Его сиятельству, милостивому государю
графу Николаю Петровичу Румянцову,
господину государственному канцлеру,
знаменитому любителю и покровителю наук
и словесности, усерднейшее приношение
Я знатных не искал внимания к себе,
Но ты, как Меценат, к трудам моим склонился!
Вниманием твоим мой гений окрылился —
Он должен славен быть, коль нравится тебе.
В высоком сане ты, стремясь стезею правой,
Ревнуешь в доблестях бессмертному отцу:
Я ж Задунайского вослед иду певцу —
И именем твоим знакомлюся со славой.
Хвостов! Никак не надивлюся,
С какою целью бог хотел тебя создать!
Как вижу я тебя — смеюся,
И плачу — как в Сенат ты едешь заседать.
Безбожником меня напрасно называешь
И этим мне совсем не делаешь вреда;
Но сам безбожник ты, когда
Милонова хулой безвинно порицаешь.
Напрасно пышным ты названьем «Пантеона»
Желаешь доказать, что подвиг твой велик.
Торгаш чужих даров без права, без закона,
Ты только к ним клеишь ничтожный свой ярлык.
Хоть пунш давно готов, Понтикус не вкушает
И с отвращением как будто бы глядит.
Иной подумает, что вкуса в нем не знает
И даже на людей вкушающих сердит.
Не воздержание виной тому, не чванство:
Но самая любовь ко Вакховым дарам.
Он из любви к нему доказывает нам,
Что трезвость наконец рождается от пьянства
Ценитель гениев поэзии небесной,
Связующий их труд в единый переплет,
Никольский! Подвиг твой и славный и чудесный,
Зане ты сам плохой прозаик и поэт.
Жуковский, не забудь Милонова ты вечно,
Который говорит тебе чистосердечно,
Что начал чепуху ты врать уж не путем.
Итак, останемся мы каждый при своем —
С галиматьею ты, а я с парнасским жалом,
Зовись ты Шиллером, зовусь я Ювеналом;
Потомство судит нас, а не твои друзья,
А Блудов, кажется, меж нами не судья.