Безупречен и горд
В небо поднятый лоб.
Непонятен мне герб,
И не страшен мне гроб.Меж вельмож и рабов,
Меж горбов и гербов,
Землю роющих лбов —
Я — из рода дубов.26 августа 1918
Очарованье своих же обетов,
Жажда любви и незнанье о ней…
Что же осталось от блещущих дней?
Новый портрет в галерее портретов,
Новая тень меж теней.
Несколько строк из любимых поэтов,
Прелесть опасных, иных ступеней…
Вот и разгадка таинственных дней!
Лишний портрет в галерее портретов,
Лишняя тень меж теней.
Снова поют за стенами
Жалобы колоколов…
Несколько улиц меж нами,
Несколько слов!
Город во мгле засыпает,
Серп серебристый возник,
Звездами снег осыпает
Твой воротник.
Ранят ли прошлого зовы?
Долго ли раны болят?
Дразнит заманчиво-новый,
Блещущий взгляд.
Сердцу он (карий иль синий?)
Мудрых важнее страниц!
Белыми делает иней
Стрелы ресниц…
Смолкли без сил за стенами
Жалобы колоколов.
Несколько улиц меж нами,
Несколько слов!
Месяц склоняется чистый
В души поэтов и книг,
Сыплется снег на пушистый
Твой воротник.
Аймек-гуарузим — долина роз.
Еврейка — испанский гранд.
И ты, семилетний, очами врос
В истрепанный фолиант.От розовых, розовых, райских чащ
Какой-то пожар в глазах.
Луна Сарагоссы — и черный плащ.
Шаль — до полу — и монах.Еврейская девушка — меж невест —
Что роза среди ракит!
И старый серебряный дедов крест
Сменен на Давидов щит.От черного взора и красных кос
В глазах твоих — темный круг.
И целое дерево райских роз
Цветет меж библейских букв.Аймек-гуарузим — так в первый раз
Предстала тебе любовь.
Так первая книга твоя звалась,
Так тигр почуял кровь.И, стройное тело собрав в прыжок,
Читаешь — черно в глазах! —
Как в черную полночь потом их сжег
На красном костре — монах.18 сентября 1917
Всё видит, всё знает твой мудрый зрачок,
Сердца тебе ясны, как травы.
Зачем ты меж нами, лесной старичок,
Колдун безобидно-лукавый?
Душою до гроба застенчиво-юн,
Живёшь, упоён небосводом.
Зачем ты меж нами, лукавый колдун,
Весь пахнущий лесом и мёдом?
Как ранние зори покинуть ты мог,
Заросшие маком полянки,
И старенький улей, и серый дымок,
Встающий над крышей землянки?
Как мог променять ты любимых зверей,
Свой лес, где цветёт Небылица,
На мир экипажей, трамваев, дверей,
На дружески-скучные лица?
Вернись: без тебя не горят светляки,
Не шепчутся тёмные ёлки,
Без ласково-твердой хозяйской руки
Скучают мохнатые пчёлки.
Поверь мне: меж нами никто не поймёт,
Как сладок черёмухи запах.
Не медли, а то не остался бы мёд
В невежливых мишкиных лапах!
Кто снадобье знает, колдун, как не ты,
Чтоб вылечить зверя иль беса?
Уйди, старичок, от людской суеты
Под своды родимого леса!
Среди поля у дороги
Стародавний крест стоит,
А на нем Христос распятый
Тоже с давних лет висит.Время расшатало гвозди,
Долго ветер крест качал,
И Христос, вверху распятый,
С древа на землю упал.Тотчас же трава степная,
Что росла вокруг креста,
В свежие свои объятья
Нежно приняла Христа.Незабудка и фиалка,
Что синели меж травы,
Обвились венцом любовно
Вкруг Христовой головы.На живом природы лоне,
Отдохнуть от ран и слез,
Меж цветочных благовоний
Мирно опочил Христос.Но недолго почивал он,
Пустовал сосновый шест, —
Чьи-то руки Иисуса
Снова подняли на крест.Но, как видно, не сыскали
Для Распятого гвоздей:
Ко кресту жгутом соломы
Был привязан Назарей.Так ханжи и суеверы,
Видя с ужасом в глазах,
Как с гнилого древа смерти —
С алтарей, несущих страх, Из церковных песнопений,
Из обмана, крови, слез, —
Словом, как с креста былого
Сходит на землю Христос.И как, ставши человеком,
Человечностью своей
В царство света и свободы
Увлекает нас, людей, —Все стараются над миром
Вознести опять Христа,
И хоть лжи соломой — снова
Пригвождают у креста.
Поскорее бы с тобою разделаться,
Юность — молодость, — эка невидаль!
Все: отселева — и доселева
Зачеркнуть бы крест на крест — наотмашь! И почить бы в глубинах кресельных,
Меж небесных планид бесчисленных,
И учить бы науке висельной
Юных крестниц своих и крестников.— Как пожар зажечь, — как пирог испечь,
Чтобы в рот — да в гроб, как складнее речь
На суду держать, как отца и мать
. . . . . . . .продать.Подь-ка, подь сюда, мой воробушек!
В том дому жемчуга с горошину.
Будет жемчуг. . . . . . . .
А воробушек — на веревочке! На пути твоем — целых семь планид,
Чтоб высоко встать — надо кровь пролить.
Лей да лей, не жалей учености,
Весельчак ты мой, висельченочек! — Ну, а ты зачем? — Душно с мужем спать!
— Уложи его, чтоб ему не встать,
Да с ветрами вступив в супружество —
Берегись! — голова закружится! И плетет — плетет. . . . паук
— «От румян-белил встал горбом — сундук,
Вся, как купол, красой покроешься, —
После виселицы — отмоешься!»Так — из темных обвалов кресельных,
Меж небесных планид бесчисленных
. . . . . . . . . .
Юных висельников и висельниц.Внук с пирушки шел, видит — свет зажжен,
. . . . . в полу круг прожжен.
— Где же бабка? — В краю безвестном!
Прямо в ад провалилась с креслом! Октябрь
И засим, упредив заране,
Что меж мной и тобою — мили!
Что себя причисляю к рвани,
Что честно́ моё место в мире:
Под колёсами всех излишеств:
Стол уродов, калек, горбатых…
И засим, с колокольной крыши
Объявляю: люблю богатых!
За их корень, гнилой и шаткий,
С колыбели растящий рану,
За растерянную повадку
Из кармана и вновь к карману.
За тишайшую просьбу уст их,
Исполняемую как окрик.
И за то, что их в рай не впустят,
И за то, что в глаза не смотрят.
За их тайны — всегда с нарочным!
За их страсти — всегда с рассыльным!
За навязанные им ночи,
(И целуют и пьют насильно!)
И за то, что в учётах, в скуках,
В позолотах, в зевотах, в ватах,
Вот меня, наглеца, не купят —
Подтверждаю: люблю богатых!
А ещё, несмотря на бритость,
Сытость, питость (моргну — и трачу!)
За какую-то — вдруг — побитость,
За какой-то их взгляд собачий
Сомневающийся…
— не стержень
ли к нулям? Не шалят ли гири?
И за то, что меж всех отверженств
Нет — такого сиротства в мире!
Есть такая дурная басня:
Как верблюды в иглу пролезли.
…За их взгляд, изумленный на́-смерть,
Извиняющийся в болезни,
Как в банкротстве… «Ссудил бы… Рад бы —
Да»…
За тихое, с уст зажатых:
«По каратам считал, я — брат был»…
Присягаю: люблю богатых!
1
В сокровищницу
Полунощных глубин
Недрогнувшую
Опускаю ладонь.
Меж водорослей —
Ни приметы его!
Сокровища нету
В морях — моего!
В заоблачную
Песнопенную высь —
Двумолнием
Осмелеваюсь — и вот
Мне жаворонок
Обронил с высоты —
Что зá морем ты,
Не за облаком ты!
2
Жив и здоров!
Громче громов —
Как топором —
Радость!
Нет, топором
Мало: быком
Под обухом
Счастья!
Оглушена,
Устрашена.
Что же взамен —
Вырвут?
И от колен
Вплоть до корней
Вставших волос —
Ужас.
Стало быть, жив?
Веки смежив,
Дышишь, зовут —
Слышишь?
Вывез корабль?
О мой журавль
Младший — во всей
Стае!
Мёртв — и воскрес?!
Вздоху в обрез,
Камнем с небес,
Ломом
По голове, —
Нет, по эфес
Шпагою в грудь —
Радость!
3
Под горем не горбясь,
Под камнем — крылатой —
— Орлом! — уцелев,
Земных матерей
И небесных любовниц
Двойную печаль
Взвалив на плеча, —
Горяча мне досталась
Мальтийская сталь!
Но гневное небо
К орлам — благосклонно.
Не сон ли: в волнах
Сонм ангелов конных!
Меж ними — осанна! —
Мой — снегу белей…
Лилейные ризы,
— Конь вывезет! — Гривой
Вспенённые зыби.
— Вал вывезет! — Дыбом
Встающая глыба…
Бог вынесет…
— Ох! —
4
Над спящим юнцом — золотые шпоры.
Команда: вскачь!
Уже по пятам воровская свора.
Георгий, плачь!
Свободною левою крест нащупал.
Команда: вплавь!
Чтоб всем до единого им под купол
Софийский, — правь!
Пропали! Не вынесут сухожилья!
Конец! — Сдались!
— Двумолнием раскрепощает крылья.
Команда: ввысь!
5
Во имя расправы
Крепись, мой Крылатый!
Был час переправы,
А будет — расплаты.
В тот час стопудовый
— Меж бредом и былью —
Гребли тяжело
Корабельные крылья.
Меж Сциллою — да! —
И Харибдой гребли.
О крылья мои,
Журавли-корабли!
Тогда по крутому
Эвксинскому брегу
Был топот Побега,
А будет — Победы.
В тот час непосильный
— Меж дулом и хлябью —
Сердца не остыли,
Крыла не ослабли,
Плеча напирали,
Глаза стерегли.
— О крылья мои,
Журавли-корабли!
Птенцов узколицых
Не давши в обиду,
Сказалось —
Орлицыно сердце Тавриды.
На крик длинноклювый
— С ерами и с ятью! —
Проснулась —
Седая Монархиня-матерь.
И вот уже купол
Софийский — вдали…
О крылья мои,
Журавли-корабли!
Крепитесь! Кромешное
Дрогнет созвездье.
Не с моря, а с неба
Ударит Возмездье.
Глядите: небесным
Свинцом налитая,
Грозна, тяжела
Корабельная стая.
И нету конца ей,
И нету земли…
— О крылья мои,
Журавли-корабли!
Проходи стороной,
Тело вольное, рыбье!
Между мной и волной,
Между грудью и зыбью —
Третье, злостная грань
Дружбе гордой и голой:
Стопудовая дань
Пустяковине: полу.
Узнаю тебя, клин,
Как тебя ни зови:
В море — ткань, в поле — тын,
Вечный третий в любви!
Мало — злобе людской
Права каменных камер?
Мало — деве морской
Моря трепетной ткани?
Океана-Отца
Неизбывных достатков —
Пены — чудо-чепца?
Вала — чудо-палатки?
Узнаю тебя, гад,
Как тебя ни зови:
В море — ткань, в горе — взгляд, —
Вечный третий в любви!
Как приму тебя, бой,
Мне даваемый глубью,
Раз меж мной — и волной,
Между грудью — и грудью…
— Нереида! — Волна!
Ничего нам не надо,
Что не я, не она,
Не волна, не наяда!
Узнаю тебя, гроб,
Как тебя ни зови:
В вере — храм, в храме — поп, —
Вечный третий в любви!
Хлебопёк, кочегар, —
Брак без третьего ме́жду!
Прячут жир (горе бар!)
Чистым — нету одежды!
Черноморских чубо́в:
— Братцы, голые топай! —
Голым в хлябь и в любовь,
Как бойцы Перекопа —
В бой…
Матросских сосков
Рябь. — «Товарищ, живи!»
…В пулю — шлем, в бурю — кров:
Вечный третий в любви!
Побережья бродяг,
Клятвы без аналоев!
Как вступлю в тебя, брак,
Раз меж мною — и мною ж —
Что́? Да нос на тени́,
Соглядатай извечный —
(Свой же). Всё, что бы ни —
Что? Да всё, если нечто!
Узнаю тебя, бiс,
Как тебя ни зови:
Нынче — нос, завтра — мыс, —
Вечный третий в любви!
Горделивая мать
Над цветущим отростком,
Торопись умирать!
Завтра — третий вотрётся!
Узнаю тебя, смерть,
Как тебя ни зови:
В сыне — рост, в сливе — червь:
Вечный третий в любви.
1
— «Иду на несколько минут»…
В работе (хаосом зовут
Бездельники) оставив стол,
Отставив стул — куда ушел?
Опрашиваю весь Париж.
Ведь в сказках лишь, да в красках лишь
Возносятся на небеса!
Твоя душа — куда ушла?
В шкафу — двустворчатом как храм —
Гляди: все книги по местам,
В строке — все буквы налицо.
Твое лицо — куда ушло?
Твое лицо,
Твое тепло,
Твое плечо —
Куда ушло?
2
Напрасно глазом — как гвоздем,
Пронизываю чернозем:
В сознании — верней гвоздя:
Здесь нет тебя — и нет тебя.
Напрасно в ока оборот
Обшариваю небосвод:
— Дождь! дождевой воды бадья.
Там нет тебя — и нет тебя.
Нет, никоторое из двух:
Кость слишком — кость, дух слишком — дух.
Где — ты? где — тот? где — сам? где — весь?
Там — слишком там, здесь — слишком здесь.
Не подменю тебя песком
И паром. Взявшего — родством
За труп и призрак не отдам.
Здесь — слишком здесь, там — слишком там.
Не ты — не ты — не ты — не ты.
Что бы ни пели нам попы,
Что смерть есть жизнь и жизнь есть смерть, —
Бог — слишком Бог, червь — слишком червь.
На труп и призрак — неделим!
Не отдадим тебя за дым
Кадил,
Цветы
Могил.
И если где-нибудь ты есть —
Так — в нас. И лучшая вам честь,
Ушедшие — презреть раскол:
Совсем ушел. Со всем — ушел.
3
За то, что некогда, юн и смел,
Не дал мне за̀живо сгнить меж тел
Бездушных, за̀мертво пасть меж стен —
Не дам тебе — умереть совсем!
За то, что за̀ руку, свеж и чист,
На волю вывел, весенний лист —
Вязанками приносил мне в дом!
Не дам тебе — порасти быльем!
За то, что первых моих седин
Сыновней гордостью встретил — чин,
Ребячьей радостью встретил — страх —
Не дам тебе — поседеть в сердцах!
1
Ветры спать ушли — с золотой зарёй,
Ночь подходит — каменною горой,
И с своей княжною из жарких стран
Отдыхает бешеный атаман.
Молодые плечи в охапку сгрёб,
Да заслушался, запрокинув лоб,
Как гремит над жарким его шатром —
Соловьиный гром.
2
А над Волгой — ночь,
А над Волгой — сон.
Расстелили ковры узорные,
И возлёг на них атаман с княжной
Персиянкою — Брови Чёрные.
И не видно звёзд, и не слышно волн,
Только вёсла да темь кромешная!
И уносит в ночь атаманов чёлн
Персиянскую душу грешную.
И услышала
Ночь — такую речь:
— Аль не хочешь, что ль,
Потеснее лечь?
Ты меж наших баб —
Что жемчужинка!
Аль уж страшен так?
Я твой вечный раб,
Персияночка!
Полоняночка!
* * *
А она — брови насупила,
Брови длинные.
А она — очи потупила
Персиянские.
И из уст её —
Только вздох один:
— Джаль-Эддин!
* * *
А над Волгой — заря румяная,
А над Волгой — рай.
И грохочет ватага пьяная:
— Атаман, вставай!
Належался с басурманскою собакою!
Вишь, глаза-то у красавицы наплаканы!
А она — что смерть,
Рот закушен в кровь. —
Так и ходит атаманова крутая бровь.
— Не поладила ты с нашею постелью,
Так поладь, собака, с нашею купелью!
В небе-то — ясно,
Тёмно — на дне.
Красный один
Башмачок на корме.
И стоит Степан — ровно грозный дуб,
Побелел Степан — аж до самых губ.
Закачался, зашатался. — Ох, томно!
Поддержите, нехристи, — в очах тёмно!
Вот и вся тебе персияночка,
Полоняночка.
3
(Сон Разина)
И снится Разину — сон:
Словно плачется болотная цапля.
И снится Разину — звон:
Ровно капельки серебряные каплют.
И снится Разину дно:
Цветами — что плат ковровый.
И снится лицо одно —
Забытое, чернобровое.
Сидит, ровно Божья мать,
Да жемчуг на нитку нижет.
И хочет он ей сказать,
Да только губами движет…
Сдавило дыханье — аж
Стеклянный, в груди, осколок.
И ходит, как сонный страж,
Стеклянный — меж ними — полог.
* * *
Рулевой зарёю правил
Вниз по Волге-реке.
Ты зачем меня оставил
Об одном башмачке?
Кто красавицу захочет
В башмачке одном?
Я приду к тебе, дружочек,
За другим башмачком!
И звенят-звенят, звенят-звенят запястья:
— Затонуло ты, Степаново счастье!