Снег неверный, листопад,
Светлой Осени закат,
Пьяный Свадебник, оброк,
Закругляющийся срок.
Кто дожил до Октября,
Поработал он не зря,
В Октябре, как в Марте, в нас
Живо сердце, ум погас.
В Октябре-то, примечай,
Хоть и грязь, а словно Май,
Вот как сваты будут здесь,
Путь означится мне весь.
Земляники в Октябре
Не ищи ты по заре,
А рябина — есть, горька,
Да сладка в руках дружка.
Не ищи ты и цветов,
По зазимью, на Покров,
Да уж есть один цветок,
Мне дружок сказал намек.
Посылает он, Покров,
Девке — снов, земле — снегов,
Землю выбелит он тут,
Четко, в церковь поведут.
Белка сменит шерсть, — чиста,
Скручен лен, — дождусь холста,
Необлыжною зимой,
Знаю, милый, будешь мой.
Знаю я старинное поместье.
Три хозяйки в нем, один Хозяин,
Вид построек там необычаен,
И на всем лежит печать безчестья.
На конюшне нет коней, а совы,
По хлевам закованные люди,
Их глаза закрыты словно в чуде,
На телах кровавые покровы.
Никогда здесь нет сиянья Солнца,
Здесь не слышен голос человечий.
Сальныя, заплывши, смотрят свечи
Сквозь кружок чердачнаго оконца.
На сто верст идут глухие боры,
Не пробьется в чаще даже буря.
Леший, бровь зеленую нахмуря,
Сам с собой заводит разговоры.
Покряхтит, подумает, и ухнет,
Поглядит, и свалит дуб широкий.
А в дому Хозяин седоокий
Вмиг бадью в колодец старый рухнет.
Зачерпнет внизу воды зацветшей,
На земь головастиков уронит,
И как будто что-то похоронит,
И вздохнет о радости прошедшей.
Вдруг ухватит младшую хозяйку
Весь нелепый, взбалмошный Хозяин,
В миге возрожден и чрезвычаен,
И велит играть с собою в свайку.
Старыя опять краснеют губы,
Свайка замыкается в колечко,
Тень встает уродца-человечка.
Ах, в поместьи игры жутко-грубы.
И пойдет по гульбищам древесным,
Поползет по зарослям сплетенным
Гул существ, как будто звоном сонным
Возстонав о чем-то неизвестном.
Заскрипят по всем хлевам засовы,
И с тремя хозяйками Хозяин,
Хоть молчит, но видом краснобаен,
И в шуршаньях красные покровы.
Стучат. Стучат. Чей стук? Чей стук?
Удар повторный старых рук.
«Сыны. Вставайте.
Коней седлайте.
Скорей, доспехи надевайте».
Стучит, кричит старик седой.
«Идем, но что, отец, с тобой?»
«— Сын старший, средний, помоги,
Сын младший, милый, помоги,
Угнали дочерей враги».
«— Враги похитили сестер.
Скорей за ними. О, позор.
Наш зорок взор. Наш меч остер».
«— Сыны, летим. Врагов догоним.
В крови врагов позор схороним».
«— Узнаем милых средь врагов,
На них сияющий покров».
«— Свежа их юная краса,
Златые пышны волоса».
«— На волосах златых венки,
Румяность роз и васильки».
«— Мы у врагов их отобьем».
И пыль вскружилась над путем.
Сияют мстительные очи.
Четыре быстрые коня.
Четыре сердца. Путь короче.
Сейчас догонят. Тени ночи
Плывут навстречу краскам дня.
«— Сын старший, слышишь ли меня?
Сейчас мы милых отобьем.
Сын средний, слышишь ли меня?
Врагов нещадно мы убьем.
Сын младший, слышишь ли меня?
Как кровь поет в уме моем».
Четыре сердца ищут милых.
Нагнали воинство. Не счесть.
Но много силы в легкокрылых.
Глядят. Есть тени женщин? Есть.
Но не лучисты их одежды,
Средь убегающих врагов,
А дымно-сумрачный покров,
Как тень от сказочных дубов.
Закрыты дремлющие вежды.
Бледна их лунная краса,
Сребристо-снежны волоса,
И чаши лилий, лунных лилий
Снегами головы покрыли.
Четыре сердца бьют набат.
«Чужие!» тайно говорят.
От брата к брату горький взгляд.
И все ж — вперед. Нельзя — назад.
Искать, искать. Другим путем.
Искать, пока мы не найдем.
Через века лететь, скакать,
Хоть в Вечность, но искать, искать.
Наш Воздух только часть безбрежнаго Эѳира,
В котором носятся безсмертные миры.
Он круговой шатер, покров земного мира,
Где Духи Времени сбираются для пира,
И ткут калейдоскоп сверкающей игры.
Равнины, пропасти, высоты, и обрывы,
По чьей поверхности проходят облака,
Многообразия живые переливы,
Руна заветнаго скользящие извивы,
Вслед за которыми мечта плывет века.
В долинах Воздуха есть призраки-травинки,
Взростают-тают в нем, в единый миг, цветы,
Как пчелы, кружатся в нем белыя снежинки,
Путями фейными проходят паутинки,
И водопад лучей струится с высоты.
Несутся с бешенством свирепые циклоны,
Разгульной вольницей ликует взрыв громов,
И в неурочный час гудят на башнях звоны,
Но после быстрых гроз так изумрудны склоны
Под детским лепетом апрельских ветерков.
Чертогом радости и мировых слияний
Сверкает радуга из тысячи тонов,
И в душах временных тот праздник обаяний
Намеком говорит, что в тысячах влияний
Победно царствуют лишь семь первооснов.
От предразсветной мглы до яркаго заката,
От белизны снегов до кактусов и роз,
Пространство Воздуха ликующе-богато
Напевом красочным, гипнозом аромата,
Многослиянностью, в которой все сошлось.
Когда под шелесты влюбляющаго Мая
Белеют ландыши и светит углем мак,
Волна цветочных душ проносится, мечтая,
И Воздух, пьяностью два пола сочетая,
Велит им вместе быть—нежней, тесней—вот так.
Он изменяется, переливает краски,
Перебирает их, в игре неистощим,
И незабудки спят, как глазки детской сказки,
И арум яростен, как кровь и крик развязки,
И Жизнь идет, зовет, и все плывет как дым.
В Июльских Празднествах, когда жнецы и жницы
Дают безумствовать сверканиям серпа,
Тревожны в Воздухе перед отлетом птицы,
И говорят в ночах одна с другой зарницы
Над странным знаменьем тяжелаго снопа.
Сжигают молнии—но неустанны руки,
Сгорают здания—но вновь мечта ростет,
Кривою линией стенаний ходят муки,
Но тонут в Воздухе все возгласы, все звуки,
И снова—первый день, и снова—начат счет.
Всего таинственней незримость параллелей,
Передаваемость, сны в снах—и снова сны,
Дух невещественный вещественных веселий,
Ответность марева, в душе—напев свирелей,
Отображенья стран и звуковой волны.
В душе ли грезящих, где встала мысль впервые,
Иль в кругозорностях, где склеп Небес так синь,
В прекрасной разности, они всегда живыя,
Созданья Воздуха, те волны звуковыя,
И краски зыбкия, и тайный храм святынь.
О, Воздух жизненный! Прозрачность круговая!
Он должен вольным быть. Когда жь его замкнут,
В нем дышет скрытый гнев, встает отрава злая,
И, тяжесть мертвую на душу налагая,
Кошмары цепкие невидимо ростут.
Но хоть велик шатер любого полумира,
Хранилище-покров двух наших полусфер,
Наш Воздух лишь намек на пропасти Эѳира,
Где неразсказанность совсем иного мира,
Неполовиннаго, вне гор и вне пещер.
О, светоносное великое Пространство,
Где мысли чудится всходящая стезя,
Всегда одетая в созвездныя убранства,—
В тебе миров и снов бездонно постоянство,
Никем не считанных, и их считать нельзя.
Начало и конец всех мысленных явлений,
Воздушный Океан эѳирных синих вод,
Ты Солнце нам даешь над сумраком томлений,
И красные цветы в пожарах преступлений,
И в зеркале морей повторный Небосвод.
Наш Воздух только часть безбрежного Эфира,
В котором носятся бессмертные миры.
Он круговой шатер, покров земного мира,
Где Духи Времени сбираются для пира,
И ткут калейдоскоп сверкающей игры.
Равнины, пропасти, высоты, и обрывы,
По чьей поверхности проходят облака,
Многообразия живые переливы,
Руна заветного скользящие извивы,
Вслед за которыми мечта плывет века.
В долинах Воздуха есть призраки-травинки,
Взрастают-тают в нем, в единый миг, цветы,
Как пчелы, кружатся в нем белые снежинки,
Путями фейными проходят паутинки,
И водопад лучей струится с высоты.
Несутся с бешенством свирепые циклоны,
Разгульной вольницей ликует взрыв громо́в,
И в неурочный час гудят на башнях звоны,
Но после быстрых гроз так изумрудны склоны
Под детским лепетом апрельских ветерков.
Чертогом радости и мировых слияний
Сверкает радуга из тысячи тонов,
И в душах временных тот праздник обаяний
Намеком говорит, что в тысячах влияний
Победно царствуют лишь семь первооснов.
От предрассветной мглы до яркого заката,
От белизны снегов до кактусов и роз,
Пространство Воздуха ликующе-богато
Напевом красочным, гипнозом аромата,
Многослиянностью, в которой все сошлось.
Когда под шелесты влюбляющего Мая
Белеют ландыши и светит углем мак,
Волна цветочных душ проносится, мечтая,
И Воздух, пьяностью два пола сочетая,
Велит им вместе быть — нежней, тесней — вот так.
Он изменяется, переливает краски,
Перебирает их, в игре неистощим,
И незабудки спят, как глазки детской сказки,
И арум яростен, как кровь и крик развязки,
И Жизнь идет, зовет, и все плывет как дым.
В Июльских Празднествах, когда жнецы и жницы
Дают безумствовать сверканиям серпа,
Тревожны в Воздухе перед отлетом птицы,
И говорят в ночах одна с другой зарницы
Над странным знаменьем тяжелого снопа.
Сжигают молнии — но неустанны руки,
Сгорают здания — но вновь мечта растет,
Кривою линией стенаний ходят муки,
Но тонут в Воздухе все возгласы, все звуки,
И снова — первый день, и снова — начат счет.
Всего таинственней незримость параллелей,
Передаваемость, сны в снах — и снова сны,
Дух невещественный вещественных веселий,
Ответность марева, в душе — напев свирелей,
Отображенья стран и звуковой волны.
В душе ли грезящих, где встала мысль впервые,
Иль в кругозорностях, где склеп Небес так синь,
В прекрасной разности, они всегда живые,
Созданья Воздуха, те волны звуковые,
И краски зыбкие, и тайный храм святынь.
О, Воздух жизненный! Прозрачность круговая!
Он должен вольным быть. Когда ж его замкнут,
В нем дышит скрытый гнев, встает отрава злая,
И, тяжесть мертвую на душу налагая,
Кошмары цепкие невидимо растут.
Но хоть велик шатер любого полумира,
Хранилище-покров двух наших полусфер,
Наш Воздух лишь намек на пропасти Эфира,
Где нерассказанность совсем иного мира,
Неполовинного, вне гор и вне пещер.
О, светоносное великое Пространство,
Где мысли чудится всходящая стезя,
Всегда одетая в созвездные убранства, —
В тебе миров и снов бездонно постоянство,
Никем не считанных, и их считать нельзя.
Начало и конец всех мысленных явлений,
Воздушный Океан эфирных синих вод,
Ты Солнце нам даешь над сумраком томлений,
И красные цветы в пожарах преступлений,
И в зеркале морей повторный Небосвод.