Мне часто эхо изменяет:
Твержу: Милены не люблю!
Но эхо в роще отвечает:
Люблю!
Ответ на стихи одной девицы,
в которых она клянется Хлое, другу своему,
любить ее пламенно и вечно,
оставляя для Купидона
только маленький уголок в сердце
На первый случай всем доволен Купидон;
За тесный уголок спасибо скажет он
И в нем, как может, поместится.
Но скоро уголок его распространится;
Любовь весь дом займет,
И Хлоя для себя в нем места не найдет.
Отечество мое! Любовию к тебе горит вся кровь моя; для пользы твоея готов ее пролить;
умру твоим нежнейшим сыном.
Отечество мое! Ты все в себе вмещаешь, чем смертный может наслаждаться в невинности
своей. В тебе прекрасен вид Природы; в тебе целителен и ясен воздух; в тебе земные блага
рекою полною лиются.
Отечество мое! Любовию к тебе горит вся кровь моя; для пользы твоея готов ее пролить;
умру твоим нежнейшим сыном.
Мы все живем в союзе братском; друг друга любим, не боимся и чтим того, кто добр и
мудр. Не знаем роскоши, которая свободных в рабов, в тиранов превращает. Начто нам блеск
искусств, когда Природа здесь сияет во всей своей красе — когда мы из грудей ее пием
блаженство и восторг?
Отечество мое! Любовию к тебе горит вся кровь моя; для пользы твоея готов ее пролить;
умру твоим нежнейшим сыном.
Дщерь гордости властолюбивой,
Обманов и коварства мать,
Все виды можешь принимать:
Казаться мирною, правдивой,
Покойною в опасный час,
Но сон вовеки не смыкает
Ее глубоко впавших глаз;
Она трудится, вымышляет,
Печать у Истины берет
И взоры обольщает ею,
За небо будто восстает,
Но адской злобою своею
Разит лишь собственных врагов.
Тебе, любезная, посвящаю мою «Аглаю», тебе, единственному другу моего сердца!
Твоя нежная, великодушная, святая дружба составляет всю цену и счастье моей жизни.
Ты мой благодетельный гений, гений хранитель!
Мы живем в печальном мире; но кто имеет друга, то пади на колена и благодари вездесущего!
Мы живем в печальном мире, где часто страдает невинность, где часто гибнет добродетель; но человек имеет утешение — любить!
Сладкое утешение!.. любить друга, любить добродетель!.. любить и чувствовать, что мы любим!
Исчезли призраки моей юности; угасли пламенные желания в моем сердце; спокойно мое воображение.
Ничто не прельщает меня в свете. Чего искать? К чему стремиться?.. К новым горестям?
Они сами найдут меня — и я без ропота буду лить новые слезы.
Там лежит страннический посох мой и тлеет во прахе!
Любезная! Сии две слезы, которые выкатились теперь из глаз моих, тебе же посвящаю!
Бог дал мне свет ума: я истины искал,
И видел ложь везде — светильник погашаю.
Бог дал мне сердце: я страдал,
И богу сердце возвращаю.
Невольник в тягостных цепях
О воле милой помышляет,
Старик о юных, красных днях;
Томимый жаждой вспоминает
О светлых, ясных ручейках.
А я чем сердце занимаю?
О счастливой любви мечтаю!
В сей год глупцы и ум не будут — антиподы,
Из глаз мадамы Шню* родится — василиск,
Немые с сиднями составят — хороводы,
Из Рима в Клин шагнет Траянов — обелиск,
Поэта Дмитрева разлюбят — аониды,
Оставят злых людей в покое — эвмениды,
Амур явится вдруг с усами как — гусар,
Прекрасным девушкам в Москве наскучат — балы,
Скупые засветят без свеч одни — шандалы,
Чтоб всё сие воспеть, родится вновь — Пиндар.
*Содержательница кофейного дому, славная своим безобразием
Плавай, Сильфида, в весеннем эфире!
С розы на розу в весельи летай!
С нежного мирта в кристальный источник
На испещренный свой образ взирай!
Май твоей жизни да будет весь ясен!
Пчелка тебя никогда не пугай,
Там, где пиешь ты свой сладостный нектар,
Птица Цитерина мимо лети!
В Оркус низыдя, Сильфида, покойся
Кротко в Платоновом вечном венке!
Он возвещал утешение смертным,
Псише свободу, подобно тебе.
Басня
Прошедшею весною,
Вечернею зарею
В лесочке сем певал любезный соловей.
Пришла опять весна: где друг души моей?
Ах, нет его! Зачем он скрылся?
Зачем? В лесочке поселился
Хор галок и ворон. Они и день и ночь
Кричат, усталости не знают,
И слух людей (увы!) безжалостно терзают!
Что ж делать соловью? — Лететь подале прочь!
Жестокие врали и прозой и стихами!
Какому соловью петь можно вместе с вами?
Как странен Никодим!
Он вечно утверждает
Противное другим
И умником себя для спора называет!
1
Министр, поэт и друг: я всё тремя словами
Об нем для похвалы и зависти сказал.
Прибавлю, что чинов и рифм он не искал,
Но рифмы и чины к нему летели сами!
2
Он с честью был министр, со славою поэт;
Теперь для дружества и счастия живет.
Благодарю судьбу, что грамоте умею!
Писатель для других, я для тебя писец,
В изображеньи букв совсем не образец,
Но, криво ставя их, я не кривлю душею:
Достойное хвалы хвалю,
Достойное любви люблю —
Тебя! И выбрав здесь без строгого разбора
Что нравилося мне, согласен я без спора
Всё надвое делить: прекрасное твое,
А слабое мое.
Как беден человек! нам страсти — горе, мука;
Без страсти жизнь не жизнь, а скука:
Люби — и слезы проливай;
Покоен будь — и ввек зевай!
Когда от старости Талесов взор затмился,
Когда уже и звезд не мог он различить,
Мудрец на небо преселился,
Чтоб к ним поближе быть.
Четырнадцати лет
Быть Флорой, право, стыдно:
В апреле розы нет!
Четырнадцати лет
Ты лучше всех Алет:
Ах! это им обидно.
Четырнадцати лет
Быть Флорой, право, стыдно.
Триолет есть игрушка в стихотворстве. Надобно,
чтобы он состоял из осьми стихов равной меры,
и на две рифмы; чтобы четвертый стих был повторением
первого, а седьмой и осьмой повторением первого и второго.
«Лизета чудо в белом свете, —
Вздохнув, я сам себе сказал, —
Красой подобных нет Лизете;
Лизета чудо в белом свете;
Умом зрела в весеннем цвете».
Когда же злость ее узнал…
«Лизета чудо в белом свете!» —
Вздохнув, я сам себе сказал.
Для Нисы то бывает мило,
Что прежде было ей постыло;
А что теперь для Нисы мило,
То скоро будет ей постыло.
Пусть свет злословный утверждает,
Что в Хлое постоянства нет;
Что Хлоя всякий день меняет
Любви своей предмет!
Неправда: Хлоя обожает
Всегда один предмет;
Его всему предпочитает.
«Кого же? верно, не тебя?»
Ах, нет!.. себя!
Богатства, слава, власть! Я вами наслаждался;
Восток и запад мне со страхом поклонялся;
С престола я свергал сильнейших из царей;
Полвека богом слыл, был счастлив — десять дней.
Все вещи разрушает время,
И мрачной скукой нас томит;
Оно как тягостное бремя
У смертных на плечах лежит.
Нам, право, согласиться должно
Ему таким же злом платить
И делать всё, чем только можно
Его скорее погубить.
Тацит велик; но Рим, описанный Тацитом,
Достоин ли пера его?
В сем Риме, некогда геройством знаменитом,
Кроме убийц и жертв не вижу ничего,
Жалеть об нём не должно:
Он стоил лютых бед несчастья своего,
Терпя, чего терпеть без подлости не можно!