Весенний дождь хлестал кусты
И над землянкой ветер злился…
Мне этой ночью снилась ты
И городок далекий снился. В какой бы ни был стороне,
Какой бы ни свистел мне ветер,
Не надо больше счастья мне,
Чем-то, что ты живешь на свете.
Вот и кончается лето,
яростно рдеют цветы,
меньше становится света,
ближе приход темноты. Но — темноте неподвластны,
солнца впитавши лучи, —
будем по-прежнему ясны,
искренни и горячи!
Как лед облака, как лед облака,
как битый лед облака,
и синь далека, и синь высока,
за ними — синь глубока; Летят облака, как битый лед,
весенний колотый лед,
и синь сквозит, высока, далека,
сквозь медленный их полет; Летят облака, летят облака,
как в мелких осколках лед,
и синь холодна, и синь далека,
сквозит и холодом льнет; И вот облака превращаются в лен,
Нанесли мы венков — ни пройти, ни проехать;
раскатили стихов долгозвучное эхо. Удивлялись глазастости, гулкости баса;
называли певцом победившего класса… А тому Новодевичий вид не по нраву:
не ему посвящал он стихов своих славу. Не по нраву ему за оградой жилище,
и прошла его тень сквозь ограду кладбища. Разве сердце, гремевшее быстро и бурно,
успокоила б эта безмолвная урна? Разве плечи такого тугого размаха
уместились бы в этом вместилище праха? И тогда он своими большими руками
сам на площади этой стал наращивать камень! Камень вздыбился, вырос огромной скалою
и прорезался прочной лицевою скулою. Две ноги — две колонны могучего торса;
головой непреклонной в стратосферу уперся. И пошел он, шагая по белому свету,
Я твердо знаю: умереть не страшно!
Ну что ж — упал, замолк и охладел.
Была бы только жизнь твоя украшена
сиянием каких-то добрых дел. Лишь доживи до этого спокойства
и стань доволен долей небольшой —
чтобы и ум, и плоть твоя, и кости
пришли навек в согласие с душой; Чтобы тебя не вялость, не усталость
к последнему порогу привели
и чтобы после от тебя осталась
не только горсть ископанной земли. И это непреложное решенье,
Стихи мои из мяты и полыни,
полны степной прохлады и теплыни.
Полынь горька, а мята горе лечит;
игра в тепло и в холод — в чет и нечет. Не человек игру ту выбирает —
вселенная сама в нее играет.
Мои стихи — они того же рода,
как времена круговращенья года.
У подрисованных бровей,
у пляской блещущего тела,
на маем млеющей траве
душа прожить не захотела. Захохотал холодный лес,
шатались ветви, выли дубы,
когда июньский день долез
и впился ей, немея, в губы. Когда старейшины молчат,
тупых клыков лелея опыт, —
не вой ли маленьких волчат
снега залегшие растопит? Ногой тяжелой шли века,
Как соловей, расцеловавший воздух,
коснулись дни звенящие твои меня,
и я ищу в качающихся звездах
тебе узор красивейшего имени. Я, может, сердцем дотла изолган:
вот повторяю слова — все те же,
но ты мне в уши ворвалась Волгой,
шумишь и машешь волною свежей. Мой голос брошен с размаху в пропасть,
весь в черной пене качает берег,
срываю с сердца и ложь и робость,
твои повсюду сверкнули серьги. По горло волны! Пропой еще, чем
Ведь есть же такие счастливцы,
что ранней осенней порой
следят, как горят чернобривцы,
склонившись над грядкой сырой! Их жарким дыханьем согрето
и пахнет, как в пробке вино,
осеннее позднее лето,
дождями на нет сведено. Давай же копаться и рыться
в подмерзнувших комьях земли,
чтоб в будущий год чернобривцы,
как жар, в холода расцвели!
Такой мороз!
Берёт за нос,
Дерёт до слёз!
Такой мороз трескучий,
Пристал,
Пристал, прискучил.
Такой мороз!
Такой мороз!
Укроешь нос –
К бровям прирос.
Я не могу без тебя жить!
Мне и в дожди без тебя — сушь,
Мне и в жару без тебя — стыть.
Мне без тебя и Москва — глушь.
Мне без тебя каждый час — с год,
Если бы время мельчить, дробя;
Мне даже синий небесный свод
Кажется каменным без тебя.
Небо — как будто летящий мрамор
с белыми глыбами облаков,
словно обломки какого-то храма,
ниспровергнутого в бездну веков!
Это, наверно, был храм поэзии:
яркое чувство, дерзкая мысль;
только его над землею подвесили
в недосягаемо дальнюю высь.
Ещё и осени не близко,
еще и свет гореть — не связан,
а я прочел тоски записку,
потерянную желтым вязом.Не уроню такого взора,
который — прах, который — шорох.
Я не хочу земного сора,
я никогда не встречу сорок.Когда ж зевнет над нами осень,
я подожгу над миром косы,
я посажу в твои зеницы
такие синие синицы!
За отряд улетевших уток,
за сквозной поход облаков
мне хотелось отдать кому-то
золотые глаза веков… Так сжимались поля, убегая,
словно осенью старые змеи,
так за синюю полу гая
ты схватилась, от дали немея, Что мне стало совсем не страшно:
ведь какие слова ни выстрой —
всё равно стоят в рукопашной
за тебя с пролетающей быстрью.А крылами взмахнувших уток
У меня на седьмом этаже, на балконе, — зеленая ива.
Если ветер, то тень от ветвей ее ходит стеной;
это очень тревожно и очень вольнолюбиво —
беспокойство природы, живущее рядом со мной! Ветер гнет ее ветви и клонит их книзу ретиво,
словно хочет вернуть ее к жизни обычной, земной;
но — со мной моя ива, зеленая гибкая ива,
в леденящую стужу и в неутоляемый зной.Критик мимо пройдет, ухмыльнувшись презрительно-криво:
— Эко диво! Все ивы везде зеленеют весной! -
Да, но не на седьмом же! И это действительно диво,
что, расставшись с лесами, она поселилась со мной!
Приход докучливой поры…
И на дороги
упали желтые шары
прохожим в ноги.
Так всех надменных гордецов
пригнут тревоги:
они падут в конце концов
прохожим в ноги.
Когда земное склонит лень,
выходит с тенью тени лань,
с ветвей скользит, белея, лунь,
волну сердито взроет линь, И чей-то стан колеблет стон,
то, может, пан, а может, пень…
Из тины тень, из сини сон,
пока на Дон не ляжет день.А коса твоя — осени сень, —
ты звездам приходишься родственницей.
Когда приходит в мир великий ветер,
против него встает, кто в землю врос,
кто никуда не движется на свете,
чуть пригибаясь под напором гроз.Неутомимый, яростный, летящий,
валя и разметая бурелом,
он пред стеной глухой дремучей чащи
сникает перетруженным крылом.И, не смирившись с тишиной постылой,
но и не смогши бушевать при ней,
ослабевает ветер от усилий,
упавши у разросшихся корней.Но никакому не вместить участью
Стрелок следил во все глаза
за наступленьем неприятеля,
а на винтовку стрекоза
крыло хрустальное приладила.И разобрал пехоту смех
на странные природы действия, —
при обстоятельствах при всех
блистающей, как в годы детские.И вот — сама шагай, нога, —
так в наступленье цепи хлынули,
и откатилась тень врага назад
обломанными крыльями.И грянул сверху бомбовоз,
Вещи — для всего народа,
строки — на размер страны,
вровень звездам небосвода,
в разворот морской волны.И стихи должны такие
быть, чтоб взлет, а не шажки,
чтоб сказали: «Вот — стихия»,
а не просто: «Вот — стишки».