Найдено стихов - 36.
На одной странице показано - 35.
Чтобы посмотреть как можно больше стихов из коллекции, переходите по страницам внизу экрана.
Стихи отсортированы так, что в начале Вы будете видеть более короткие стихи.
На последней странице Вы можете найти самые длинные стихи по теме.
Слова смолкали на устах,
Мелькал смычок, рыдала скрипка,
И возникала в двух сердцах
Безумно-светлая ошибка.
И взоры жадные слились
В мечте, которой нет названья,
И нитью зыбкою сплелись,
Томясь, и не страшась признанья.
Среди толпы, среди огней
Любовь росла и возрастала,
И скрипка, точно слившись с ней,
Дрожала, пела, и рыдала.Год написания: без даты
Слова — хамелеоны,
Они живут спеша.
У них свои законы,
Особая душа.
Они спешат меняться,
Являя все цвета,
Поблекнут, обновятся,
И в том их красота.
Все радужные краски,
Все, что чарует взгляд,
Желая вечной сказки,
Они в себе таят.
И сказка длится, длится,
И нарушает плен.
Как сладко измениться,
Живите для измен!
Слова любви, несказанные мною,
В моей душе горят и жгут меня.
О, если б ты была речной волною,
О, если б я был первой вспышкой дня!
Чтоб я, скользнув чуть видимым сияньем,
В тебя проник дробящейся мечтой, —
Чтоб ты, моим блеснув очарованьем,
Жила своей подвижной красотой! Год написания: без даты
Я устал от нежных снов,
От восторгов этих цельных
Гармонических пиров
И напевов колыбельных.
Я хочу порвать лазурь
Успокоенных мечтаний.
Я хочу горящих зданий,
Я хочу кричащих бурь!
Упоение покоя —
Усыпление ума.
Пусть же вспыхнет море зноя,
Пусть же в сердце дрогнет тьма.
Я хочу иных бряцаний
Для моих иных пиров.
Я хочу кинжальных слов,
И предсмертных восклицаний!
Как прелестен этот бред,
Лепет детских слов.
Предумышленности нет,
Нет в словах оков.
Сразу — Солнце и Луна,
Звезды и цветы.
Вся Вселенная видна,
Нет в ней темноты.
Все что было — здесь сейчас,
Все что будет — здесь.
Почему ж ты, Мир, для нас —
Не ребенок, весь?
Слова любви всегда бессвязны,
Они дрожат, они алмазны,
Как в час предутренний — звезда,
Они журчат, как ключ в пустыне,
С начала мира и доныне,
И будут первыми всегда.
Всегда дробясь, повсюду цельны,
Как свет, как воздух, беспредельны,
Легки, как всплески в тростниках,
Как взмахи птицы опьяненной,
С другою птицею сплетенной
В летучем беге, в облаках.Год написания: без даты
На алмазном покрове снегов,
Под холодным сияньем Луны,
Хорошо нам с тобой! Без улыбки, без слов,
Обитатели призрачной светлой страны,
Погрузились мы в море загадочных снов,
В царстве бледной Луны
Как отрадно в глубокий полуночный час
На мгновенье все скорби по-детски забыть,
И, забыв, что любовь невозможна для нас,
Как отрадно мечтать и любить,
Без улыбки, без слов,
Средь ночной тишины,
В царстве чистых снегов,
В царстве бледной Луны.
Ландыши, лютики. Ласки любовные.
Ласточки лепет. Лобзанье лучей.
Лес зеленеющий. Луг расцветающий.
Светлый свободный журчащий ручей.
День догорает. Закат загорается.
Шёпотом, ропотом рощи полны.
Новый восторг воскресает для жителей
Сказочной светлой свободной страны.
Ветра вечернего вздох замирающий.
Полной Луны переменчивый лик.
Радость безумная. Грусть непонятная.
Миг невозможного. Счастия миг.
Почему в языке отошедших людей
Были громы певучих страстей?
И намеки на звон всех времен и пиров,
И гармония красочных слов?
Почему в языке современных людей
Стук ссыпаемых в яму костей?
Подражательность слов, точно эхо молвы,
Точно ропот болотной травы?
Потому что когда, молода и горда,
Между скал возникала вода,
Не боялась она прорываться вперед,
Если станешь пред ней, так убьет.
И убьет, и зальет, и прозрачно бежит,
Только волей своей дорожит.
Так рождается звон для грядущих времен,
Для теперешних бледных племен.
Осень обещала: » Я озолочу»
А Зима сказала: «Как я захочу»
А Весна сказала: «Ну-ка, ну, Зима».
И Весна настала. Всюду кутерьма.
Солнце золотится. Лютик — золотой.
Речка серебрится и шалит водой.
Родилась на воле, залила луга,
Затопила поле, стёрла берега.
Там, где не достала, — лютик золотой,
Жёлтый одуванчик, — будет и седой.
Осень обещала. Помогла Весна.
Ну, Зима пропала, хоть была сильна.
Красный, желтый, голубой,
Троичность цветов,
Краски выдумки живой,
Явность трех основ.
Кислород, и углерод
Странные слова,
Но и их поэт возьмет,
В них душа жива.
Кислород, и углерод,
Водород — слова,
Но и в них есть желтый мед,
Вешняя трава.
Да, в напев поэт возьмет
Голубые сны,
Золотистый летний мед,
Алый блеск весны.
Красный, желтый, голубой —
Троичность основ
Оставаясь сам собой,
Мир наш — ими нов.
Ни радости цветистого Каира,
Где по ночам напевен муэззин,
Ни Ява, где живет среди руин,
В Боро-Будур, Светильник Белый мира,
Ни Бенарес, где грозового пира
Желает Индра, мча огнистый клин
Средь тучевых лазоревых долин, —
Ни все места, где пела счастью лира, —
Ни Рим, где слава дней еще жива,
Ни имена, чей самый звук — услада,
Тень Мекки, и Дамаска, и Багдада, —
Мне не поют заветные слова, —
И мне в Париже ничего не надо,
Одно лишь слово нужно мне: Москва.
Птица летит за моря,
Зверь за леса убегает,
Дерево в дерево, искра в огонь ускользает, горя,
Железо в руду, свою мать, земля в Мать-Землю вникает, —
Так, Черная немочь, не мучай души,
Не мучь и усталого тела,
В черную тьму, в непроглядную Ночь поспеши,
В пропасть, где Ночь без предела.
Оставь Человека, недуг,
Уйдите, болести, хворобы,
Уныние, приступы злобы,
Все корчи, которые узят, кривят мироздания круг.
Да не будут умы как угрюмые гробы,
Свет да войдет в бытие,
Слово велико мое,
В слове моем Человек воплощает желанье свое!
Ворон, Филин, и Сова,
Слуги Чернобога,
Ваша слава век жива,
С вами вещие слова,
Тайная дорога.
Тот, кто Ворона видал,
Знает силу мрака,
Ворон к Одину летал,
В вечный он глядел кристалл,
Принял тайну знака.
Тот, кто с Филином побыл,
Знает тайну гроба,
Филин — вещий страх могил,
Знает, сколько скрыла сил
Тайная утроба.
Кто беседовал с Совой,
Знает силу Ночи,
Знает, как в реке живой
К полосе береговой
Сделать путь короче.
Ворон, Филин, и Сова
Птицы Чернобога,
Но у темных мысль жива,
В их зрачках горят слова,
О, горит их много.
Люди Солнце разлюбили, надо к Солнцу их вернуть,
Свет Луны они забыли, потеряли Млечный путь.
Развенчав Царицу-Воду, отрекаясь от Огня,
Изменили всю Природу, замок Ночи, праздник Дня.
В тюрьмах дум своих, в сцепленьи зданий-склепов, слов-могил
Позабыли о теченьи Чисел, Вечности, Светил.
Но качнулось коромысло золотое в Небесах,
Мысли Неба, Звезды-Числа, брызнув, светят здесь в словах.
Здесь мои избрали строки, пали в мой журчащий стих,
Чтоб звенели в нем намеки всех колодцев неземных.
Чтоб к Стихиям, людям бледным, показал я светлый путь,
Чтобы вновь стихом победным, в Царство Солнца всех вернуть.Год написания: без даты
О, люди, жалко-скучные, о, глупые затейники,
Зачем свои мечтания в слова вложили вы?
Вы ходите, вы бродите, по селам коробейники,
Но все людские вымыслы поблекли и мертвы.
Словами захватали вы все радости желанные,
Все тайное лишили вы светло-заветных чар.
И травы грубо топчете, и бродите, обманные,
И, сгорбленные, носите непрошенный товар.
Торгуете, торгуетесь, назойливо болтаете,
Ступая, убиваете безмолвные цветы.
И все, что в мысли просится, на деньги вы считаете,
И в сердце оставляете проклятье пустоты.
О, скупщики корыстные, глядельщики бесстыдные,
Оставьте нас, — ужели ж вам мало городов?
Луга мои, мечты мои, неслышные, невидные,
Найду ли для любви моей нетронутых цветов!
1
Можно вздрогнуть от звука шагов,
Не из чувства обмана,
А из жажды остаться вдвоём в нетревожимом счастии снов,
Под владычеством чары, воздушной, как грань облаков,
Можно горько бояться, что светлые хлопья тумана
Разойдутся — не слившись, умрут, — слишком рано.
2
О, в душе у меня столько слов для тебя и любви,
Только душу мою ты своею душой позови.
3
Я как сон пред тобой, я как сон голубой,
Задремавший на синем цветке.
Я как шорох весны, я как вздох тишины,
Как тростник наклонённый к реке.
5 Я как лёгкий ковыль, как цветочная пыль,
Каждый миг и дышу, и дрожу.
Я как летняя мгла, что светла и тепла,
И тебе всё без слов я скажу.
Кто создал безумное слово,
О, слово постыдное: — Грех!
Чуть смоешь пятно, вот оно означается снова,
Мешает, меняет, глушит, и уродует смех.
Как жалкий воришка,
Запрячется в спальню, в углу притаится как мышь,
И смотрит — меж двух не случится ли в ласках излишка, —
Скривится, чу, шорох: «Довольно», «Не более», «Лишь».
Лишь то, а не это. Лишь тот, а не с этой, а с тою.
Вот только. Вот столько. Шипенье, шуршанье змеи.
О, дьявол убогий, кропишь ты святою водою,
Но где освятил ты поганые брызги свои?
Прочь! Прочь, говорю я!
Здесь грешен лишь тот, кто осмелится вымолвить: «Грех».
О, свежесть ручьев! О, смеющийся звук поцелуя!
Весна и разливы! Счастливый ликующий смех!
Да, тебя я знаю, знаю. Ты из рода королей.
Ты из расы гордых скальдов древней родины твоей.
Ты не чувствуешь, не знаешь многих звуков, многих слов,
Оттого что в них не слышно дуновения веков.
Ты не видишь и не знаешь многих красок и картин,
Оттого что в них не светит мощь родных морских глубин.
Но едва перед тобою молвишь беглый вещий звук,
Тотчас мы с тобою вместе, мы в один замкнуты круг.
И когда во взоре можешь силу Моря отразить,
Между мною и тобою тотчас ласковая нить.
Нить признанья, ожиданья, бесконечности мечты,
Долгих песен без названья, откровений красоты.
Между мною и тобою веет возглас «Навсегда».
«Ты забудешь?» — «Невозможно». — «Ты ко мне вернешься?» — «Да».
Да, тебя я знаю, счастье Ты — рожденная волной
Вот, я связан царским словом. Помни. Помни! Будь со мной!
Змея-Медяница, старшая меж змей,
Зачем учиняешь из яны, и жалить, и жалишь людсй?
Ты, с медным гореньем в глазах своих злых,
Собери всех родных и чужих,
Не делай злодейств, не чини оскорбления кровною,
Вынь жало из тела греховного,
Чтоб огонь отравы притих.
А ежели нет, я кару придумал тебе роковую,
Тучу нашлю на тебя грозовую,
Тебя она частым каменьем побьет,
Молнией туча пожжет,
Успокоишься,
От тучи нигде не укроешься,
Ни под колодой, ни под межой,
Ни на лугу, ни в поле,
Ни в темном лесу, ни за травой,
Ни в норе, ни в овраге, в подземной неволе.
Чур меня, чур!
Сниму я с тебя. Медяница, двенадцать шкур,
Все разноцветные,
Глазу заметные,
И иные, для глаз неприметные,
Тебя самое сожгу,
По чистому полю развею!
Слово мое не прейдет, горе и смерть врагу,
Слово мое как Судьба, бойся встречаться с нею!
Стекло Балтийских вод под ветром чуть дрожало,
Среди печальных шхер на Север мы неслись.
Невольно ты ко мне свой милый взор склоняла.
В двух молодых сердцах мечты любви зажглись.
Ты мне казалася волшебною загадкой.
Казался я тебе загадкою, — и мы
Менялись взорами влюблёнными, украдкой,
Под кровом северной вечерней полутьмы.
Как хороши любви застенчивые ласки,
Когда две юные души озарены
Мечтой минутною, как чары детской сказки,
Как очертания причудливой волны.
Ни слова мы с тобой друг другу не сказали,
Но был наш разговор без слов красноречив,
С тобой расстался я без муки, без печали,
Но сохранил в душе восторженный порыв.
…Теперь другую страсть, страсть знойную, лелея,
Я более пленён той чистою мечтой, —
Как бледный Север мне и ближе, и милее,
Чем светлый знойный Юг с своею красотой.
О, люди, я к вам обращаюсь, ко всем,
Узнайте, что был я несчастен и нем,
Но раз полюбил я возвышенность гор,
И все полюбил я и понял с тех пор.
Я понял, но сердцем, — о, нет, не умом,
Я знаю, что радостен царственный гром,
Что молния губит людей и зверей,
Но мир наш вдвойне обольстителен с ней.
Мне нравится все, что земля мне дала,
Все сложные ткани и блага и зла,
Всего я касался, всему я молюсь,
Ручьем я смеялся, но с морем сольюсь.
И снова под властью горячих лучей
С высот оборвется звенящий ручей.
Есть мудрость, но жизнь не распутал никто,
Всем мудрым, всем мертвым скажу я: «Не то!»
Есть что-то, что выше всех знаний и слов,
И я отвергаю слова мудрецов,
Я знаю и чувствую только одно,
Что пьяно оно, мировое вино.
Когда же упьюсь я вином мировым,
Умру и воскресну и буду живым,
И буду я с юными утренним вновь…
О, люди, я чувствую только любовь!
Сознанье, Сила, и Основа
Три ипостаси Одного
О, да, в начале было Слово,
И не забуду я его
В круженьи Солнца мирового
Не отрекусь ни от чего.
Высоты горные Сознанья —
Как Гималайские хребты.
Там вечный праздник пониманья,
Зачатья новой красоты.
Для нежной радости ваянья
Я изменяю все черты.
Неумирающая сила
Не знает, что такое мель.
Она не помнит то, что было,
Родит приливы и метель
И в каждом атоме могила,
В пылинке каждой колыбель.
Неистребимая Основа —
Неисчерпаемый рудник
В ней все возможности живого,
В ней мрак и блеск и вздох и крик
Столетье отжил я, и снова
Встречаю детски майский миг.
Среди стихийного бесчинства,
И столкновенья встречных струй,
Я чую радость материнства,
Я слышу новый поцелуй,
И двустороннее Единство
В моей крови поет «Ликуй!»
О, да, в начале было Слово,
И как не помнить мне его!
В движеньи круга мирового
Я прикасался до всего.
Сознанье, Сила, и Основа, —
Три солнца духа моего!
Ты дала мне амулет,
Для веселий и побед,
Странно в нем сияют светы.
Ты дала мне амулет
В той стране, где все предметы —
Волхованье, амулеты.
Грозен звук гортанных слов.
Нет цветов там без шипов,
Без уколов или яда.
Хищный клекот вещих слов
Манит слух, но в нем засада,
Как засада в зыби взгляда.
В этом крае Красоты,
Где отчетливы черты
Гор, скрывающих обманы,
В этом царстве Красоты
Всюду вражеские станы,
А с высот глядят вулканы.
Дротик метко достает,
Чуть коснется кончен счет,
Там отравленные стрелы.
Лук поет и достает,
Чуть задет ты, онемелый
Ты уж мертвый, ты уж белый,
В этом крае вечных чар,
Чтобы меток был удар,
Ты меня околдовала,
И, вложив змеиность чар
В круг узорный из опала,
Ты меня мечтой связала.
Сильный этою мечтой,
Очерненный чернотой,
Недруг духам отупелым,
Амулет с твоей мечтой
Обращу я к их пределам,
Будет, будет враг мой белым.
Мудрецы говорят: описать нам Его невозможно,
Трижды темная Тайна, хоть Он — ослепительный Свет.
Лишь скажи утвержденье, — оно уж наверное ложно,
Все реченья о Нем начинаются с возгласа: «Нет».
Нет в Нем скорби, ни жизни, ни смерти, ни снов, ни движенья,
Но, скорбя со скорбящим, с живущим живет Он как брат.
И повсюду, во всем, ты увидишь Его отраженья,
Он в зрачках у тебя, Он твой первый, последний твой взгляд.
Не терзайся, душа, если речь рассказать неспособна
То, что, будучи Словом, бежит от несчетности слов.
Капля каждая — видишь — играет и искрится дробно,
И не капле явить Океан, без теснин берегов.
Мудрецы — говорят. Но не медли, душа, с мудрецами,
Если хочешь побыть с тем, Кто в каждой песчинке пустынь.
Видишь — горы горят снеговыми своими венцами?
Их молчанье — с душой, их молчанье есть область святынь.
Лишь вступи в этот мир, или пенью внимай Океана, —
Ты вздохнешь и поймешь, что беседует Кто-то с тобой,
И закроется в сердце глубокая алая рана,
И утонет душа в Белизне, в глубине голубой.
От капли росы, что трепещет, играя,
Огнём драгоценных камней,
До бледных просторов, где, вдаль убегая,
Венчается пеною влага морская
На глади бездонных морей,
Ты всюду, всегда, неизменно живая,
И то изумрудная, то голубая,
То полная красных и жёлтых лучей,
Оранжевых, белых, зелёных и синих,
И тех, что рождается только в пустынях,
В волненьи и пеньи безмерных зыбей,
Оттенков, что видны лишь избранным взорам,
Дрожаний, сверканий, мельканий, которым
Нельзя подыскать отражающих слов,
Хоть в слове бездонность оттенков блистает,
Хоть в слове красивом всегда расцветает
Весна многоцветных цветов.
Вода бесконечные лики вмещает
В безмерность своей глубины,
Мечтанье на зыбях различных качает,
Молчаньем и пеньем душе отвечает,
Уводит сознание в сны.
Богатыми были, богаты и ныне
Просторы лазурно-зелёной Пустыни,
Рождающей мир островной.
И Море — всё Море, но в вольном просторе
Различно оно в человеческом взоре
Качается грёзой-волной.
В различных скитаньях,
В иных сочетаньях,
Я слышал сказания бурь,
И знаю, есть разность в мечтаньях.
Я видел Индийское море, лазурь,
В нём волн голубые извивы,
И Красное море, где ласков коралл,
Где розовой краскою зыбится вал,
И Жёлтое, водные нивы,
Зелёное море, Персидский залив,
И Чёрное море, где буен прилив,
И Белое, призрак красивый.
И всюду я думал, что всюду, всегда,
Различно-прекрасна Вода.
О забытом трубадуре, что ушел в иной предел,
Было сказано, что стройно он слагал слова и пел
И не только пел он песни, но умел их записать,
В знаки, в строки, и в намеки жемчуг чувства нанизать.
Эти песни трубадура! Эти взоры chatelaine!
Эти звоны, перезвоны двух сердец, попавших в плен.
Я их вижу, знаю, слышу, боль и счастье их делю,
Наши струны вечно-юны, раз поют они. «Люблю».
Мертвый замок, долгий вечер, мост под ятый, рвы с водой,
Свет любви, и звон мгновенья вьются, льются чередой.
Нет чужих, и нет чужого, нет владык, и нет рабов,
Только льется серебристый ручеек напевных слов.
О, ручей, звончей, звончее. Сердце просит, мысль зовет.
Сердце хочет, мысль подвластна, власть любви — как сладкий мед.
Эта власть раба равняет с самой лучшей из цариц.
Взор темнеет, сказка светит из-под дрогнувших ресниц.
Эти песни трубадура! Эти взоры chatelaine!
Сколько пышных стран раскрылось в двух сердцах средь темных стен.
Раб — с царицей, иль рабыня наклонилась к королю?
О, любите, струны юны, раз поют они «Люблю»! Год написания: без даты
Есть странная песня араба, чье имя — ничто.
Мне сладко, что этот поэт меж людей неизвестен.
Не каждый из нас так правдив, и спокоен, и честен,
Нам хочется жить — ну хоть тысячу лет, ну хоть сто.А он, сладкозвучный, одну только песню пропел
И, выразив тайно свою одинокую душу,
Как вал океана, домчался на бледную сушу —
И умер, как пена, в иной удаляясь предел.Он пел: «Я любил красоту. А любила ль она,
О том никогда я не знал, никогда не узнаю.
За первою встречей к иному умчался я краю, —
Так небо хотело, и так повелела луна.Прекрасная дева на лютне играла, как дух,
Прекрасная дева смотрела глазами газели.
Ни слова друг другу мы с нею сказать не успели,
Но слышало сердце, как был зачарован мой слух.И взгляд мой унес отраженье блистающих глаз.
Я прожил пять лет близ мечетей Валата-Могита,
Но сердцем владычица дум не была позабыта.
И волей созвездий второй мы увиделись раз.Я встретил другую. Я должен спросить был тогда,
Она ли вот эта. Все ж сердце ее разглядело.
И счастлив я был бы, когда бы она захотела,
Но, слова не молвив, она отошла навсегда.Мне не в чем ее упрекнуть. Мы не встретимся вновь.
Но мне никогда обещанья она не давала.
Она не лгала мне. Так разве же это так мало?
Я счастлив. Я счастлив. Я знал, что такое любовь!»
Вопрос
Меня пленяет все: и свет, и тени,
И тучи мрак, и красота цветка,
Упорный труд, и нега тихой лени,
И бурный гром, и шепот ручейка.
И быстрый бег обманчивых мгновений,
И цепь событий, длящихся века;
Во всем следы таинственных велений,
Во всем видна Создателя рука.
Лишь одного постичь мой ум не может: —
Зачем Господь в борьбе нам не поможет,
Не снимет с нас тернового венца?
Зачем Он создал смерть, болезнь, страданье,
Зачем Он дал нам жгучее желанье —
Грешить, роптать, и проклинать Творца?
Отклик
Кто там вздыхает в недрах темной бездны?
Чьи слезы льются скорбно по лицу?
Кто шлет свой крик бессильный в мир надзвездный,
Взывая святотатственно к Творцу?
Богохуленья ропот бесполезный,
Слова упрека, от детей к отцу.
Поймет ли человек закон железный: —
Без вечных мук пришел бы мир к концу.
Ужели маловерным непонятно,
Что правда — только в образе Христа?
Его слова звучат светло и внятно.
«Я — жизни смысл, печаль и красота…
К блаженству Я пришел стезей мученья…
Смерть победил Я светом отреченья…»
Библия
В тиши полуразрушенной гробницы
Нам истина является на миг.
Передо мной заветные страницы,
То Библия, святая книга книг.
Людьми забытый, сладостный родник,
Текущий близ покинутой станицы.
В раздумьи вкруг него, склонив свой лик,
Былых веков столпились вереницы.
Я вижу узел жизни — строгий долг —
В суровом Пятикнижьи Моисея;
У Соломона, эллина-еврея,
Любовь и жизнь одеты в яркий шелк,
Но Иов жизнь клянет, клянет, бледнея,
И этот стон доныне не умолк.
Разрыдалась я во тереме родительском высоком,
С красной утренней зари
В чисто поле, в тоскованьи одиноком,
Все смотря, смотря, как в Небе, в тучках тают янтари,
Досиделася до поздней до вечерней я зари,
До сырой росы, в беде,
Стало ясно и звездисто, стало тихо так везде.
Не взмилилось мне о дитятке тоской себя крушить,
Гробовую я придумала тоску заговорить.
Чашу брачную взяла я, со свечою обручальной,
В чисто поле я пошла,
Я достала плат венчальный,
В студенце загорном, чистом, зачерпнув, воды взяла,
Призорочною чертою
Очертилась я в лесу,
Под Луною молодою
Я над свежею водою
Слово молвлю о дитяти, чтоб сберечь его красу.
Вот над чашей этой брачной,
Над водой ключа прозрачной,
Пред свечою обручальной,
Расстеливши плат венчальный,
Чисто личико я мою,
И свечу своей свечою,
Той единою, венчальной,
Чтоб не быть душе печальной,
Утираю платом белым,
Завещаю Век будь смелым,
Будь весенних дней милее,
Солнца ясного светлее,
Ненаглядный мой, любя,
Отвожу я от тебя: —
Духа страшного, седого,
Ветра, Вихоря ночного,
Домовых и водяных,
Одноглазых леших злых; —
Змея огненною знаю,
От него предохраняю,
И от Киевской от злой
Ведьмы, с Муромской сестрой; —
И от Ворона лихого,
От Кощея, и от слова
Чернокнижника — волхва,
Чьи захватисты слова; —
От русалки от моргуньи,
И от той Яги-колдуньи,
И от знахаря-слепца
Будь сохранен до конца.
Пусть в ночи и в полуночи
У тебя не меркнут очи,
Пусть в дороге и пути
Знаешь ты, куда идти.
Будь сокрыт от скорби страстной,
И от смерти от напрасной,
От врагов и от беды,
От огня и от воды
А как час твой смертный глянет,
Пусть твой разум воспомянет
Про того, в тебе чья кровь,
Про мою к тебе любовь.
Ты на родину вернися,
С кровным, с близким распростися,
И к сырой земле прильни,
Непробудным сном засни.
Слово то, что я сказала,
Живо с самого начала,
И сильнее, чем Вода,
Да пребудет навсегда.
Кто перечить мне захочет,
Кто морочит, узорочит,
Пусть узорчанье его
Возвратится на него.
Пусть в свои впадет узоры,
И за древние за горы
Пусть ведун напрасный тот
В Преисподнюю сойдет.Год написания: без даты
В одной из стран, где нет ни дня, ни ночи,
Где ночь и день смешались навсегда,
Где миг длинней, но век существ короче.
Там небо — как вечерняя вода,
Безжизненно, воздушно, безучастно,
В стране, где спят немые города.
Там все в своих отдельностях согласно,
Глухие башни дремлют в вышине,
И тени — люди движутся безгласно.
Там все живут и чувствуют во сне,
Стоят, сидят с закрытыми глазами,
Проходят в беспредельной тишине.
Узоры крыш немыми голосами
О чем-то позабытом говорят,
Роса мерцает бледными слезами.
Седые травы блеском их горят,
И темные деревья, холодея,
Раскинулись в неумолимый ряд.
От города до города, желтея,
Идут пути, и стройные стволы
Стоят, как бы простором их владея.
Все сковано в застывшем царстве мглы,
Печальной сказкой выстроились зданья,
Как западни — их темные углы.
В стране, где спят восторги и страданья,
Бывает праздник жертвы раз в году,
Без слов, как здесь вне слова все мечтанья.
Чтоб отвратить жестокую беду,
Чтобы отвергнуть ужас пробужденья,
Чтоб быть, как прежде, в мертвенном чаду.
На ровном поле, где сошлись владенья
Различно-спящих мирных городов,
Растут толпою люди-привиденья.
Они встают безбрежностью голов,
С поникшими, как травы, волосами,
И мысленный как будто слышат зов.
Они глядят — закрытыми глазами,
Сквозь тонкую преграду бледных век
Ждет избранный немыми голосами.
И вот выходит демон-человек,
Взмахнул над изумленным глыбой стали,
И голову безгласную отсек.
И тени головами закачали
Семь темных духов к трупу подошли,
И кровь его в кадильницы собрали.
И вдоль путей, лоснящихся в пыли,
Забывшие о пытке яркой боли,
Виденья сонмы дымных свеч зажгли.
Семь темных духов ходят в темном поле,
Кадильницами черными кропят,
Во имя снов, молчанья, и неволи.
Деревья смотрят, выстроившись в ряд,
На целый год закляты сновиденья,
Вкруг жертвы их — светильники горят.
Потухли Отдалилось пробужденье.
Свои глаза сомкнувши навсегда,
Проходят молча люди-привиденья.
В стране, где спят немые города.
Иногда в пустыне возникают голоса, но никто не знает, откуда они.
Слова одного бедуина
1
О, Господи, молю Тебя, приди!
Уж тридцать лет в пустыне я блуждаю,
Уж тридцать лет ношу огонь в груди,
Уж тридцать лет Тебя я ожидаю.
О, Господи, молю Тебя, приди!
Мне разум говорит, что нет Тебя,
Но слепо я безумным сердцем верю,
И падаю, и мучаюсь, любя.
Ты видишь, я душой не лицемерю,
Хоть разум мне кричит, что нет Тебя!
О, смилуйся над гибнущим рабом!
Нет больше сил стонать среди пустыни,
Зажгись во мраке огненным столбом,
Приди, молю Тебя, я жду святыни.
О, смилуйся над гибнущим рабом!
2
Только что сердце молилось Тебе,
Только что вверилось темной судьбе, —
Больше не хочет молиться и ждать,
Больше не может страдать.
Точно задвинулись двери тюрьмы,
Душно мне, страшно от шепчущей тьмы,
Хочется в пропасть взглянуть и упасть,
Хочется Бога проклясть.
3
О, Даятель немых сновидений,
О, Создатель всемирного света,
Я не знаю Твоих откровений,
Я не слышу ответа.
Или трудно Тебе отозваться?
Или жаль Тебе скудного слова?
Вот уж струны готовы порваться
От страданья земного.
Не хочу славословий заемных, —
Лучше крики пытаемых пленных,
Если Ты не блистаешь для темных,
И терзаешь смиренных!
4
О, как Ты далек! Не найти мне Тебя, не найти!
Устали глаза от простора пустыни безлюдной.
Лишь кости верблюдов белеют на тусклом пути,
Да чахлые травы змеятся над почвою скудной.
Я жду, я тоскую Вдали вырастают сады.
О, радость! Я вижу, как пальмы растут, зеленея.
Сверкают кувшины, звеня от блестящей воды.
Все ближе, все ярче! — И сердце забилось, робея
Боится и шепчет «Оазис!» — Как сладко цвести
В садах, где, как праздник, пленительна жизнь молодая.
Но что это? Кости верблюдов лежат на пути!
Все скрылось Лишь носится ветер, пески наметая.
5
Но замер и ветер средь мертвых песков,
И тише, чем шорох увядших листов,
Протяжней, чем шум Океана,
Без слов, но, слагаясь в созвучия слов,
Из сфер неземного тумана,
Послышался голос, как будто бы зов,
Как будто дошедший сквозь бездну веков
Утихший полет урагана.
6
«Я откроюсь тебе в неожиданный миг,
И никто не узнает об этом,
Но в душе у тебя загорится родник,
Озаренный негаснущим светом
Я откроюсь тебе в неожиданный миг
Не печалься Не думай об этом
Ты воскликнул, что Я бесконечно далек,
Я в тебе, ты во Мне, безраздельно
Но пока сохрани только этот намек: —
Все — в одном Все глубоко и цельно.
Я незримым лучом над тобою горю,
Я желанием правды в тебе говорю».
7
И там, где пустыня с Лазурью слилась,
Звезда ослепительным ликом зажглась
Испуганно смотрит с немой вышины, —
И вот над пустыней зареяли сны.
Донесся откуда-то гаснущий звон,
И стал вырастать в вышину небосклон.
И взорам открылось при свете зарниц,
Что в небе есть тайны, но нет в нем границ.
И образ пустыни от взоров исчез,
За небом раздвинулось Небо небес.
Что жизнью казалось, то сном пронеслось,
И вечное, вечное счастье зажглось.
В конце концов я твердо знаю,
Кто мы, что мы, где я, в чем я.
Всю неразрывность принимаю,
И вся Вселенная — моя.
Я знаю все ее стихии,
Я слышал все ее слова.
И здесь являясь не впервые,
Моя душа опять жива
Из тех планет, что были стары,
Я много новых создаю.
Неумирающие чары
И возрождение пою.
Металлов мертвенные слитки
Бросаю в нестерпимый жар,
И — в первозданьи, и — в избытке,
И свеж, и юн — кто был так стар.
Я знаю все. Но есть забвенье
И страшно-сладко мне забыть,
И слушать пенье, видеть звенья,
И ненавидеть, и любить.
Моя заманчивая доля —
Быть вольным даже и в цепях
О, да, я воля, воля, воля,
Я жизнь, я смерть, я страсть, я страх.
Мое певучее витийство —
Не только блеск созвучных сил.
Раз захочу, свершу убийство,
Быть может, я уж и убил.
Но в должный миг припоминанье
Пронзит внезапно темноту
И приведет меня скитанье
К весеннеликому Христу.
К Тому, который не страдает,
Страдая вольно за других,
Но бесконечно созидает
Из темных душ блестящий стих.
Он убедителен и кроток,
Он упоительно-жесток,
И Он — в перебираньи четок,
Но больше в пеньи звонких строк.
Всечуткий, многоликий, цельный —
Встречает с ясностью лица
Всех тех, кто в жажде беспредельной
Во всем доходит до конца.
Кто говорит, что Он — распятый?
О, нет, неправда, он не труп,
Он юный, сильный, и богатый,
С улыбкой нежной свежих губ.
Он так красив, так мудр, спокоен,
Держа все громы в глубине.
Он притягателен и строен,
И вечно нас ведет к Весне.
Он смотрит, как резвятся дети,
Как мчится молний череда,
Не двадцать маленьких столетий,
А сердце говорит — всегда.
И был ли Он сейчас в хитоне,
И был ли в панцыре как — знать!
Но только в самом страшном стоне
Сокрыта звездная печать.
Земле, что ярче изумруда,
Сказал Он, что ей суждено —
Нам первое являя чудо,
Он воду превратил в вино
И, весь — бездонное значенье,
Зиме уготовляя Май,
Разбойника за миг мученья
Он взял с собою в вечный Рай.
И там, где звезд живые реки,
Звеня, не точат берега, —
Внемлите слову, человеки, —
Он примет худшего врага.
У Человека больше сходства
С Христом, чем с Дьяволом, и он,
Впадая в низкое уродство,
Лишь на мгновенье ослеплен.
Впадая в ярость возмущенья,
В великий Сатанинский Сон,
Желая ужаса и мщенья,
Лишь на мгновенье ослеплен,
В гореньи властного пожара
Себе лишь нанося урон,
Впадая в марево Кошмара,
Лишь на мгновенье ослеплен.
И это краткое мгновенье
Продлится миллионы лет,
Но в яркий праздник Воскресенья
Весь мрак войдет в безмерный Свет!
— Колдунья, мне странно так видеть тебя.
Мне люди твердили, что ты
Живешь — беспощадно живое губя,
Что старые страшны черты:
Ты смотришь так нежно, ты манишь, любя,
И вся ты полна красоты. —
«Кто так говорил, может, был он и прав:
Жила я не годы, — всегда.
И много безумцев, свой ум потеряв,
Узнали все пытки, — о, да!
Но я как цветок расцветаю меж трав,
И я навсегда — молода».
— Колдунья, Колдунья, твой взор так глубок,
Я вижу столетья в зрачках.
Но ты мне желанна. Твой зыбкий намек
В душе пробуждает не страх.
Дай счастье с тобой хоть на малый мне срок,
А там — пусть терзаюсь в веках. —
«Вот это откроет блаженство для нас,
Такие слова я люблю.
И если ты будешь бессмертным в наш час,
Я счастие наше продлю.
Но, если увижу, что взор твой погас,
Я тотчас тебя утоплю».
Я слился с Колдуньей, всегда молодой,
С ней счастлив был счастьем богов.
Часы ли, века ли прошли чередой?
Не знаю, я в бездне был снов.
Но как рассказать мне о сладости той?
Не в силах. Нет власти. Нет слов.
— Колдунья, Колдунья, ты ярко-светла,
Но видишь, я светел, как ты.
Мне ведомы таинства Блага и Зла,
Не знаю лишь тайн Красоты.
Скажи мне, как ткани свои ты сплела,
И как ты зажгла в них цветы? —
Колдунья взглянула так страшно-светло.
«Гляди в этот полный стакан».
И что-то, как будто, пред нами прошло,
Прозрачный и быстрый туман.
Вино золотое картины зажгло,
Правдивый возник в нем обман.
Как в зеркале мертвом, в стакане вина
Возник упоительный зал.
Колдунья была в нем так четко видна,
На ткани весь мир оживал.
Сидела она за станком у окна,
Узор за узором вставал.
Не знаю, что было мне страшного в том,
Но только я вдруг побледнел.
И страшно хотелось войти мне в тот дом,
Где зал этот пышный блестел.
И быть как Колдунья, за странным станком,
И тот же изведать удел.
Узор за узором живой Красоты
Менялся все снова и вновь.
Слагались, горели, качались цветы,
Был страх в них, была в них любовь.
И между мгновеньями в ткань с высоты
Пурпурная падала кровь.
И вдруг я увидел в том светлом вине,
Что в зале ковры по стенам.
Они изменялись, почудилось мне,
Подобно причудливым снам.
И жизнь всем владела на левой стене,
Мир справа был дан мертвецам.
Но что это, что там за сон бытия?
Войною захваченный стан.
Я думал, и мысль задрожала моя,
Рой смертных был Гибели дан.
Там были и звери, и люди, и я! —
И я опрокинул стакан.
Что сделал потом я? Что думал тогда?
Что было, что стало со мной?
Об этом не знать никому никогда
Во всей этой жизни земной.
Колдунья, как прежде, всегда — молода,
И разум мой — вечно с весной.
Колдунья, Колдунья, раскрыл твой обман
Мне страшную тайну твою.
И красные ткани средь призрачных стран
Сплетая, узоры я вью.
И весело полный шипящий стакан
За жизнь, за Колдунью я пью!
Всюду звон, всюду свет,
Всюду сон мировой.
Будем как Солнце
И, вечно вольный, забвеньем вею.
Тишина
1
Ветер веющий донес
Вешний дух ветвей.
Кто споет о сказке грез?
Дразнит соловей.
Сказка солнечных лучей,
Свадьба всех цветов.
Кто споет о ней звончей,
Чем художник слов!
Многокрасочность цветов,
Радуга мечты.
Легкость белых облаков,
Тонкие черты.
В это царство Красоты,
Сердце, как вступить?
Как! Еще не знаешь ты?
Путь один: — Любить!
2
Полюби, сказала Фея
В утро майское мечте.
Полюби, шепнул, слабея,
Легкий Ветер в высоте.
И от яблони цветущей
Нежно-белый лепесток
Колыхнулся к мысли ждущей,
И мелькнул ей как намек.
Все кругом как будто пело: —
Утро дней не загуби,
Полюби душою тело,
Телом душу полюби.
Тело, душу, дух свободный
Сочетай в свой светлый Май.
Облик лилии надводной
Сердцем чутким понимай.
Будь как лотос: корни — снизу,
В вязком иле, в тьме, в воде,
Но, взойдя, надел он ризу,
Уподобился звезде.
Вот, цветет, раскрылся, нежный,
Ласку Солнца жадно пьет,
Видит Небо, мир безбрежный,
Воздух вкруг него поет.
Сну цветения послушный,
Лотос с Воздухом слился.
Полюби мечтой воздушной,
Близки сердцу Небеса.
3
Воздух и Свет создают панорамы,
Замки из туч, минареты и храмы,
Роскошь невиданных нами столиц,
Взоры мгновением созданных лиц.
Все, что непрочно, что зыбко, мгновенно,
Что красотою своей незабвенно,
Слово без слова, признания глаз
Чарами Воздуха вложены в нас.
Чарами Воздуха буйствуют громы
После удушливо-знойной истомы,
Радуга свой воздвигает дворец,
Арка завета и сказка сердец.
Воздух прекрасен как гул урагана,
Рокот небесно-военного стана,
Воздух прекрасен в шуршаньи листка,
В ряби чуть видимой струй ручейка.
4
В серебристых пузырьках
Он скрывается в реках,
Там, на дне,
В глубине,
Под водою в тростниках.
Их лягушка колыхнет,
Или окунь промелькнет,
Глаз да глаз,
Тут сейчас
Наступает их черед.
Пузырьки из серебра
Вдруг поймут, что — их пора,
Буль — буль — буль,
Каждый — нуль,
Но на миг живет игра.
5
А веют, млеют, и лелеют
Едва расцветшие цветки,
В пространстве светлом нежно сеют
Их пыль, их страсть, и лепестки.
И сонно, близко отдаленно
Струной чуть слышною звенят,
Пожить мгновение влюбленно,
И незаметно умереть.
Отделить чуть заметную прядь
В золотистом богатстве волос,
И играть ей, ласкать, и играть,
Чтобы Солнце в ней ярко зажглось, —
Чтоб глаза, не узнавши о том,
Засветились, расширив зрачок,
Потому что пленительным сном
Овевает мечту ветерок, —
И, внезапно усилив себя,
Пронестись и примчать аромат,
Чтобы дрогнуло сердце, любя,
И зажегся влюбленностью взгляд, —
Чтобы ту золотистую прядь
Кто-то радостный вдруг увидал,
И скорее бы стал целовать,
И душою бы весь трепетал.
6
Воздух, Ветер, я ликую,
Я свершаю твой завет,
Жизнь лелея молодую,
Всем сердцам даю свой свет.
Ветер, Воздух, я ликую!
Но скажи мне. Воздух, ты
Ведь лелеешь все цветы?
Ты — их жизнь, и я колдую.
Я проведал: Воздух наш,
Как душа цветочных чаш,
Знает тайну мировую!
7
Наш Воздух только часть безбрежного Эфира,
В котором носятся бессмертные миры.
Он круговой шатер, покров земного мира,
Где Духи Времени сбираются для пира,
И ткут калейдоскоп сверкающей игры.
Равнины, пропасти, высоты, и обрывы,
По чьей поверхности проходят облака,
Многообразия живые переливы,
Руна заветного скользящие извивы,
Вслед за которыми мечта плывет века.
В долинах Воздуха есть призраки-травинки,
Взрастают, тают в нем, в единый миг, цветы,
Как пчелы, кружатся в нем белые снежинки,
Путями фейными проходят паутинки,
И водопад лучей струится с высоты
Несутся с бешенством свирепые циклоны,
Разгульной вольницей ликует взрыв громов,
И в неурочный час гудят на башнях звоны,
Но после быстрых гроз так изумрудны склоны
Под детским лепетом апрельских ветерков
Чертогом радости и мировых слияний
Сверкает радуга из тысячи тонов,
И в душах временных тот праздник обаянии
Намеком говорит, что в тысячах влияний
Победно царствуют лишь семь первооснов.
От предрассветной мглы до яркого заката,
От белизны снегов до кактусов и роз,
Пространство Воздуха ликующе-богато
Напевом красочным, гипнозом аромата,
Многослиянностью, в которой все сошлось.
Когда под шелесты влюбляющего Мая
Белеют ландыши и светит углем мак,
Волна цветочных душ проносится, мечтая,
И Воздух, пьяностью два пола сочетая,
Велит им вместе быть — нежней, тесней — вот так.
Он изменяется, переливает краски,
Перебирает их, в игре неистощим,
И незабудки спят, как глазки детской сказки,
И арум яростен, как кровь и крик развязки,
И Жизнь идет, зовет, и все плывет как дым.
В Июльских Празднествах, когда жнецы и жницы
Дают безумствовать сверканиям серпа,
Тревожны в Воздухе перед отлетом птицы,
И говорят в ночах одна с другой зарницы
Над странным знаменьем тяжелого снопа.
Сжигают молнии — но неустанны руки,
Сгорают здания — но вновь мечта растет,
Кривою линией стенаний ходят муки,
Но тонут в Воздухе все возгласы, все звуки,
И снова — первый день, и снова — начат счет.
Всего таинственней незримость параллелей,
Передаваемость, сны в снах — и снова сны,
Дух невещественный вещественных веселий,
Ответность марева, в душе — напев свирелей,
Отображенья стран и звуковой волны.
В душе ли грезящих, где встала мысль впервые,
Иль в кругозорностях, где склеп Небес так синь,
В прекрасной разности, они всегда живые,
Созданья Воздуха, те волны звуковые,
И краски зыбкие, и тайный храм святынь.
О, Воздух жизненный! Прозрачность круговая!
Он должен вольным быть Когда ж его замкнут,
В нем дышит скрытый гнев, встает отрава злая,
И, тяжесть мертвую на душу налагая,
Кошмары цепкие невидимо растут.
Но хоть велик шатер любого полумира,
Хранилище — покров двух наших полусфер,
Наш Воздух лишь намек на пропасти Эфира,
Где нерассказанность совсем иного мира,
Неполовинного, вне гор и вне пещер.
О, светоносное великое Пространство,
Где мысли чудится всходящая стезя,
Всегда одетая в созвездные убранства, —
В тебе миров и снов бездонно постоянство,
Никем не считанных, и их считать нельзя.
Начало и конец всех мысленных явлений,
Воздушный Океан эфирных синих вод,
Ты Солнце нам даешь над сумраком томлений,
И красные цветы в пожарах преступлений,
И в зеркале морей повторный Небосвод.