Дорогой скучною, погодой все суровой,
Тащу я жизнь мою сегодня сорок лет.
Что ж нахожу сегодня, в год мой новой?
Да больше ничего, как только сорок лет.
Сосед, ты выиграл! скажу теперь и я;
Но бог тебе судья,
Наверную поддел ты друга!
Ты, с музой Греции и день и ночь возясь,
И день и ночь не ведая досуга,
Блажил, что у тебя теперь одна и связь
С Плут_у_сом и Фортуной;
Что музою тебе божественная лень,
И что тобой забыт звук лиры златострунной:
Сшутил ты басенку, любезный Лафонтень!
К себе он заманив Гомера, Ксенофона,
Софокла, Пиндара и мудреца Платона,
Два года у ночей сон сладкий отнимал,
Ленивец,
Чтоб старых греков обобрать;
И к тайнам слова их ключ выиграл, счастливец!
Умен, так с умными он знал на что играть.
Крылов, ты выиграл богатства,
Хотя не серебром —
Не в серебре же все приятства, —
Ты выиграл таким добром,
Которого по смерть, и как ни расточаешь,
Ни проживешь, ни проиграешь.
Амуры, зе́фиры, утех и смехов боги,
И вы, текущие Киприды по следам,
О нимфы легконоги,
Рассеяны в полях, по рощам и холмам,
И с распущёнными хариты поясами,
Стекайтеся сюда плачевными толпами!
Царицы вашей нет!..
Вот ваше счастие, веселие и свет,
Смотрите — вот она, безгласна, бездыханна,
Лежит недвижима, хладна
И непробудная от рокового сна.* * *Данилова! ужели смерть нещадно
Коснулась твоего цветущего чела?
Ужель и ты прешла?..
Нет, не прешла она, не отнята богами
От непризнательных, бесчувственных людей.
Так, боги, возжелав их мощь явить на ней,
Ущедрили ее небесными дарами:
Вдохнули в вид ее, во все ее черты
Приятность грации, сильнейшу красоты;
Влияли в душу огнь, которого бы сила
Краснее всех речей безмолвно говорила;
Чтоб в даре сем она единственной была,
И смертных бы очам изобразить могла
Искусство дивное, каким дев чистых хоры
На звездных небесах богов пленяют взоры.
Но помраченному ль невежеством уму
Пленяться прелестью небесных дарований?
Нет, счастие сие лишь суждено тому,
Кто сам дары приял и свет обрел познаний;
А ты, Данилова, в час жизни роковой
Печальну истину, что боле между нами
Богатых завистью, убогих же дарами,
Печальным опытом познала над собой.
Едва на поприще со славой ты ступила,
И утро дней твоих, как ядом, отравила
Завистная вражда!
От наших взоров ты сокрылась, как звезда,
Котора, в ясну ночь по небу пролетая
И взоры путников сияньем изумляя,
Во мраке исчезает вдруг
И в думу скорбную их погружает дух.
Кто вспомнит о тебе без слезного жаленья?
Бог скуп в таких дарах
И шлет их изредка людей для украшенья.
Но что теперь в слезах?..
Она уж там, где нет ни слез, ни сокрушений,
Ни злобы умыслов, ни зависти гонений;
Она в хор чистых дев к Олимпу пренеслась
И в вечну цепь любви с харитами сплелась.
Кавказ освещается полной луной;
Аул и станица на горном покате
Соседние спят; лишь казак молодой,
Без сна, одинокий, сидит в своей хате.Напрасно, казак, ты задумчив сидишь,
И сердца биеньем минуты считаешь;
Напрасно в окно на ручей ты глядишь,
Где тайного с милой свидания чаешь.Желанный свидания час наступил,
Но нет у ручья кабардинки прекрасной,
Где счастлив он первым свиданием был
И первой любовию девы, им страстной; Где, страстию к деве он сам ослеплен,
Дал клятву от веры своей отступиться,
И скоро принять Магометов закон,
И скоро на Фати прекрасной жениться.Глядит на ручей он, сидя под окном,
И видит он вдруг, близ окна, перед хатой,
Угрюмый и бледный, покрыт башлыком,
Стоит кабардинец под буркой косматой.То брат кабардинки, любимой им, был,
Давнишний кунак казаку обреченный;
Он тайну любви их преступной открыл
Беда кабардинке, яуром прельщенной!«Сестры моей ждешь ты? — он молвит.— Сестра
К ручью за водой не пойдет уже, чаю;
Но клятву жениться ты дал ей: пора!
Исполни ее… Ты молчишь? Понимаю.Пойми ж и меня ты. Три дня тебя ждать
В ауле мы станем; а если забудешь,
Казак, свою клятву, — пришел я сказать,
Что Фати в день третий сама к нему будет».Сказал он и скрылся. Казак молодой
Любовью и совестью три дни крушится.
И как изменить ему вере святой?
И как ему Фати прекрасной лишиться? И вот на исходе уж третьего дня,
Когда он, размучен тоскою глубокой,
Уж в полночь, жестокий свой жребий кляня,
Страдалец упал на свой одр одинокий, —Стучатся; он встал, отпирает он дверь;
Вошел кабардинец с мешком за плечами;
Он мрачен как ночь, он ужасен как зверь,
И глухо бормочет, сверкая очами: «Сестра моя здесь, для услуг кунака», —
Сказал он и стал сопротиву кровати,
Мешок развязал, и к ногам казака
Вдруг выкатил мертвую голову Фати.«Для девы без чести нет жизни у нас;
Ты — чести и жизни ее похититель —
Целуйся ж теперь с ней хоть каждый ты час!
Прощай! я — кунак твой, а бог — тебе мститель!»На голову девы безмолвно взирал
Казак одичалыми страшно очами;
Безмолвно пред ней на колени упал,
И с мертвой — живой сочетался устами… Сребрятся вершины Кавказа всего;
Был день; к перекличке, пред дом кошевого,
Сошлись все казаки, и нет одного —
И нет одного казака молодого!