердце распалил,
Чтобы сразить его изменой;
Почто с своею переменой
Он и его не изменил?
Моя тоска неутолима;
Люблю, хотя и нелюбима.Засни, дитя! спи, ангел мой!
Мне душу рвет твое стенанье!
Ужель страдать и над тобой?
Ах, тяжко и одно страданье! Его краса в твоих чертах;
Открытый вид, живые взоры;
Его услышу разговоры
Я скоро на твоих устах!
Но, ах, красой очарователь,
Мой сын, не будь, как он, предатель! Засни, дитя! спи, ангел мой!
Мне душу рвет твое стенанье!
Ужель страдать и над тобой?
Ах, тяжко и одно страданье! В слезах у люльки я твоей —
А ты с улыбкой почиваешь!
О дай, творец, да не узнаешь
Печаль подобную моей!
От милых горе нестерпимо!
Да пройдет страшный жребий мимо! Засни, дитя! спи, ангел мой!
Мне душу рвет твое стенанье!
Ужель страдать и над тобой?
Ах, тяжко и одно страданье! Навек для нас пустыня свет,
К надежде нам пути закрыты,
Когда единственным забыты,
Нам сердца здесь родного нет,
Не нам веселие земное;
Во всей природе мы лишь двое! Засни, дитя! спи, ангел мой!
Мне душу рвет твое стенанье!
Ужель страдать и над тобой?
Ах, тяжко и одно страданье! Пойдем, мой сын, путем одним,
Две жертвы рока злополучны.
О, будем в мире неразлучны,
Сносней страдание двоим!
Я нежных лет твоих хранитель,
Ты мне на старость утешитель! Засни, дитя! спи, ангел мой!
Мне душу рвет твое стенанье!
Ужель страдать и над тобой?
Ах, тяжко и одно страданье!
Люблю Тебя, Ангел-Хранитель во мгле.
Во мгле, что со мною всегда на земле.
За то, что ты светлой невестой была,
За то, что ты тайну мою отняла.
За то, что связала нас тайна и ночь,
Что ты мне сестра, и невеста, и дочь.
За то, что нам долгая жизнь суждена,
О, даже за то, что мы — муж и жена!
За цепи мои и заклятья твои.
За то, что над нами проклятье семьи.
За то, что не любишь того, что люблю.
За то, что о нищих и бедных скорблю.
За то, что не можем согласно мы жить.
За то, что хочу и смею убить —
Отмстить малодушным, кто жил без огня,
Кто так унижал мой народ и меня!
Кто запер свободных и сильных в тюрьму,
Кто долго не верил огню моему.
Кто хочет за деньги лишить меня дня,
Собачью покорность купить у меня…
За то, что я слаб и смириться готов,
Что предки мои — поколенье рабов,
И нежности ядом убита душа,
И эта рука не поднимет ножа…
Но люблю я тебя и за слабость мою,
За горькую долю и силу твою.
Что огнем сожжено и свинцом залито —
Того разорвать не посмеет никто!
С тобою смотрел я на эту зарю —
С тобой в эту черную бездну смотрю.
И двойственно нам приказанье судьбы:
Мы вольные души! Мы злые рабы!
Покорствуй! Дерзай! Не покинь! Отойди!
Огонь или тьма — впереди?
Кто кличет? Кто плачет? Куда мы идем?
Вдвоем — неразрывно — навеки вдвоем!
Воскреснем? Погибнем? Умрем?
ПилигримАллах ли там среди пустыни
Застывших волн воздвиг твердыни, Притоны ангелам своим;
Иль дивы, словом роковым, Стеной умели так высоко
Громады скал нагромоздить,
Чтоб путь на север заградить
Звездам, кочующим с востока?
Вот свет всё небо озарил:
То не пожар ли Цареграда?
Иль бог ко сводам пригвоздил
Тебя, полночная лампада,
Маяк спасительный, отрада
Плывущих по морю светил?
МирзаТам был я, там, со дня созданья,
Бушует вечная метель;
Потоков видел колыбель.
Дохнул, и мерзнул пар дыханья.
Я проложил мой смелый след,
Где для орлов дороги нет,
И дремлет гром над глубиною,
И там, где над моей чалмою
Одна сверкала лишь звезда,
То Чатырдаг был…
Пилигрим
А!..1838 г. Козлов (по-турецки Гёзлев) — так называлась раньше Евпатория. «Застывших волн… твердыни» — Крымские горы, самая высокая из которых Чатырдаг. Дивы — по древней персидской мифологии — злые гении, некогда царствовавшие на земле, потом изгнанные ангелами и ныне живущие на конце света, за горою Каф (примечание Мицкевича).Упоминание о «дивах» в тексте Лермонтова свидетельствует о его внимании к подстрочнику, стремлении приблизиться к оригинальному тексту. В переводе Козлова «дивы» отсутствуют. Мирза — в Иране почетный титул царедворцев и высших чинов.
В той комнате под чердаком,
в той нищенской, в той суверенной,
где старомодным чудаком
задор владеет современный, где вкруг нечистого стола,
среди беды претенциозной,
капроновые два крыла
проносит ангел грациозный, —в той комнате, в тиши ночной,
во глубине магнитофона,
уже не защищенный мной,
мой голос плачет отвлеченно.Я знаю — там, пока я сплю,
жестокий медиум колдует
и душу слабую мою
то жжет, как свечку, то задует.И гоголевской Катериной
в зеленом облаке окна
танцует голосок старинный
для развлеченья колдуна.Он так испуганно и кротко
является чужим очам,
как будто девочка-сиротка,
запроданная циркачам.Мой голос, близкий мне досель,
воспитанный моей гортанью,
лукавящий на каждом «эль»,
невнятно склонный к заиканью, возникший некогда во мне,
моим губам еще родимый,
вспорхнув, остался в стороне,
как будто вздох необратимый.Одет бесплотной наготой,
изведавший ее приятность,
уж он вкусил свободы той
бесстыдство и невероятность.И в эту ночь там, из угла,
старик к нему взывает снова,
в застиранные два крыла
целуя ангела ручного.Над их объятием дурным
магнитофон во тьме хлопочет,
мой бедный голос пятки им
прозрачным пальчиком щекочет.Пока я сплю — злорадству их
он кажет нежные изъяны
картавости — и снов моих
нецеломудренны туманы.
Я вас люблю, — хоть я бешусь,
Хоть это труд и стыд напрасный,
И в этой глупости несчастной
У ваших ног я признаюсь!
Мне не к лицу и не по летам…
Пора, пора мне быть умней!
Но узнаю по всем приметам
Болезнь любви в душе моей:
Без вас мне скучно, — я зеваю;
При вас мне грустно, — я терплю;
И, мочи нет, сказать желаю,
Мой ангел, как я вас люблю!
Когда я слышу из гостиной
Ваш легкий шаг, иль платья шум,
Иль голос девственный, невинный,
Я вдруг теряю весь свой ум.
Вы улыбнетесь, — мне отрада;
Вы отвернетесь, — мне тоска;
За день мучения — награда
Мне ваша бледная рука.
Когда за пяльцами прилежно
Сидите вы, склонясь небрежно,
Глаза и кудри опустя, —
Я в умиленье, молча, нежно
Любуюсь вами, как дитя!..
Сказать ли вам мое несчастье,
Мою ревнивую печаль,
Когда гулять, порой, в ненастье,
Вы собираетеся вдаль?
И ваши слезы в одиночку,
И речи в уголку вдвоем,
И путешествия в Опочку,
И фортепьяно вечерком?..
Алина! сжальтесь надо мною.
Не смею требовать любви.
Быть может, за грехи мои,
Мой ангел, я любви не стою!
Но притворитесь! Этот взгляд
Все может выразить так чудно!
Ах, обмануть меня не трудно!..
Я сам обманываться рад!
С детских лет — видения и грезы,
Умбрии ласкающая мгла.
На оградах вспыхивают розы,
Тонкие поют колокола.
Слишком резвы милые подруги,
Слишком дерзок их открытый взор.
Лишь она одна в предвечном круге
Ткет и ткет свой шелковый узор.
Робкие томят ее надежды,
Грезятся несбыточные сны.
И внезапно — красные одежды
Дрогнули на золоте стены.
Всем лицом склонилась над шелками,
Но везде — сквозь золото ресниц —
Вихрь ли с многоцветными крылами,
Или ангел, распростертый ниц…
Темноликий ангел с дерзкой ветвью
Молвит: «Здравствуй! Ты полна красы!»
И она дрожит пред страстной вестью,
С плеч упали тяжких две косы…
Он поет и шепчет — ближе, ближе,
Уж над ней — шумящих крыл шатер…
И она без сил склоняет ниже
Потемневший, помутневший взор…
Трепеща, не верит: «Я ли, я ли?»
И рукою закрывает грудь…
Но чернеют пламенные дали —
Не уйти, не встать и не вздохнуть…
И тогда — незнаемою болью
Озарился светлый круг лица…
А над ними — символ своеволья —
Перуджийский гриф когтит тельца.
Лишь художник, занавесью скрытый, —
Он провидит страстной муки крест
И твердит: «Profani, procul ite,
Hic amoris locus sacer est*».
* Идите прочь, непосвященные:
здесь свято место любви (лат.).
Кто ты, Ангел светлоокой,
С лучезарною звездой?
Из какой страны далекой
Прилетел на север мой?
— „Прилетел я из прекрасной
Полуденной стороны,
Где без зноя небо ясно,
Где предел младой весны!“
Сладко мне твое явленье!
Гость воздушный, в добрый час!
Полюбуйся на творенье
И на севере у нас;
Но пленительному югу
Для чего ж ты изменил?..
— „Небом данную подругу
Я на север проводил!
Где над Неккаром дубровы
Сеннолиственны шумят,
Где на холме пурпуровый
Созревает виноград.
Там, сердца обворожая
Тихой прелестью своей,
Непорочно молодая
Расцветала дочь царей!
Спутник ей от колыбели
Тайно зрел я, как в тиши
Родилися и созрели
Красоты ее души.
Провидение судило
Вам питомицу мою!
Дар примите! Все, что мило,
С нею вам передаю!“
Светлый Ангел с лучезарной
Путеводною звездой!
Милый дар твой благодарно
Принимает север мой!
Здесь, под сению державы
Благотворныя, живет
Верный ей, достойный славы
И прославленный народ.
И любима им младая
Будет спутница твоя!
Здесь готова ей родная
С нежной матерью семья!
И с доверчивым участьем.
С сердцем, где добро живет,
Здесь ее делиться счастьем
Дружба радостная ждет!
И младой душе супруга
Жизнь другую даст она,
И, союза их подруга,
Будет радость им верна!..
Ты же, Ангел, проводивший
К нам ее в полночный край,
Ты, досель ее хранивший,
И отныне сохраняй!
— „Навсегда с ее душою
Будет верный Ангел жить
И хранительной звездою
Неизменно ей светить!
И уже в стране лазурной,
За границею земной,
Духи жизни с тайной урной
Собрались перед судьбой!
Умоляют, уповают,
С умиленной верой ждут,
И цветами обвивают
Полный жребиев сосуд“.
Дай обетам исполненье!
О, судьба, не измени!
Провиденье, Провиденье!
Защити и сохрани!
Что делать, мой ангел, мы стали спокойней,
мы стали смиренней.
За дымкой метели так мирно клубится наш милый Парнас.
И вот наступает то странное время иных измерений,
где прежние мерки уже не годятся — они не про нас.Ты можешь отмерить семь раз и отвесить
и вновь перевесить
и можешь отрезать семь раз, отмеряя при этом едва.
Но ты уже знаешь как мало успеешь
за год или десять,
и ты понимаешь, как много ты можешь за день или два.Ты душу насытишь не хлебом единым и хлебом единым,
на миг удивившись почти незаметному их рубежу.
Но ты уже знаешь,
о, как это горестно — быть несудимым,
и ты понимаешь при этом, как сладостно — о, не сужу.Ты можешь отмерить семь раз и отвесить,
и вновь перемерить
И вывести формулу, коей доступны дела и слова.
Но можешь проверить гармонию алгеброй
и не поверить
свидетельству формул —
ах, милая, алгебра, ты не права.
Ты можешь беседовать с тенью Шекспира
и собственной тенью.
Ты спутаешь карты, смешав ненароком вчера и теперь.
Но ты уже знаешь,
какие потери ведут к обретенью,
и ты понимаешь,
какая удача в иной из потерь.
А день наступает такой и такой-то и с крыш уже каплет,
и пахнут окрестности чем-то ушедшим, чего не избыть.
И нету Офелии рядом, и пишет комедию Гамлет,
о некоем возрасте, как бы связующем быть и не быть.Он полон смиренья, хотя понимает, что суть не в смиренье.
Он пишет и пишет, себя же на слове поймать норовя.
И трепетно светится тонкая веточка майской сирени,
как вечный огонь над бессмертной и юной
душой соловья.