На слизистой спине немой медузы
Изображен красноречивый крест.
Цветы цветут среди проклятых мест.
Различность любит странные союзы.
Публичный дом не раз воспели Музы.
И разве там не тысяча невест?
Взгляни в себя. Взгляни душой окрест.
Связуют все таинственные узы.
Гвоздики алой тонкий аромат
Ведет мечту в начальные расцветы,
Когда весь мир душе давал ответы,
И мысль еще не ведала утрат.
Ты был со мной, давно умерший брат,
С тобой мы были в молнии одеты
Мы были духи, гении, поэты,
Я песни наши записать был рад.
— Что там в тереме высоком непонятно говорят?
— Потаенно говорят там, волю Божию творят.
— Что там в тереме высоком, белы звезды иль цветы?
— Если любишь белы звезды, так входи туда и ты.
— А коль я люблю не звезды, а цветочек голубой?
— Все есть в тереме высоком, там и сон вчерашний твой.
— Что же в тереме высоком, что я буду говорить?
— Все узнаешь, знай лишь сердце волю Божию творить.
Ты мне говоришь, что как женщина я,
Что я разсуждать не умею,
Что я ускользаю, что я как змея,—
Ну, что же, я спорить не смею.
Люблю по-мужски я всем телом мужским,
Но женское сердцу желанно,
И вот отчего, разсуждая с другим,
Я так выражаюсь туманно.
И в Осени нам власть цвести дана,
Когда мы Смерть с Любовью обвенчаем.
Горит весь лес. За отдаленным краем
Его владений—чу!—гудит струна.
Какая в этом рденьи глубина,—
Так краски не горят веселым Маем.
И пусть печалью час утрат терзаем,—
Без Осени вся наша жизнь бедна.
Сонет
Красивый зверь из тигровой семьи,
Жестокий облик чувственной пантеры,
С тобой я слит в истомном забытьи,
Тебя люблю, без разума, без меры.
Я знал давно, как властны все химеры,
Я предал им мечтания мои,
Но ты даешь мне сладость новой веры,
Даешь мне знать о новом бытии.
Мои стихи как полновесный грозд.
Не тщетно, в сладком рабстве у сонета,
Две долгие зимы, два жарких лета,
В размерный ток включал я россыпь звезд.
Изысканный наряд обманно-прост.
В гаданьи чувства малая примета
Есть жгучий знак, что час пришел расцвета
Люблю к люблю, к земле от неба мост.
За то, что ты всегда меня любила,
За то, что я всегда тебя любил,
Твои лик мечте невыразимо мил,
Ты власть души и огненная сила.
Над жизнью реешь ты ширококрыло,
Тебе напев и ладан всех кадил,
И тем твой дух меня освободил,
Что ты, любовь, ревнуя, ревность скрыла.
Я жизнью и смертью играю.
Прохожу по блестящему краю.
Острие.
И не знаю, кого погублю я,
Ту, кого обожаю, целуя,
Или сердце мое.
Вот порвется. Так бьется, так бьется.
А она, наклоняясь, смеется.
Говорит:
В прерывистых и скорых разговорах,
О сказочном, о счастье, бытии,
Мне нравятся речения твои,
В них искра, зажигающая порох.
Что ты не замедляешься на спорах,
А льешь свой ум, как вспевность льют ручьи
Что выпеваешь душу в забытьи, —
Люблю и слышу крыльев некий шорох.
— Ты где была, Жемчужина, когда я ждал тебя?
— Я в раковине пряталась, и там ждала — любя.
— О чем же ты, Жемчужина, там думала в тиши?
— О радости, о сладости, о счастии души.
— И в чем же ты, Жемчужина, то счастие нашла?
— В дрожании сознания, что ввысь взойду — светла.
— А знала ль ты, Жемчужина, что терем твой сломлю?
— Он темен был, я светлая, я только свет люблю.
— А знала ль ты, Жемчужина, что после ждет тебя?
— Я отсвет Лун, я отблеск Солнц, мой путь — светить любя.
Нет, нет, я не жалею,
Что мне ты был рожден.
И я любя лелею
Твой безмятежный сон.
Дитя мое, я знаю,
Что ты услада дней,
Но все дороги к Раю
Забыты меж людей.
В этих душных ночах, в Итальянских ночах,
Вдруг крылатую взяв, я сжимаю тебя,
Утопивши глаза в потемневших очах,
И терзая тебя — и любя — и любя.
Этих нежных ступней ощутив красоту,
Поцелуй к ним прижал — восходил — восходил,
И, напевность любви, я узоры плету,
Сочетав поцелуй с воскуреньем кадил.
Не в том, чтоб близь опять вернулась к дали,
С тобой ли разлучусь я или с ней,
О, нет, не в умалении огней
Нам мудрые завет высокий дали.
Есть пламени в ломающемся вале,
Волна с волной всегда поет звучней,
Чем больше волн, тем ярче сказка дней,
Не мы, а Норны эту нить свивали.
Любить — живых учила красногрудка.
Вся серая была она в Раю.
Сидела на утесе, на краю.
А мир кругом был смех и всклик и шутка.
И думала крылатая малютка: —
«О чем они? О чем и я пою?
Любить не нужно все. А лишь мою».
И в этот миг у ней зарделась грудка.
СОНЕТ
Увечье, помешательство, чахотка,
Падучая, и бездна всяких зол,
Как части мира, я терплю вас кротко,
И даже в вас я таинство нашел.
Для тех, кто любит чудищ, все находка,
Иной среди зверей всю жизнь провел,
И как для закоснелых пьяниц — водка,
В гармонии мне дорог произвол.
Тецкатлипока, Бог, нигде
Не возникающий для взгляда,
Хотя он шествует везде,
На Небесах, в исподах Ада,
И по Земле, и по Воде.
Глядящий пристально, и стройный,
Не гнется в край добра, ни зла,
Но, жизнь любя, он любит войны,
И хочет, чтоб жила стрела.
И потому он дух раздора,
Когда, провизгнув, дротик вздрогнет в барсе,
Порвавши сновиденье наяву,
И алый пламень крови жжет траву,
Я помню, что всегда пожар на Марсе.
В Индусе, в Мексиканце, в Кельте, в Парсе,
В их вскликах и воззваньях к Божеству,
Я вижу брата, с ним в огне плыву,
И Эллин он, он—песнь, чье имя—Марсий.
Неверный, ты наказан будешь мной,
При всей моей любви к глубоким взорам
Твоих блестящих глаз. О, дух земной,
Заемным ты украшен был убором.
Ты высился звездою предо мной.
Ты звал меня к заоблачным озерам,
К тому, что вечно скрыто тишиной,
Не создано, но встанет шумным бором.
Мать моя, люблю твои одежды,
Изумрудный шелк и бархат белый,
Поступь тигра, пташки голос смелый,
Океана синие пределы,
Лиц дремотных теневые вежды.
Мать моя, бываешь ты безумна,
Но за мигом крайних исступлений
Ты даешь душе восторг молений,
Красочное таинство растений,
Если жемчуг, сафир, гиацинт, и рубин
С изумрудом смешать, превративши их в пыль,
Нежный дух ты услышишь, нежней, чем жасмин,
И красиво-пьяней, чем ваниль.
В аромате таком есть фиалка весны,
И коль на ночь подышишь ты тем ароматом,
Ты войдешь в благовонно-стозвонные сны,
Ты увидишь себя в Вертограде богатом,
В Вертограде двенадцати врат,
Где оплоты подобны сияющим латам,
Хвалите, хвалите, хвалите, хвалите,
Безумно любите, хвалите Любовь,
Ты, сердце, сплети всепротяжные нити,
Крути златоцветность — и вновь,
От сердца до сердца, до Моря, до Солнца, от Солнца
до мглы отдаленнейших звезд,
Сплетенья влияний, воздушные струны, протяжность
хоралов, ритмический мост.
Из точки — планеты, из искры — пожары,
Цветы и расцветы, ответные чары,
Есть синий пламень в тлеющей гнилушке,
И скрытность красных брызг в немом кремне.
Огни и звуки разны в тишине,
Есть медь струны, и медь церковной кружки.
„На бой! На бой!“ грохочут эхом пушки.
„Убей! Убей!“ проходит по Войне.
„Усни! Усни!“ звенит сосна к сосне.
„Люби! Люби!“ чуть слышно на опушке.
СОНЕТ
Разлука ты, разлука,
Чужая сторона,
Никто меня не любит,
Как мать-сыра-земля.
Песня бродяги.
Есть люди, присужденные к скитаньям,
Где б ни был я, — я всем чужой, всегда.
Я предан переменчивым мечтаньям,
Подвижным, как текучая вода.
Обещано, занесено в скрижали,
Что любящий, надеясь вновь и вновь,
Как званый гость, в лучах, войдет в любовь.
Но горе тем, что в час призыва спали.
Им место в отлученьи и в опале.
И дом их тьма. И не поет им кровь.
Душа, светильник брачный приготовь.
Кто любит, он, кто б ни был, звук в хорале.
Ни на мгновение огонь не замолчит,
И безсиянным быть он не умеет.
В нем сердолик текучий влит,
Сафир и зыбкий хризолит.
И он шуршит, и он горит,
И говорит, и говорит,
Рубинной песней пламенеет.
Так как же ты, огонь любя,
Надела траур на себя?
Гори нам, струйно-золотая,
Ни на мгновение огонь не замолчит,
И бессиянным быть он не умеет.
В нем сердолик текучий влит,
Сафир и зыбкий хризолит.
И он шуршит, и он горит,
И говорит, и говорит,
Рубинной песней пламенеет.
Так как же ты, огонь любя,
Надела траур на себя?
Гори нам, струйно-золотая,
Сладим-Река, ты слышишь?
Я правду говорю:
Дышу — когда ты дышишь,
Горишь — и я горю.
Лукавишься ты Змеем —
Змеино мы скользим,
Мерцаем и немеем,
Живем огнем твоим.
Журчали флейты. Рыдали скрипки.
И глухо пела виолончель.
Душа не видит своей ошибки,
Когда в ней чувства взметут метель.
Я видел пары. Кружились мерно.
И возвращались в свои круги.
«— Меня ты любишь? И это верно?»
«— Тебя люблю я.» — «О, не солги.»
Уста шептали слова печали.
Глаза мои — мертвые, сердце мое — живое,
Иду я в глубокой вечной ночи.
Но слышу я смех твой, и чудится Небо мне голубое,
Твой голос звучит, золотой колокольчик, от Солнца доходят лучи.
Люблю тебя, Солнце ночное.
Ты мне говоришь — Ты одна, нет супруга,
Нет никого, чтоб тебя веселить.
Иди же со мной, мне нарядная будешь подруга,
Вкруг шеи твоей жемчугов обовьется тройная тяжелая нить.
Вы Малайки, вы Малаечки,
Любы ваши мне вуали.
Я на Русской балалаечке
Вам спою свои печали.
Ты, в вуали нежно-розовой,
Мысль вернула в утро Мая: —
С милой в роще я березовой
Был, любил, ее сжимая.
Говорят — полюби человеков.
Хорошо. Только как же мне быть?
Ведь родителей должно мне чтить и любить?
Кто ж древнее — Атлантов, Ацтеков,
Ассириян, Халдеев, Варягов, Славян?
Коль закон — так закон. Нам он дан.
Человеков люблю — в ипостаси их древней,
Глаза были ярче у них, и речи напевней,
В их голосе слышался говор морей,
Луной серебрились их струны,
В зеленом и белом тумане,
И в дымке светло-голубой,
Земля в мировом караване
Проходит, любуясь собой.
Растенья земные качает,
Поит опьяненьем цветы.
И ночь мировая венчает
Невесту небесной мечты.
Нет, мой брат, не принимаю
Гордый твой завет.
Я иду к иному раю,
Я люблю спокойный свет.
Ежедневный, ежечасный,
Свет души — на дне,
Тем прекрасный, что, бесстрастный,
Неизменен он во мне.
.
Пусть Хаос хохочет и пляшет во мне,
Тот хохот пророчит звезду в вышине.
Кто любит стремительность пенной волны,
Тот может увидеть жемчужные сны.
Кто в сердце лелеет восторг и беду,
Тот новую выбросит Миру звезду.
Кто любит разорванность пляшущих вод,
Тот знает, как Хаос красиво поет.