Пары сгущая в алый кокон, -
Как мудрый огненный паук,
Ткет солнце из цветных волокон
За шелковистым кругом круг.И тяжким тяготеньем сбиты,
И в жидком смерче сгущены,
Всего живущего орбиты
И раскаленны и красны.И ты, мой дух слепой и гордый,
Познай, как солнечная мгла,
Свой круг и бег алмазно-твердый
По грани зыбкого стекла.Плавь гулко в огненном удушье
Металлов жидкие пары
И славь в стихийном равнодушье
Раздолье дикое игры!
В безвременье времени турбины воли,
Как океанские пароходы, роют винтом
Мгновенный поверхностный след, — не его ли,
Смотри, пожирают волны вон там.
Все призрак. Живет лишь один настоящий
Над нашими я, над смертью, для нас
Клокочущий яхонт, смарагд кипящий,
Опенивающий пароходный нос.
Ни на что не надеясь, ни в чем не каясь,
Без прошлого и будущего, с бездной в ладу,
Под волнорезом настоящего плыть, кувыркаясь,
Обгоняясь, играя, как дельфин молодой!
Бывает, кажется ль туман сырей,
Угрюмей океан и неизбежней рейсы,
Норд-ост пронзительней и горизонт серей
Иль в гавань позовет маяк — согрейся,
Но и морских гигантов тянет взвыть,
И жаловаться, и реветь сиреной.
И к корпусу стальному ближе звать
Подруг, обвитых кружевною пеной.
Тоска трансокеанская! А здесь,
Как исполинской боли разрешитель,
Стихов сгоранье, взрывчатая смесь
И наглухо завинченный глушитель!
Взмывают без усталости
Стальные тросы жил, —
Так покидай без жалости
Места, в которых жил.Земля кружится в ярости
И ты не тот, что был, —
Так покидай без жалости
Всех тех, кого любил.И детски шалы шалости
И славы, и похвал, —
Так завещай без жалости
Огню все, что создал!
Все прошлое нам кажется лишь сном,
Все будущее — лишь мечтою дальней,
И только в настоящем мы живем
Мгновенной жизнью, полной и реальной.И непрерывной молнией мгновенья
В явь настоящего воплощены,
Как неразрывно спаянные звенья, —
Мечты о будущем, о прошлом сны.
Поэт, бедняга, пыжится,
Но ничего не пишется.
Пускай еще напыжится, —
Быть может, и напишется!
Пасхальной ночью у двух проталин
Два трупа очнулись и тихо привстали.Двое убитых зимою в боях,
Двое отрытых весною в снегах.И долго молчали и слушали оба
В тревожной печали остывшей злобы.«Christ ist erstanden!» * — сказал один,
Поняв неустанный шорох льдин.«Христос воскресе!» — другой ответил,
Почуяв над лесом апрельский ветер.И как под обстрелом за огоньком,
Друг к другу несмело пробрались ползком, И троекратно облобызались,
И невозвратно с весною расстались, И вновь онемело, как трупы, легли
На талое тело воскресшей земли… Металлом визжало, взметалось пламя:
Живые сражались, чтоб стать мертвецами.
______________
* «Христос воскрес!» (нем.).
Живут стихи, которые с трибуны
Бросают гулко громовой раскат.
От их порыва, как в грозу буруны,
Рукоплескания толпы гремят.Живут стихи, которые с эстрады
Не прозвучат, но голос их знаком:
Прослушать их среди беседы рады
Собравшиеся дружеским кружком.Живут стихи, которые, смущаясь,
Застенчиво смолкают при других,
Но, соловьиной трелью рассыпаясь,
Звенят в уединенье для двоих.Живут стихи, которые напевно
Звучат лишь одному наедине,
О самом сокровенном задушевно
Беседуя в рассветной тишине.
Поэт, зачем ты старое вино
Переливаешь в новые меха?
Всё это сказано уже давно
И рифмою не обновишь стиха. Стары все излияния твои,
И славы плагиат тебе не даст:
«Песнь песней» всё сказала о любви,
О смерти всё сказал Экклезиаст.
Дробя с могучего наскока
Рогов ветвистые концы
И в землю врезавшись глубоко,
Дерутся осенью самцы.А самка тягостно мычит, —
Подергиваясь в дрожи крупом,
Ждет, — с кем борьба ее случит
Над трепыхающимся трупом… Не так же ли и ты меж нами
Приемлешь красных севов дань,
Как в дебрях девственная лань
Меж воспаленными самцами?
Который год мечтаю втихомолку —
Сменить на книжный шкаф простую полку
И сборники стихов переплести.
О, Муза, дерзкую мечту прости!
Маячат деньги, пролетая мимо.
Мечта поэта неосуществима.
Жарким криком почуяв средь сна,
Что подходит волна огневая,
Петухи встрепенулись, срывая
Саван ночи из лунного льна.
Облака — словно полог пунцовый,
А заря — из огня колыбель.
Глянь, — воскресшего Бога лицо
Выйдет разве сейчас не к тебе.
И душа твоя, птицам родня,
Онемевшие крылья расправит
И, в лазури плескаясь, прославит
Золотое рождение дня.
Уж солнце маревом не мает,
Но и луны прохладный блеск
Среди хлебов не унимает
Кузнечиков тревожный треск.Светло, пустынно в небе лунном,
И перистые облака
Проходят стадом среброрунным,
Лучистой мглой пыля слегка.И только изредка зарница,
Сгущая млечной ночи гнет,
Как будто девка-озорница,
Подолом красным полыхнет.
Твой сон передрассветный сладок,
И дразнит дерзкого меня
Намеками прозрачных складок
Чуть дышащая простыня.Но, недотрога, ты свернулась
Под стать мимозе иль ежу.
На цыпочках, чтоб не проснулась,
Уйду, тебя не разбужу.Какая гладь, и ширь какая!
И с якоря вниз головой
Сейчас слечу я, рассекая
Хрусталь дремотный, огневой! И вспомнив нежную истому,
Еще зовущую ко сну,
Навстречу солнцу золотому
С саженок брызгами блесну.
Над взморьем пламенем веселым
Исходит медленно закат,
И женские тела за молом
Из вод сиреневых сквозят.То плещутся со смехом в пене,
Лазурью скрытые по грудь,
То всходят томно на ступени
Росистой белизной сверкнуть.И пламенник земным красотам —
Сияет вечной красотой
Венерин холмик золотой
Над розовым потайным гротом.И мглится блеск. Блажен, кто их
Пред ночью поцелуем встретит,
Кто в светлых их зрачках заметит,
Как вечер был огнист и тих,
Кому с их влажных уст ответит
Солоноватость волн морских.
В качалке пред огнем сейчас сидела,
Блистая дерзостнее и смуглей,
И вместе с солнцем дней истлевших рдела
Средь золота березовых углей.
И нет ее. И печь не огневеет.
Передрассветная томится тьма.
Томлюсь и я. И слышу, близко веет
Ее волос и шеи аромат.
И червь предчувствия мой череп гложет:
Пускай любовь бушует до седин,
Но на последнем позлащенном ложе
Ты будешь тлеть без женщины один.
И у тигра есть камышовое логово,
И он, усталый от ночных охот.
Налакомившийся сладким мясом двуногого,
Залезая, языком кровавым лизнет
Проснувшийся, кинувшийся к матери помет.
Где ж спасенье от нее, от женщины пышнотелой,
Если шепчет вождю, прижимаясь, — люблю.
Или скажет за тебя мужское нет
С прорезиненными крыльями металлический скелет.
Пусть засвищет воздух… улю-лю… улю-лю…
В руль вклещившись руками, головой оголтелой
Турманя, над черным муравейником проделай
Последнюю, затяжную, мертвую петлю.
Тягостны бескрасные дни.
Для мужчины — охотника и воина
Сладостна искони
Не стервятина, а убоина.
Но крепит душа сомкнувшуюся глубь,
Погружая раскаленную оболочку в снег.
Отрезвевшая от любовных нег,
Черепную чашу пригубь,
Женщина, как некогда печенег.
Ничего, что крышка не спилена,
Что нет золотой оправы. Ничего.
Для тебя налита каждая извилина
Жертвенного мозга моего.
Под соснами в вереске лиловом
Сыпучие бугры.
И солнца вечером в дыму багровом
Угарные шары.
И к редкой ржи ползет туман от луга
Сквозь лунные лучи,
И, как сверчки, перекричать друг друга
Не могут дергачи.
И — отблеск дня далекий и горячий —
Пылающая щель
Дает мне знать из ставен смолкшей дачи,
Что ты идешь в постель.
Вздохнет от пышной тяжести весь дом,
Опять простой и милой станет зала,
Где в самый зной покойница лежала,
Эфиром заморожена и льдом.И острый лик с пятнистостью лиловой
Поплыл на полотенцах в блеске риз.
На скатерти разложено в столовой
Приданое — серебряный сервиз.И нянька с плачем у окна гостиной
Торопится ребенка приподнять,
И под ресницей золотистой длинной
В лазурь глазенок канет в белом мать.
Хотелось в безумье, кровавым узлом поцелуя
Стянувши порочный, ликерами пахнущий рот,
Упасть и, охотничьим длинным ножом полосуя,
Кромсать обнаженный мучительно-нежный живот.
А прорубь окна караулили цепко гардины,
А там, за малиновым, складчатым плотным драпри,
Вдоль черной Невы, точно лебеди, с Ладоги льдины
Ко взморью тянулись при блеске пунцовой зари.
Безумец! Дни твои убоги,
А ты ждешь жизни от любви, -
Так лучше каторгой в остроге
Пустую душу обнови.
Какая б ни была утрата,
Неси один свою тоску
И не беги за горстью злата
Униженно к ростовщику.
От женских любопытных взоров
Таи смертельный страх и дрожь
И силься, как в соломе боров,
Из сердца кровью выбить нож.
В поднебесье твоего безбурного лица
Не я ль на скаку, встряхнув рукавицей,
Позволил каменной грудью взвиться
Белому соколу с золотого кольца.
Конец девичнику и воле девичьей.
Подшибленная лебедь кличет в крови.
Мой сокол, мой сокол под солнцем с добычей,
Терзай ее трепетную, когти и рви!
Как будто черная волна
Под быстроходным волнорезом,
С зеленой пеной под железом
Ложится справа целина.
И как за брызжущей водою
Дельфинов резвая игра,
Так следует за бороздою
Тяжелый золотистый грач.
И радостно пахать и знать,
Что на невидимых свирелях
Дыханьем жаворонков в трелях
О ней звенит голубизна.
Пускай рога трубят по логу
И улюлюканье в лесу,
Как зверь, в родимую берлогу
Комок кровавый унесу.Гоните псов по мерзлым травам,
Ищите яму, где лежу.
Я языком своим шершавым
Все раны сердца залижу.А нет… Так, ощетинясь к бою,
Втянув в разрытый пах кишки,
С железным лязганьем открою
Из пены желтые клыка.
Чад в мозгу, и в легких никотин —
И туман пополз… О, как тяжел ты
После льдистых дождевых крестин,
День визгливый под пеленкой желтой! Узкий выход белому удушью —
Все сирены плачут, и гудки
С воем одевают взморье тушью,
И трясут дома ломовики.И бесстыдней скрытые от взоров
Нечистоты дня в подземный мрак
Пожирает чавкающий боров
Сточных очистительных клоак.И в тревоге вновь душа томиться,
Чтоб себя пред тьмой не обмануть:
Золота промытого крупица
Не искупит всю дневную муть.