Тучки небесныя, вечные странники!
Степью лазурною, цепью жемчужною
Мчитесь вы, будто как я же, изгнанники
С милаго севера в сторону южную.
Кто же вас гонит: судьбы ли решение?
Зависть ли тайная? Злоба ль открытая?
Или на вас тяготит преступление?
Или друзей клевета ядовитая?
Люблю, когда, борясь с душою,
Краснеет девица моя, —
Так перед вихрем и грозою
Красна вечерняя заря.
Люблю и вздох, что ночью лунной
В лесу из уст ее скользит, —
Звук тихий арфы златострунной
Так с хладным ветром говорит.
Смело в пире жизни надо
Пить фиал свой до конца.
Но лишь в битве смерть — награда,
Не под стулом, для бойца.
Скинь бешмет свой, друг Мартыш,
Распояшься, сбрось кинжалы,
Вздень броню, возьми бердыш
И блюди нас, как хожалый!
Се Макавей водопийца кудрявыя речи раскинул, как сети.
Злой сердцелов! ожидает добычи <в> реках, в пустыне,
Сухосплетенныя мышцы расправил, и корпий
Вынув клоком из чутких ушей, уловить замышляет
Слово обидное, грозно вращая зелено-сереющим оком,
Зубом верхним о нижний, как уголь черный щелкая.
Разстались мы, но твой портрет
Я на груди моей храню:
Как бледный призрак лучших лет,
Он душу радует мою.
И, новым преданный страстям,
Я разлюбить его не мог;
Так храм оставленный — все храм,
Кумир поверженный — все бог!
Пусть я кого-нибудь люблю:
Любовь не красит жизнь мою.
Она, как чумное пятно
На сердце, жжет, хотя темно;
Враждебной силою гоним,
Я тем живу, что смерть другим:
Живу — как неба властелин —
В прекрасном мире — но один.
(ПЕРЕД ОТЕЗДОМ НА КАВКАЗ).
Прощай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ,
И вы, мундиры голубые,
И ты, послушный им народ.
Быть может, за хребтом Кавказа
Укро̀юсь от твоих пашей,
От их всевидящаго глаза,
От их всеслышащих ушей.
Посреди небесных тел
Лик луны туманной:
Как он кругл и как он бел,
Точно блин с сметаной.
Кажду ночь она в лучах
Путь проходит млечный:
Видно, там, на небесах,
Масляница вечно!
Ликуйте, друзья, ставьте чаши вверх дном,
Пейте!
На пиру этой жизни, как здесь на моем,
Не робейте.
Как чаши, не бойтесь все ставить вверх дном.
Что стоит уж вверх дном, то не может мешать
Плу́там!
Я советую детям своим повторять
(Даже с прутом):
Что стоит уж вверх дном, то не может мешать.
Белеет парус одинокий
В тумане моря голубом…
Что ищет он в стране далекой?
Что кинул он в краю родном?
Играют волны, ветер свищет,
И мачта гнется и скрипит…
Увы! он счастия не ищет,
И не от счастия бежит!
Люблю, друзья, когда за речкой гаснет день,
Укрывшися лесов в таинственную сень
Или под ве́твями пустынныя рябины,
Смотреть на синие, туманные равнины.
Тогда приходит Пан с толпою пастухов
И пляшут вкруг меня на бархате лугов.
Но чаще бог овец ко мне в уединенье
Является, ведя святое вдохновенье.
Главу рогатую ласкает легкий хмель,
В одной руке его стакан, в другой свирель!
Очарователен кавказский наш Монако!
Танцоров, игроков, бретеров в нем толпы;
В нем лихорадят нас вино, игра и драка,
И жгут днем женщины, а по ночам — клопы.
Остаться без носу — наш Макавей боялся,
Приехал на воды — и с носом он остался.
1837
Он прав! Наш друг Мартыш не Соломон,
Но Соломонов сын;
Не мудр, как царь Шалима, но умен,
Умней, чем жидовин.
Тот храм воздвиг — и стал известен всем
Гаремом и судом,
А этот — храм, и суд, и свой гарем
Несет в себе самом.
Sие lиеbtеn sиch bеиdе, doch kеиnеr
Wollt’еs dеm andеrn gеstеh’n.
Они любили друг друга так долго и нежно,
С тоской глубокой и страстью безумно-мятежной!
Но, как враги, избегали признанья и встречи,
И были пусты и хладны их краткие речи
Они расстались в безмолвном и гордом страданье
И милый образ во сне лишь порою видали;
О, как мила твоя богиня!
За ней волочится француз;
У нее лицо, как дыня,
Зато.... как арбуз.
Ну, вот теперь у вас для разговоров будет
Дня на три тема,
И, верно, в вас к себе участие возбудит
Не Миллер — Эмма.
У врат обители святой
Стоял просящий подаянья,
Безсильный, бледный и худой
От глада, жажды и страданья,
Куска лишь хлеба он просил,
И взор являл живую муку;
Но кто-то камень положил
В его протянутую руку.
Так я просил твоей любви
С слезами горькими, с тоскою,
Никто, никто, никто не усладил
В изгнаньи сем тоски мятежной!
Любить? — три раза я любил,
Любил три раза безнадежно.
Наш князь Василь-
Чиков — по батюшке,
Шеф простофиль,
Глупцов — по дядюшке,
Идя в кадриль
Шутов — по зятюшке,
В речь вводит стиль
Донцов — по матушке.
ИЗ ГЕЙНЕ.
На севере дальнем стоит одиноко
На голой вершине сосна,
И дремлет, качаясь, и снегом сыпучим
Одета как ризой она.
И снится ей все, что в пустыне далекой,
В том крае, где солнца восход,
Одна и грустна на утесе горючем
Прекрасная пальма растет.
Надежда Петровна,
Отчего так неровно
Разобран ваш ряд,
И локон небрежный
Над шейкою нежной...
На поясе нож.
C’еst un vеrs quи clochе.
Избави Бог от летних мушек,
От дев, боящихся любви,
От дружбы слишком нежной, и —
От романтических старушек.
М. ЛЕРМОНТОВ.
В минуту жизни трудную
Теснится в сердце грусть:
Одну молитву чудную
Твержу я наизусть.
Есть сила благодатная
В созвучьи слов живых
И дышит непонятная,
Святая прелесть в них.
С души как бремя скатится,
Сомненье далеко,—
Мои друзья вчерашние — враги,
Враги — мои друзья,
Но, да простит мне грех господь благий,
Их презираю я...
Вы также знаете вражду друзей
И дружество врага,
Но чем ползущих давите червей?..
Подошвой сапога.
Русский немец белокурый
Едет в дальнюю страну,
Где косматые гяуры
Вновь затеяли войну.
Едет он, томим печалью,
На могучий пир войны;
Но иной, не бранной сталью
Мысли юноши полны.
‹М. И. ЦЕЙДЛЕРУ›
Русский немец белокурый
Едет в дальную страну,
Где косматые гяуры
Вновь затеяли войну.
Едет он, томим печалью,
На могучий пир войны,
Но иной, не бранной сталью
Мысли юноши полны.
„Душа телесна!“ всех ты уверяешь смело.
Я соглашусь, любовию дыша:
Твое прекраснейшее тело
Не что иное, как душа!..
Куда, седой прелюбодей,
Стремишь своей ты мысли беги?
Кругом с арбузами телеги
И нет порядочных людей!
Я оклеветан перед вами.
Как оправдаться я могу?
Ужели клятвами, словами?
Но как же! — я сегодня лгу!..
Н. И. Б‹ухаро›ву
Смотрите, как летит, отвагою пылая...
Порой обманчива бывает седина:
Так мхом покрытая бутылка вековая
Хранит струю кипучего вина.
1838
Не привлекай меня красой!
Мой дух погас и состарелся.
Ах! много лет как взгляд другой
В уме моем напечатлелся!..
Я для него забыл весь мир,
Для сей минуты незабвенной;
Но я теперь, как нищий, сир,
Брожу один, как отчужденный!
Так путник в темноте ночной,
Когда узрит огонь блудящий,
Им жизнь нужна моя, — ну, что же, пусть возьмут,
Не мне жалеть о ней!
В наследие они одно приобретут —
Клуб ядовитых змей.