Любовь сегодня — мир, вселенная,
И кто не хочет ей дохнуть,
Тот раб, в нем — Завтра, тень бессменная,
Чей мрак глядит, как мука пленная,
На Жизни лабиринтный путь.
Поэт рожден, чтоб жить среди людей виденьем,
В особенной стране, под золотой звездой;
И полон дух его к презрению презреньем,
К любви любовью, и к вражде враждой.
Отрывок
Богатство вместе с властью вольно бродят,
Вступая в океан добра и зла,
Когда они из наших рук уходят;
Любовь же, пусть неправильной была, —
Бессмертная, в бессмертии пребудет,
Все превзойдет, что́ было — или будет.
Отрывок
Есть ласка теплой нежной атмосферы
Вкруг существа, чей вид для наших глаз —
Услада. Мы блаженствуем без меры,
Мы точно в нежной дымке, в светлый час,
Когда мы с тем, кто жизни жизнь для нас.
Отрывок
Нет, Музыку ты не зови
«Блаженной пищею Любви»,
Иль разве, что Любовь питается собою,
Своею нежною душою,
Пока не станет наконец
Всем тем, о чем, рождая звуки,
Нам шепчет Музыка — для муки
И для блаженства всех сердец.
Сегодня целый час, перебирая цвет
Различнейших цветков, я спрашивал ответа —
«Не любит — любит — нет».
Что́ возвещала мне подобная примета?
Спокойствие мечты, виденье прошлых лет,
Богатство, славу, ласку света
Иль то… Но нет ни слов, ни сил:
Вам так понятно все, оракул верным был.
Чья нежная любовь, блистая в мире,
Сдержала стрелы жгучие презренья?
Чьи похвалы, чье теплое пристрастье
Награда добрых дел?
Моя душа под ласкою чьих взглядов
В добре мужалась и взрастала в правде?
В чьи взоры я глядел с глубоким чувством,
Сильней любя людей?
О, Гарриэт, в твои: — для этой песни
Ты мне была как ум и вдохновенье;
Твои — цветы, расцветшие с зарею,
Хоть сплел в венок их я.
Залог любви прижми к груди с любовью;
И знай, промчится день, умчатся годы,
Но все цветы, в моем возникши сердце,
Посвящены тебе.
Ручьи сливаются с Рекою,
Река стремится в Океан;
Несется ветер над Землею,
К нему ласкается Туман.
Все существа, как в дружбе тесной,
В союз любви заключены.
О, почему ж, мой друг прелестный,
С тобой мы слиться не должны? —
Смотри, уходят к Небу горы,
А волны к берегу бегут;
Цветы, склоняя нежно взоры,
Как брат к сестре, друг к другу льнут.
Целует Ночь — морские струи,
А землю — блеск лучистый Дня:
Но что мне эти поцелуи,
Коль не целуешь ты меня?
Эмилия, зачем ты мне даришь букет
Из нежной резеды с душистой базиликой?
Блаженства и любви — в них символ светлоликой,
Но братства тесного любви с блаженством — нет!
В них капли крупные трепещут и блистают;
Ты плакала, когда срывала их? Красы
Такой цветы не получают
Ни от дождя, ни от росы.
Ты плакала иль нет? Мне сладко сомневаться,
С самим собою быть в борьбе,
И скорбным думам отдаваться, —
Мой друг печальный, — о тебе.
О, дай мне светлых звезд, любовью не смущая!
Не знаешь ты: во мне любовь
Огнем сжигает все, и угли, потухая,
Дотлеют и не вспыхнут вновь.
Доброй ночи? О, нет, дорогая! Она
Не добра, если гонит любовь мою прочь;
Проведем ее вместе с тобою без сна, —
И тогда будет добрая ночь!
Разве может быть добрая ночь без тебя?
Разве в силах я грусть о тебе превозмочь?
Нет, весь мир позабыть, трепеща и любя, —
Это добрая ночь!
Ночь лишь тем хороша, что мы ночью нежней,
От влюбленных сердец скорбь уносится прочь,
Но не будем совсем говорить мы о ней, —
И тогда будет добрая ночь!
Смерть всюду, всегда, неизменно. Неразлучна с ней жизнь золотая.
Смертью дышит небесная твердь
И все, что живет, что трепещет, на заре расцветая.
И в нас приютилася смерть.
Сперва умирают восторги, а потом опасенья, надежды, —
И уж не на что больше смотреть;
И прах наклоняется к праху, закрываются вежды, —
И мы, мы должны умереть.
Все гибнет, над чем наше сердце беззаветной любовью горело,
Разрастается смертная тьма,
И если бы то, что мы любим, умереть не хотело,
Любовь умерла бы сама.
Мой слабый дух покоился в сияньи
Твоих очей, любовь моя;
К тебе стремился он, как в полдень знойный
Стремится лань к струям ручья.
Твой берберийский конь тебя, как буря
Далеко от меня умчал;
Тебя догнать, увы, я был не в силах.
Мой дух тебя сопровождал.
Быстрей коня, быстрей полета бури,
Быстрей чем к людям смерть идет,
Стремится мысль на крыльях голубиных
Любви и ласковых забот.
С тобой в мечтах сливаюсь я повсюду,
В нужде, в скитаниях, в борьбе,
И ни одной улыбки не прошу я
За все тревоги о тебе.
Мой слабый дух покоился в сиянье
Твоих очей, любовь моя;
К тебе стремился он, как в полдень знойный
Стремится лань к струям ручья.
Твой берберийский конь тебя, как буря,
Далеко от меня умчал;
Тебя догнать, увы, я был не в силах.
Мой дух тебя сопровождал.
Быстрей коня, быстрей полета бури,
Быстрей, чем к людям смерть идет,
Стремится мысль на крыльях голубиных
Любви и ласковых забот.
С тобой в мечтах сливаюсь я повсюду,
В нуждах, в скитаниях, в борьбе,
И ни одной улыбки не прошу я
За все тревоги о тебе.
Роскошной неги, Снов лучистых
Раскрыты светлые врата,
Здесь в переливах золотистых
Сойдутся Мощь и Красота.
Они приникнут к изголовью.
Зажгите, звезды, все огни,
И ты, о, Ночь, своей любовью
Слиянье страсти осени.
Еще природа не вверяла
Любви — такую красоту.
Еще луна не озаряла
Такую верную чету.
Пусть вкусит он самозабвенье,
Не видя милого лица!
Бегите, быстрые Мгновенья,
И возвращайтесь без конца!
Вы, феи, ангелы святые,
Склонитесь ласково над ней!
Блюдите, звезды золотые,
Восторг немеркнущих огней!
О, страх! О, радость! Что́ свершится,
Покуда мир окутан сном,
Пред тем как солнце загорится!
Идем! Идем!
Пьет воздух, свет хамелеон;
Славу и любовь — поэт.
Если б находил их он
В сем обширном мире бед,
Не была ли б всякий час
Краска у него не та, —
Как хамелеон цвета
Сменит, свету напоказ,
В сутки двадцать раз?
Скрыт поэт с рожденья дней
Средь земных холодных сфер,
Как хамелеон в своей
Глубочайшей из пещер.
Свет блеснет — сменен и цвет;
Нет любви, поэт — иной.
Слава — грим любви; и той
И другой стремясь вослед,
Мечется поэт.
Не смейте вольный ум поэта
Богатством, властью принижать!
Если б что-нибудь, кроме света,
Мог хамелеон глотать, —
Он бы в ящерицы род
Перешел — сестры земной.
Дух залунный, сын иной
Солнечной звезды высот,
О, беги щедрот!
Хамелеону — свет с простором;
Поэту — слава и любовь:
Когда б поэт тревожным взором
Их видел всюду вновь и вновь,
С такой же легкостью встречая,
Как видит свет хамелеон,
Тогда б он не был, угасая,
Так поминутно изменен.
Поэт среди толпы холодной
Таков же, как хамелеон,
Когда бы от земли свободной
Он был пещерой отделен;
Где — свет, хамелеон меняет
Свой собственный воздушный цвет, —
Поэт бледнеет и вздыхает,
Где нет любви и славы нет.
Но да не будет дух поэта
Богатством, властью осквернен:
Когда б иным чем, вместо света,
Питаться стал хамелеон,
Когда б совсем он стал телесный,
Тогда б он ящерицей был.
Служи всегда мечте небесной,
Поэт, создание светил!
Я любил. Что́ значит жить? — Любить.
Но когда в нас больше нет дыханья,
И любовь не может дольше быть,
Я мечтал. Но те мои мечтанья
Не такие, как они сейчас,
В них горело яркое сознанье,
Мысли, знанье всех, кто жил до нас,
Были в них несчетные виденья,
Все, что есть в природе, — звенья, звенья.
И еще люблю я до сих пор,
И еще мечтаю я — так странно.
Сердце пьет подонки, боль, позор.
Так любя, живу;…………
Я мечтаю, мысли мчатся, мчатся.
И виденья прошлого роятся,
Входят в настоящее они,
Каждый миг мрачнее сны мне снятся,
Странны перемешанные дни.
Иногда я вижу, предо мною
Точно дух серебряный, как ты,
Леонора! он окутан мглою,
Я за ним слежу, кипят мечты,
Он плывет, он гаснет за стеною,
За окном решетчатым моим,
Тает, расплывается, как дым;
Он уж где-то там во тьме, далеко,
И вздыхает он, простясь со мной,
Как вздыхает сонная осока
Над прильнувшей к берегу волной.
Третья вариация
Песня юношей
Чтоб сны приникли к изголовью,
Зажгите, звезды, все огни,
И ты, о, ночь, своей любовью
Слиянье страсти осени!
Еще природа не вверяла
Любви — такую красоту,
Еще луна не озаряла
Такую верную чету.
О, пусть во мгле самозабвенья
Не видит он ее лица!
Бегите, быстрые мгновенья,
И возвращайтесь без конца!
Песня девушек
Вы, феи, ангелы святые,
Склонитесь ласково над ней!
Блюдите, звезды золотые,
Восторг немеркнущих огней!
О, страх! О, радость! Что́ свершится,
Покуда мир окутан сном!
О, мы не знаем! Ночь промчится.
Идем! Идем!
Юноши
О, медли, медли, свет востока,
Свое завистливое око
Скрывай подольше в безднах Сна!
Девушки
Нет, Веспер, нет, вернись скорее!
Пусть лик твой вспыхнет, в блеске млея,
И разомкнется глубина!
Хор
Роскошной неги, Снов лучистых
Раскрыты светлые врата.
Здесь в переливах золотистых
Сойдутся Мощь и Красота.
О, пусть вкруг них светло зажжется
Пурпуровый туман любви,
Пусть чувство их в цветок сольется,
В сердечной вспыхнувши крови!
И пусть, как камень драгоценный,
Их страсть лучи распространит,
И этот праздник незабвенный
Им детский облик подарит!
Если луч отблистает,
Светлый след беспощадные тени сотрут,
Если туча растает,
Ослепительной радуги краски умрут,
Если лютня разбита,
Песнопений волна замолчит навсегда,
Если чувство изжито,
Не сорвутся признания с уст никогда.
Нет ни звуков, ни смеха,
Если порваны струны, что пели в тиши,
И сердечное эхо
Не создаст песнопенья для смолкшей души.
Не создаст песнопенья,
Разве только споет заунывный хорал,
Тот, что после крушенья
Распевает морской оглушительный вал.
Только души сольются,
Как Любовь из гнезда улетает скорей,
И, бессильные, льются,
Льются горькие слезы из тусклых очей.
О, Любовь, ты рыдаешь
Надо всем, что непрочно в томленье земном,
Для чего ж созидаешь
Ты себе лишь в непрочном гробницу и дом?
Дух твой в страсти мятется,
Точно во́роны в ветре, окутавшем лес:
И рассудок смеется,
Точно мертвое солнце средь зимних небес.
И в пустыне бесплодной
Все мечты, точно листья, на землю падут,
И с насмешкой холодной
Огрубевшие ветры толпою придут.
Строки
Если луч отблистает,
Светлый след беспощадные тени сотрут.
Если туча растает,
Ослепительной радуги краски умрут.
Если лютня разбита,
Песнопений волна замолчит навсегда.
Если чувство изжито,
Не сорвутся признания с уст никогда.
Нет ни звуков, ни смеха,
Если порваны струны, что пели в тиши,
И сердечное эхо
Не создаст песнопенья для смолкшей души.
Не создаст песнопенья,
Разве только споет заунывный хорал,
Тот, что после крушенья
Распевает морской оглушительный вал.
Только души сольются,
Как Любовь из гнезда улетает скорей,
И, бессильные, льются,
Льются горькие слезы из тусклых очей.
О, Любовь, ты рыдаешь
Надо всем, что непрочно в томленьи земном,
Для чего ж созидаешь
Ты себе лишь в непрочном гробницу и дом?
Дух твой в страсти мятется,
Точно во́роны в ветре, окутавшем лес:
И рассудок смеется,
Точно мертвое солнце средь зимних небес.
И в пустыне бесплодной
Все мечты, точно листья, на землю падут,
И с насмешкой холодной
Огрубевшие ветры толпою придут.
В слезах вынесу бездольную долю.Эврипид. Ипполит.
Живут нездешней жизнью где-то
Толпы блуждающих теней,
Созданья воздуха и света,
С очами — звезд ночных светлей:
Чтоб встретить нежные виденья,
Людей ты покидал и шел в уединенье.
Ты вел безмолвный разговор
С непостижимым, с бесконечным,
С протяжным ветром дальних гор,
С волной морей, с ручьем беспечным,
Но был неясен их ответ,
И на любовь твою любви созвучной нет.
Ты жадно ждал огней во взорах,
Не предназначенных тебе,
Лучей искал в немых узорах, —
И все еще не внял судьбе?
Все ждешь в чужой улыбке — света,
В пожатье рук, в глазах — своей мечте ответа?
Зачем, задумав свой чертог,
Земных ты ищешь оснований?
Иль ты в себе найти не мог
Любви, мечты, очарований?
Иль вид природы, взор людей
Околдовал тебя сильней души твоей?
Умчались лживые улыбки,
Померкнул пышный блеск луны,
Ночные тени слишком зыбки,
И сразу ускользнули сны;
Один твой дух с тобой — как прежде,
Но демоном он стал, сказав «прости» надежде.
Как тень, с тобою навсегда
Тот демон — дьявол неудачи, —
Но не гони его — беда
Возникнет бо́льшая иначе.
Будь сам собой. Твой скорбный плен
Лишь станет тяжелей от всяких перемен.
Из лесов и с утесов
Мы спешим, мы спешим,
С островов и откосов,
Где простор водяной недвижим,
Услажденный моею свирелью,
Ветер в густых камышах,
Пчела над цветочною кущей,
Птички близ мирты, в кустах,
Цикада на липе цветущей,
И ящериц се́мьи, сокрыты травой,
Внимали, молчали, как Тмол вековой,
Услаждаясь моею свирелью.
И спокойно, без звона,
Зыбь Пенея текла,
И в тени Пелиона
Вся во мраке Темпея была,
Услаждаясь моею свирелью.
Нимфы лесов и ручьев,
Сатиры, Силены, Сильваны,
Медля на глади лугов,
Близ впадин, где дремлют туманы,
Внимали, был каждый любовью смущен,
Молчали, как ты замолчал, Аполлон,
Услаждаясь моею свирелью.
Я им пел о Творенье,
Пел о пляске миров,
О Любви, о Рожденье,
И о Смерти, о тайнах богов, —
И запел о другом я свирелью.
Пел, как я к деве приник,
Спеша по равнине Менала,
Обнял же только тростник,
О, боги, о, люди, как мало,
Как мало нам счастья в обмане страстей,
Все плакали, плачьте печали моей,
Услаждаясь моею свирелью.
Другая вариация
Чтоб сны приникли к изголовью,
Зажгите, звезды, все огни,
И ты, о, Ночь, своей любовью
Слиянье страсти осени.
Ужель природа доверяла
Любви — такую красоту?
Луна ужели озаряла
Такую верную чету?
О, пусть во мгле самозабвенья
Не видит он ее лица!
Бегите, быстрые мгновенья,
И возвращайтесь без конца!
Юноши
О, страх! О, радость! Что́ свершится,
Покуда мир окутан сном,
Пред тем как солнце загорится!
Идем! Идем!
Роскошной неги, снов лучистых
Раскрыты светлые врата,
Здесь в переливах золотистых
Сойдутся мощь и красота.
О, пусть во мгле самозабвенья
Не видит он ее лица!
Бегите, быстрые мгновенья,
И возвращайтесь без конца!
Девушки
О, страх! О, радость! Что́ свершится,
Покуда мир окутан сном,
Пред тем как солнце загорится!
Идем! Идем!
Вы, феи, ангелы святые,
Склонитесь ласково над ней!
Блюдите, звезды золотые,
Восторг немеркнущих огней!
О, пусть во мгле самозабвенья
Не видит он ее лица!
Бегите, быстрые мгновенья,
И возвращайтесь без конца!
Юноши и девушки
О, страх! О, радость! Что́ свершится,
Покуда мир окутан сном,
Пред тем как солнце загорится,
Идем! Идем!
Я удержал нахлынувшия слезы,
Я твердым был, и лишь слегка вздохнул,
Свои глаза, как бы страшась угрозы,
Я от твоих в испуге отвернул,
И я не знал, что ты, меня жалея,
Глядела и любила, не робея.
Согнуть себя и бешенство души,
Что лишь своим питается мученьем,
Проклятья повторять в глухой тиши,
Томиться безпросветным заключеньем,
Да, быть в цепях, не сметь стонать в тюрьме,
От глаз чужих скрываться в душной тьме.
И ты одна, в мучительные годы,
Межь тем как на тебя я не глядел,
Во мне лучом любви взростила всходы,
И положила тягостям предел,
И я, под блеском этого мгновенья,
От горькаго возстал самозабвенья.
Твои слова, в которых мир дышал,
Упали в сердце, как роса живая
На тот цветок, что не совсем завял;
Твои уста к моим, изнемогая,
Прильнули; взор твой вспыхнул, как в огне,
И сладко убедил печаль во мне.
О, милая! Тоска и опасенье
Еще грозят так странно мне с тобой,
Еще нам нужно слово утешенья;
Превратности с томительной борьбой
Пусть к нам свои не обращают взгляды,
А то совсем не будет нам отрады.
Ты так кротка, ты так добра, мила,
И я не мог бы жить на этом свете,
Когда бы ты такою не была,
Когда б ты отказала мне в привете,
Надела б маску,—лишь в душе, на дне,
Скрывая ото всех любовь ко мне.
Я удержал нахлынувшие слезы,
Я твердым был и лишь слегка вздохнул,
Свои глаза, как бы страшась угрозы,
Я от твоих в испуге отвернул,
И я не знал, что ты, меня жалея,
Глядела и любила, не робея.
Согнуть себя и бешенство души,
Что лишь своим питается мученьем,
Проклятья повторять в глухой тиши,
Томиться беспросветным заключеньем,
Да, быть в цепях, не сметь стонать в тюрьме,
От глаз чужих скрываться в душной тьме.
И ты одна, в мучительные годы,
Меж тем как на тебя я не глядел,
Во мне лучом любви взрастила всходы
И положила тягостям предел,
И я, под блеском этого мгновенья,
От горького восстал самозабвенья.
Твои слова, в которых мир дышал,
Упали в сердце, как роса живая
На тот цветок, что не совсем завял;
Твои уста к моим, изнемогая,
Прильнули; взор твой вспыхнул, как в огне,
И сладко убедил печаль во мне.
О, милая! Тоска и опасенье
Еще грозят так странно мне с тобой,
Еще нам нужно слово утешенья;
Превратности с томительной борьбой
Пусть к нам свои не обращают взгляды,
А то совсем не будет нам отрады.
Ты так кротка, ты так добра, мила,
И я не мог бы жить на этом свете,
Когда бы ты такою не была,
Когда б ты отказала мне в привете,
Надела б маску, — лишь в душе, на дне,
Скрывая ото всех любовь ко мне.
Иносказание
Первый дух
Ты весь — крылатое стремленье,
Сдержи свой огненный полет,
К тебе крадется Привиденье, —
Уж ночь идет!
Как чудно-светел мир надзвездный,
Как нежно ветер там поет,
Но нам нельзя скользить над бездной, —
Уж ночь идет!
Второй дух
Бессмертны звезды и красивы,
Мне не страшна ночная тень,
В моей груди — любви призывы, —
И в этом яркий день!
Ко мне луна преклонит взоры,
Она разгонит мрак и тень,
И золотые метеоры
Зажгут средь ночи день!
Первый дух
А если встанут дети бури,
И грянет град, и дождь польет?
Смотри, как дрогнул свод лазури, —
То ночь идет!
Ты слышишь вопли урагана?
Как будто мир кончины ждет,
Как будто гибнет средь тумана, —
То ночь идет!
Второй дух
Я слышу звуков сочетанье,
Я вижу свет, — и тает тень,
Во мне — покой, кругом — сиянье,
И ночь как яркий день;
А ты, когда землей упорно
Владеет тьма, тупая лень,
Смотри, как я всхожу проворно,
Как там светла ступень!
В глухой тиши уединенья
Возносит призрачный убор
Сосны гигантской привиденье
Среди Альпийских гор;
И если вихорь утомленный
К сосне преклонит смутный взор,
Он снова мчится, возрожденный,
Среди Альпийских гор!
Когда дневной замолкнет ропот,
Тогда встает в болотах тень,
И путник слышит нежный шепот, —
И ночь как яркий день;
Своей любви первоначальной
Он видит искристую тень,
И пробуждается, печальный, —
И ночь светла как день!
Приходи ко мне, Беда,
В тень одетая всегда:
Нареченная печаль,
Ты безгласно смотришь вдаль.
Мне тебя всем сердцем жаль.
Пусть кажусь унылым я,
Будь со мной, любовь моя.
Я счастливее, чем ты,
О, созданье красоты,
Скорбно-царственной мечты.
Мы вдвоем, как брат с сестрой,
Раньше были уж с тобой,
Мы с тобой не в первый раз,
И опять настанет час,
На года скует он нас.
Темный рок — служить Судьбе,
Все ж его возьмем себе;
Есть любовь, хоть умер май,
Я люблю, и ты ласкай,
Ад сердечный будет Рай.
В свежих травах, милый друг.
Ляг на выкошенный луг.
Чу! Кузнечик нам поет,
В мире скорби и забот,
Он лишь молод каждый год.
Ива будет наш альков,
Грудь твоя — приют для снов,
Каждый звук и аромат
Убаюкает наш взгляд, —
Спите крепко, тени спят.
Бьется, чувство затая,
Кровь холодная твоя.
Грудь твоя огнем горит,
Взор о страсти говорит, —
Что же мой с твоим не слит?
О, целуй! — Но в забытьи
Губы холодны твои:
Ты в любви своей нежна,
Но бледна и холодна,
Мертвой льдяности полна.
Нам глубоко под землей
Ложе брачное с тобой:
В тишине уютно там,
Сумрак склепом будет нам,
Брачным ложем сладким снам.
Льни, пока не будем мы
Тень одна единой тьмы;
Пусть наш дух борьбой смущен,
Льни, пока не внидет он
В непробудный вечный сон.
Он шепнет, пока мы спим,
Что, скорбя, не мы скорбим;
Как Восторгу иногда
Снится горькая Беда,
Пусть он снится нам всегда.
Посмеемся, Грусть моя,
Привиденьям бытия,
Беглым призракам и сну,
Как собаки в тишину
Воют, лают на луну.
Весь обширный мир, Сестра,
Кукол жалкая игра;
Вот их нет, и мгла кругом,
В мире, где с тобой вдвоем
Мы во мнимости живем.
…И многих ранило то сильное дитя,
Чье имя, если верить, Наслажденье;
А близ него, лучом безмерных чар блестя,
Четыре Женщины, простершие владенье
Над воздухом, над морем и землей,
Ничто не избежит влиянья власти той.
Их имена тебе скажу я,
Любовь, Желанье, Чаянье и Страх:
Всегда светясь в своих мечтах,
В своей победности ликуя
И нас волненьями томя,
Они правители над теми четырьмя
Стихиями, что образуют сердце,
И каждая свою имеет часть,
То сила служит им, то случай даст им власть,
То хитрость им — как узенькая дверца,
И царство бедное терзают все они.
Пред сердцем — зеркалом Желание играет,
И дух, что в сердце обитает,
Увидя нежные огни,
Каким-то ликом зачарован
И сладостным хотеньем скован,
Обняться хочет с тем, что в зеркале пред ним,
И, заблуждением обманут огневым,
Презрел бы мстительные стрелы,
Опасность, боль со смертным сном,
Но Страх безгласный, Страх несмелый,
Оцепеняющим касается копьем,
И, как ручей оледенелый,
Кровь теплая сгустилась в нем:
Не смея говорить ни взглядом, ни движеньем,
Оно внутри горит надменным преклоненьем.
О, сердце бедное, как жалко билось ты
Меж робким Страхом и Желаньем!
Печальна жизнь была того, кто все мечты
Смешал с томленьем и терзаньем:
Ты билось в нем, всегда, везде,
Как птица дикая в редеющем гнезде.
Но даже у свирепого Желанья
Его исторгнула Любовь,
И в самой ране сердце вновь
Нашло блаженство сладкого мечтанья,
И в нежных взорах состраданья
Оно так много сил нашло,
Что вынесло легко все тонкие терзанья,
Утрату, грусть, боязнь, все трепетное зло.
А там и Чаянье пришло,
Что для сегодня в днях грядущих
Берет взаймы надежд цветущих
И блесков нового огня,
И Страх бессильный поскорее
Бежать, как ночь бежит от дня,
Когда, туман с высот гоня,
Заря нисходит пламенея, —
И сердце вновь себя нашло,
Перетерпев ночное зло.
Четыре легкие виденья
Вначале мира рождены,
И по решенью Наслажденья
Дано им сердце во владенье
Со дней забытой старины.
И, как веселый лик Весны
С собою ласточку приводит,
Так с Наслажденьем происходит,
Что от него печаль и сны
Нисходят в сердце, и с тоскою
Оно спешит за той рукою,
Которой было пронзено,
Но каждый раз, когда оно,
Как заяц загнанный, стремится
У рыси в логовище скрыться,
Желанье, Чаянье, Любовь,
И Страх дрожащий, вновь и вновь
Спешат, — чтоб с ним соединиться.
Из райской области навеки изгнан змей.
Подстреленный олень, терзаемый недугом,
Для боли ноющей своей
Не ищет нежных трав: и, брошенная другом,
Вдовица-горлинка летит от тех ветвей,
Где час была она с супругом.
И мне услады больше нет
Близ тех моих друзей, в чьей жизни яркий свет.
Я ненавистью горд, — презрением доволен;
А к равнодушию, что ранило меня,
Я сам быть равнодушным волен.
Но, коль забыть любовь и боль ее огня,
От сострадания тот дух измучен, болен,
Который жизнь влачит, стеня,
Взамену пищи, хочет яда,
Тот, кто познал печаль, кому рыдать — отрада.
И потому, когда, друзья, мой милый друг,
Я вас так тщательно порою избегаю,
Я лишь бегу от горьких мук,
Что встанут ото сна, раз я приближусь к раю,
И чаянья меня замкнут в свой лживый круг;
Им нет забвения, я знаю;
Так в сердце я пронзен стрелой,
Что вынете ее, и век окончен мой.
Когда я прихожу в свой дом, такой холодный,
Вы говорите мне, зачем я весь — другой.
Вы мне велите быть в бесплодной
Насильственной игре на сцене мировой, —
Ничтожной маскою прикрыв мой дух свободный,
Условной тешиться игрой.
И я — в разгуле карнавала,
И мира я ищу, вне вас его так мало.
Сегодня целый час, перебирая цвет
Различнейших цветков, я спрашивал ответа —
«Не любит — любит — нет».
Что́ возвещала мне подобная примета?
Спокойствие мечты, виденье прошлых лет,
Богатство, славу, ласку света,
Иль то… Но нет ни слов, ни сил:
Вам так понятно все, оракул верным был.
Журавль, ища гнезда, через моря стремится;
Нет птицы, чтоб она летела из гнезда,
Когда скитаньем утомится;
Средь океанских бездн безумствует вода,
Волна кипит, растет, и пеной разлетится,
И от волненья нет следа.
Есть место, есть успокоенье,
Где отдохну и я, где стихнут все томленья.
Я ей вчера сказал, как думает она,
Могу ль быть твердым я. О, кто быть твердым может,
Тому уверенность одна
Без этих лишних слов сама собой поможет,
Его рука свершит, что совершить должна,
Что он за нужное положит.
В строках я тешу скорбь мою,
Но вы так близки мне, я вам их отдаю.
Пенья дух чудесный,
Ты не птичка, нет!
С высоты небесной,
Где лазурь и свет,
Ты песней неземной на землю шлешь привет!
Тучкою огнистой
К небесам ты льнешь,
И в лазури чистой
Звук за звуком льешь,
И с песней ввысь летишь, и, ввысь летя, поешь.
В блеске золотистом
Гаснущего дня,
В облаке лучистом,
В море из огня,
Резвишься ты, как дух, порхая и звеня.
Бледный вечер, тая,
Вкруг тебя дрожит;
Как звезда, блистая,
Днем свой лик таит,
Так в небе ты незрим, но песнь твоя звучит.
Гимн твой серебристый
Как звезды привет: —
Блещет день лучистый,
Меркнет звездный свет;
С земли не видно нам, горит она иль нет.
Небеса с землею
Звуками полны;
Так порой ночною —
Вспыхнет луч луны, —
Вмиг ласкою его поля озарены.
Кто ты, дух чудесный?
Кто тебя нежней?
Радуги небесной
Красота — бледней,
Чем лучезарный дождь мелодии твоей.
Так поэт, плененный
Блеском светлых дум,
Песней отдаленной
Будит чуткий ум,
И мир ему дарит рукоплесканий шум.
Так прекрасной девы, —
Точно в полусне, —
Сладкие напевы
Льются в тишине;
В них — красота любви, в них светлый гимн весне.
Так в лесу росистом
В час ночной — светляк
Блеском золотистым
Рассекает мрак,
Невидимый горит цветов и трав маяк.
Так в саду, блистая,
Розы в полдень спят;
Ветерку внимая,
Дышат и дрожат;
Роняя лепестки, льют нежный аромат.
Солнца отблеск чудный,
Вешний цвет ветвей,
Дождик изумрудный
С музыкой своей, —
Бледнеет в мире все пред песнею твоей.
Музыки небесной
Тайну нам открой,
Птичка, дух чудесный,
Я молю с тоской,
Я не слыхал нигде гармонии такой.
Хоры Гименея
Нам дарят привет;
Пред тобой бледнея,
Меркнет этот свет;
Мы чувствуем душой, что в них чего-то нет.
Где родник кипучий
Песен золотых?
Волны или тучи
Нашептали их?
Иль ты сама любовь? Иль чужд ты мук земных?
В переливах ясных,
Что звенят вокруг,
Лишь восторгов страстных
Слышен яркий звук,
Любя, не знаешь ты любовных горьких мук.
Тайну смерти мрачной
Верно понял ты,
Оттого с прозрачной
Светлой высоты
Нам, смертным, шлешь свой гимн кристальной чистоты.
Жизнь мы полной чашей
Пьем, пока — весна;
Но в улыбке нашей
Искра слез видна,
Те песни любим мы, в которых грусть слышна.
Но когда б печали
К нам толпой не шли, —
Если б рай нам дали,
Пасынкам земли, —
Мы в радости с тобой сравняться б не могли.
Музыки нежнее,
Льющейся волной, —
Глубже и полнее
Мудрости земной, —
Та песнь, с которой ты несешься в мир иной.
Если б песни ясной
Часть я взял себе,
Лился б гимн прекрасный
Людям в их борьбе: —
Мне б целый мир внимал, как внемлю я тебе!
Был Некто здесь, в чьем существе воздушном,
Как свет и ветер в облачке тончайшем,
Что в полдень тает в синих небесах,
Соединились молодость и гений.
Кто знает блеск восторгов, от которых
В его груди дыханье замирало,
Как замирает летом знойный воздух,
Когда, с Царицей сердца своего,
Лишь в эти дни постигнувшей впервые
Несдержанность двух слившихся существ,
Он проходил тропинкой по равнине,
Которая была затенена
Стеной седого леса на востоке,
Но с запада была открыта небу.
Уж солнце отошло за горизонт,
Но сонмы тучек пепельного цвета
Хранили блеск полосок золотых;
Тот свет лежал и на концах недвижных
Далеких ровных трав, и на цветах,
Слегка свои головки наклонявших;
Его хранил и старый одуванчик
С седою бородой; и, мягко слившись
С тенями, что от сумерек возникли,
На темной чаще леса он лежал, —
А на востоке, в воздухе прозрачном,
Среди стволов столпившихся деревьев,
Медлительно взошел на небеса
Пылающий, широкий, круглый месяц,
И звезды засветились в высоте.
«Не странно ль, Изабель, — сказал влюбленный, —
Я никогда еще не видел солнца.
Придем сюда с тобою завтра утром,
Ты будешь на него глядеть со мной».
В ту ночь они, в любви и в сне блаженном,
Смешались; но когда настало утро,
Увидела она, что милый мертв.
О, пусть никто не думает, что этот
Удар — Господь послал из милосердья!
Она не умерла, не потеряла
Рассудка, но жила так, год за годом, —
Поистине я думаю теперь,
Терпение ее и то, что грустно
Она могла порою улыбаться
И что она тогда не умерла,
А стала жить, чтоб с кротостью лелеять
Больного престарелого отца,
Все это было у нее безумьем,
Когда безумье — быть не так, как все.
Ее увидеть только — было сказкой,
Измысленной утонченнейшим бардом,
Чтоб размягчить суровые сердца
В немой печали, создающей мудрость;
Ее ресницы выпали от слез,
Лицо и губы были точно что-то,
Что умерло, — так безнадежно бледны;
А сквозь изгибно-вьющиеся жилки
И сквозь суставы исхудалых рук
Был виден красноватый свет полудня.
Склеп сущности твоей, умершей в жизни,
Где днем и ночью дух скорбит бессонный,
Вот все, что от тебя теперь осталось,
Несчастное, погибшее дитя!
«О, ты, что унаследовал в кончине
То большее, чем может дать земля,
Бесстрастье, безупречное молчанье, —
Находят ли умершие — не сон,
О, нет, покой — и правда ль то, что видим:
Что более не сетуют они;
Или живут, иль, умеревши, тонут
В глубоком море ласковой Любви;
О, пусть моим надгробным восклицаньем,
Как и твоим, пребудет слово — Мира!» —
Лишь этот возглас вырвался у ней.