Ноет сердце мое от забот и кручин…
Уж и где ж вы, друзья? Отзовись хоть один!
Не на пир вас прошу: до пиров ли пришло!
Дорогое душе отжилось, отцвело,
Только горе живет, только горе растет, —
Уж когда ж тебя, горе, погибель возьмет?..
Безответны друзья… Только ветер шумит,
В поле ветер шумит, гром над лесом гремит,
Вспыхнет туча огнем, виден путь мой впотьмах,
Путь лежит — извился черным змеем в полях…
Подожди — как зимой соловей запоет,
Вот тогда-то на горе погибель придет…
Перестань, милый друг, свое сердце пугать.
Что нам завтра сулит — мудрено угадать.
Посмотри: из-за синего полога туч
На зеленый курган брызнул золотом луч,
Колокольчик поник над росистой межой,
Алой краской покрыт василек голубой,
Сироты-повилики румяный цветок
Приласкался к нему и обвил стебелек.
Про талан золотой в поле пахарь поет,
В потемневшем лесу отголосок идет.
В каждой травке — душа, каждый звук — говорит,
В синеве про любовь голос птички звенит…
Только ты все грустишь, слов любви не найдешь,
Громовых облаков в день безоблачный ждешь.
Бедная молодость, дни невеселые,
Дни невеселые, сердцу тяжелые!
Глянешь назад — точно степь неоглядная,
Глушь безответная, даль безотрадная.
Нет в этой дали ни кустика зелени,
Все-то зачахло да сгибло без времени,
Спит, точно мертвое, спит, как убитое,
Солнышком Божьим навеки забытое.
Солнышко Божье на свет поскупилося,
Счастье-веселье на зов не явилося;
Горькое горе без эову нагрянуло,
При горе радость свинцом в воду канула.
Бедная молодость, дни невеселые!
Дни невеселые, сердцу тяжелые!
Рад бы забыть вас, да что ж мне останется?
Чем моя жизнь при бездолье помянется?..
С суровой долею я рано подружился:
Не знал веселых дней, веселых игр не знал,
Мечтами детскими ни с кем я не делился,
Ни от кого речей разумных не слыхал.
Но все, что грязного есть в жизни самой бедной, —
И горе, и разгул, кровавый пот трудов,
Порок и плач нужды, оборванной и бледной,
Я видел вкруг себя с младенческих годов.
Мучительные дни с бессонными ночами,
Как много вас прошло без света и тепла!
Как вы мне памятны тоскою и слезами,
Потерями надежд, бессильем против зла!..
Но были у меня отрадные мгновенья,
Когда всю скорбь мою я в звуках изливал,
И знал я сердца мир и слезы вдохновенья,
И долю горькую завидной почитал.
За дар свой в этот миг благодарил я Бога, —
Казался раем мне приют печальный мой,
Меж тем безумная и пьяная тревога,
Горячий спор и брань кипели за стеной…
Вдруг до толпы дошел напев мой вдохновенный,
Из сердца вырванный, родившийся в глуши, —
И чувства лучшие, вся жизнь моей души
Разоблачилися рукой непосвященной.
Я слышу над собой и приговор, и суд…
И стала песнь моя, песнь муки и восторга,
С людьми и с жизнию меня миривший труд,
Предметом злых острот, и клеветы, и торга…
Не пой о счастии, певец, не утешай
Себя забавою ничтожной;
Пусть это счастие невозмутимый рай,
Оно в наш век — лишь призрак ложный.
Пусть песнь твоя звучна, — она один обман
И обольстительные грезы:
Она не исцелит души глубоких ран
И не осушит сердца слезы.
Взгляни, как наша жизнь ленивая идет
И скучно и oднooбpaзно,
Запечатленная тревогою забот
Одной действительности грязной;
Взгляни на все плоды, которые в наш век
Собрать доселе мы успели,
На все, чем окружен и занят человек
До поздних лет от колыбели.
Везде откроешь ты печальные следы
Ничтожества иль ослепленья,
Причины тайные бессмысленной борьбы,
Нетвердой веры и сомненья,
Заметишь грубого ничтожества печать,
Добра и чести оскорбленье,
Бессовестный расчет, обдуманный разврат
Или природы искаженье.
И многое прочтет внимательный твой взор
В страницах ежедневной жизни…
И этот ли слепой общественный позор
Оставишь ты без укоризны?
И не проснется вмиг в тебе свободный дух
Глубокого негодованья?
И ты, земной пророк и правды смелый друг,
Не вспомнишь своего призванья!
О нет! не пой, певец, о счастии пустом
В годину нашего позора!
Пусть песнь твоя меж нас, как правосудный гром,
Раздастся голосом укора!
Пусть ум наш пробудит и душу потрясет
Твое пророческое слово
И сердце холодом и страхом обольет
И воскресит для жизни новой!
Бывают минуты, — тоскою убитый,
На ложе до утра без сна я сижу,
И нет на устах моих теплой молитвы,
И с грустью на образ святой я гляжу.
Вокруг меня в комнате тихо, безмолвно…
Лампада в углу одиноко горит,
И кажется мне, что святая икона
Мне в очи с укором и строго глядит.
И дума за думой на ум мне приходит,
И жар непонятный по жилам течет,
И сердце отрады ни в чем не находит,
И волос от тайного страха встает.
И вспомню тогда я тревогу желаний,
И жгучие слезы тяжелых утрат,
Неверность надежды и горечь страданий,
И скрытый под маской глубокий разврат,
Всю бедность и суетность нашего века,
Все мелочи жалких ничтожных забот,
Все зло в этом мире, всю скорбь человека,
И грозную вечность, и с жизнью расчет;
И вспомню я крест на Голгофе позорной,
Облитого кровью Страдальца на нем,
При шуме и кликах насмешки народной
Поникшего тихо покорным челом…
И страшно мне станет от этих видений,
И с ложа невольно тогда я сойду,
Склоню пред иконой святою колени
И с жаркой молитвою ниц упаду.
И мнится мне, слышу я шепот невнятный,
И кто-то со мной в полумраке стоит;
Быть может, незримо, в тот миг благодатный,
Мой ангел-хранитель молитву творит.
И в душу прольется мне светлая радость,
И смело на образ тогда я взгляну,
И, чувствуя в сердце какую-то сладость.
На ложе я лягу и крепко засну.
О, ум мой холодный!
Зачем, уклоняясь
От кроткого света
Божественной веры,
Ты гордо блуждаешь
Во мраке сомненья?
Ответь, если можешь:
Кто дал тебе силу
Разумной свободы
И к истинам вечным
Любовь и влеченье?
Кто плотью животной
Покрыл мне так чудно
Скелет обнаженный,
Наполнил все жилы
Горячею кровью,
Дал каждому нерву
Свое назначенье
И сердце заставил
Впервые забиться
Досель ему чуждой,
Неведомой жизнью?
Кто дал тебе средство
Чрез малую точку
Подвижного ока
Усваивать знанье
О видимом мире?
И как назовешь ты
Тот дух в человеке,
Который стремится
За грани земного,
С сознаньем свободы
И сильным желаньем
Познаний и блага?
Который владеет
Порывами сердца,
Один торжествует
В страданиях тела,
Законы природы
Себе подчиняя?..
Кто дал это свойство
Цветущей природе, —
Что в ней разрушенье
Единого тела
Бывает началом
Для жизни другого?
Кто этот художник,
Рукой всемогущей
В цветке заключивший
Целебную силу,
И яд смертоносный,
И яркие краски,
И тени, и запах?..
Смирись же и веруй,
О, ум мой надменный:
Законы вселенной,
И смерть, и рожденье
Живущего в мире,
И мощная воля
Души человека
Дают мне постигнуть
Великую тайну,
Что есть Высший Разум,
Все дивно создавший,
Всем правящий мудро.
Да не смущается сердце ваше,
веруйте в Бога…
Ев. Иоанна, гл. XИV, ст.
1.
Тяжел ваш крест!.. Что было с вами
В глуши безлюдной и степной,
Когда у вас перед глазами,
На рыхлом снеге, сын родной,
Назад минуту жизни полный,
Как цвет, подрезанный косой,
Лежал недвижный и немой,
Мгновенной смертью пораженный?
Когда любимое дитя
Вы к жизни воплем призывали
И безответные уста
Своим дыханьем согревали?..
Тяжел ваш крест и ваша чаша
Горька! Но жив Господь всего:
Да не смутится сердце ваше,
Молитесь, веруйте в Него!
Слеза ль падет у вас — Он знает
Число всех капель дождевых,
И ваши слезы сосчитает,
Оценит каждую из них.
Он весь любовь, и жизнь, и сила,
С Ним благо все, с ним свет во тьме!..
И, наконец, скажите мне,
Ужели так страшна могила?
Что лучше: раньше умереть
Или страдать и сокрушаться,
Глядеть на зло, и зло терпеть,
И веровать, и сомневаться?
Утраты, нужды испытать,
Прочесть весь свиток жизни горькой,
Чтоб у дверей могилы только
Их смысл таинственный понять?
Блажен, кто к вечному покою,
Не испытав житейских волн,
Причалил рано утлый челн,
Хранимый Высшею рукою!
Кто знает? Может быть, в тот час,
Когда в тиши, в тоске глубокой,
Вы на молитве одинокой
Стоите долго, — подле вас
Ваш сын, теперь жилец небесный,
Стоит, как ангел бестелесный,
И слышит вас и, может быть
За вас молитвы он творит;
Иль в хоре ангелов летает,
И — чуждый всех земных забот —
И славу Бога созерцает,
И гимны райские поет!
К чему же плач? Настанет время,
Когда в надзвездной стороне
За все свое земное бремя
Вознаградитесь вы вполне.
Там, окруженный неба светом,
Сын радость с вами разделит,
И, по разлуке в мире этом,
Вас вечность с ним соединит.
Ночь и непогодь. Избушка
Плохо топлена.
Нитки бедная старушка
Сучит у окна.
Уж грозы ль она боится,
Скучно ли, — сидит,
Спать ложилась, да не спится,
Сердце все щемит.
И трещит, трещит лучина,
Свет на пряху льет.
Прожитая грусть-кручина
За сердце берет.
Бедность, бедность! Муж, бывало,
Хоть подчас и пил, —
Все жилось с ним горя мало:
Все жену кормил.
Вот под старость, как уж зренье
Потерял навек,
Потерял он и терпенье —
Грешный человек!
За сохой ходить — не видит,
Побираться — стыд,
Тут безвинно кто обидит —
Он молчит, молчит.
Плюнет, срамными словами
Долю проклянет
И зальется вдруг слезами,
Как дитя, ревет…
Так и умер. Бог помилуй —
Вот мороз-то был!
Бились, бились! Сын могилу
Топором рубил!..
Паренек тогда был молод,
Вырос, возмужал, —
Что за сила! В зной и холод
Устали не знал!
Поведет ли речь, бывало, —
Что старик ведет;
Запоет при зорьке алой —
Слушать, дух замрет…
Человек ли утопает,
Иль изба горит,
Что б ни делал — все бросает,
Помогать бежит.
И веселье и здоровье
Дал ему Господь:
Будь хоть камень изголовье,
Лег он — и заснет…
Справить думал он избушку,
В бурлаки пошел;
Нет! Беречь ему старушку
Бог уж не привел!
Приустал под лямкой в стужу,
До костей промок,
Платье — ветошь, грудь наружу,
Заболел и слег.
Умер, бедный! Мать узнала —
Слез что пролила!
Ум и память потеряла,
Грудь надорвала!
И трещит, трещит лучина;
Нитке нет конца;
Мучит пряху грусть-кручина,
Нет на ней лица.
Плач да стон она все слышит
И, припав к стеклу,
На морозный иней дышит;
Смотрит: по селу
Кто-то в белом пробегает,
С белой головой,
Горстью звезды рассыпает
В улице пустой;
Звезды искрятся… А вьюга
В ворота стучит…
И старушка от испуга
Чуть жива сидит.
Пали на долю мне песни унылые,
Песни печальные, песни постылые,
Рад бы не петь их, да грудь надрывается,
Слышу я, слышу, чей плач разливается:
Бедность голодная, грязью покрытая,
Бедность несмелая, бедность забытая, —
Днем она гибнет, и в полночь, и за полночь,
Гибнет она — и никто нейдет на помочь,
Гибнет она — и опоры нет волоса,
Теплого сердца, знакомого голоса…
Горький полынь — эта песнь невеселая,
Песнь невеселая, правда тяжелая!
Кто здесь узнает кручину свою?
Эту я песню про бедность пою.
1
Мороз трещит, и воет вьюга,
И хлопья снега друг на друга
Ложатся, и растет сугроб.
И молчаливый, будто гроб,
Весь дом промерз. Три дня забыта,
Уж печь не топится три дня,
И нечем развести огня,
И дверь рогожей не обита,
Она стара и вся в щелях;
Белеет иней на стенах,
Окошко инеем покрыто,
И от мороза на окне
Вода застыла в кувшине.
Нет крошки хлеба в целом доме,
И на дворе нет плахи дров.
Портной озяб. Он нездоров
И головой поник в истоме.
Печальна жизнь его была,
Печально молодость прошла,
Прошло и детство безотрадно:
С крыльца ребенком он упал,
На камнях ногу изломал,
Его посекли беспощадно…
Не умер он. Полубольным
Все рос да рос. Но чем кормиться?
Что в руки взять? Чему учиться?
И самоучкой стал портным.
Женился бедный, — все не радость:
Жена недолго пожила
И Богу душу отдала
В родах под Пасху. Вот и старость
Теперь пришла. А дочь больна,
Уж кровью кашляет она.
И все прядет, прядет все пряжу
Иль молча спицами звенит,
Перчатки вяжет на продажу,
И все грустит, и все грустит.
Робка, как птичка полевая,
Живет одна, живет в глуши,
В глухую полночь, чуть живая,
Встает и молится в тиши.
2
Мороз и ночь. В своей постели
Не спит измученный старик.
Его глаза глядят без цели,
Без цели он зажег ночник,
Лежит и стонет. Дочь привстала
И посмотрела на отца:
Он бледен, хуже мертвеца…
«Что ж ты не спишь?» — она сказала.
— «Так, скучно. Хоть бы рассвело…
Ты не озябла?» — «Мне тепло…»
И рассвело. Окреп и холод.
Но хлеба, хлеба где добыть?
Суму надеть иль вором быть?
О, будь ты проклят, страшный голод!
Куда идти? Кого просить?
Иль самого себя убить?
Портной привстал. Нет, силы мало!
Все кости ноют, все болит;
Дочь посинела и дрожит…
Хотел заплакать, — слез не стало…
И со двора, в немой тоске,
Побрел он с костылем в руке.
Куда? Он думал не о пище,
Шел не за хлебом, — на кладбище,
Шел бить могильщику челом;
Он был давно ему знаком.
Но как начать? Неловко было…
Портной с ним долго толковал
О том о сем, а сердце ныло…
И наконец он шапку снял:
«Послушай, сжалься, ради Бога!
Мне остается жить немного;
Нельзя ли тут вот, в стороне,
Могилу приготовить мне?»
— «Ого! — могильщик улыбнулся. —
Ты шутишь иль в уме рехнулся?
Умрешь — зароют, не грусти…
Грешно болтать-то без пути…»
— «Зароют, друг мой, я не спорю.
Ведь дочь-то, дочь моя больна!
Куда просить пойдет она?
Кого?.. Уж пособи ты горю!
Платить-то нечем… я бы рад,
Я заплатил бы… вырой, брат!..»
— «Земля-то, видишь ты, застыла…
Рубить-то будет нелегко».
— «Ты так… не очень глубоко,
Не очень… все-таки могила!
Просить и совестно — нужда!»
— «Пожалуй, вырыть не беда».
3
И слег портной. Лицо пылает,
В бреду он громко говорит,
Что Божий гнев ему грозит,
Что грешником он умирает,
Что он повеситься хотел
И только Катю пожалел.
Дочь плачет: «Полно, ради Бога!
У нас тепло, обита дверь,
И чай налит: он есть теперь,
И есть дрова, и хлеба много, —
Все дали люди… Встань, родной!»
И вот встает, встает портной.
«Ты понимаешь? Жизнь смеется,
Смеется… Кто тут зарыдал?
Не кашляй! Тише! Кровь польется…»
И навзничь мертвым он упал.
(Болесть)
«Сходи-ка, старуха, невестку проведать,
Не стала б она на дворе голосить».
— «А что там я стану с невесткою делать?
Ведь я не могу ей руки подложить.
Вот, нажили, Бог дал, утеху под старость!
Твердила тебе: «Захотел ты, мол, взять,
Старик, белоручку за сына на радость —
Придется тебе на себя попенять».
Вот так и сбылось! Что ни день — с ней забота:
Тут это не так, там вон то не по ней,
То, вишь, не под силу ей в поле работа,
То скажет: в избе зачем держим свиней.
Печь топит — головка от дыму кружится,
Все б ей вот опрятной да чистою быть,
А хлев велишь чистить — ну, тут и ленится,
Чуть станешь бранить — и пошла голосить:
«Их-ох! Их-ох!»
— «Старуха, побойся ты Бога!
Зачем ты об этом кричишь день и ночь?
Ну, знахаря кликни; беды-то немного, —
У бабы ведь порча, ей надо помочь.
А лгать тебе стыдно! она не ленится,
Без дела и часу не станет сидеть;
Бранить ее станешь — ответить боится;
Коли ей уж тошно — уйдет себе в клеть,
И плачет украдкой, и мужу не скажет:
«Зачем, дескать, ссору в семье начинать?»
Гляди же, Господь тебя, право, накажет;
Невестку напрасно не след обижать».
— «Ох, батюшки, кто говорит-то, — досада!
Лежи на печи, коли Бог наказал;
Ослеп и оглох, — ну чего ж тебе надо?
Туда же, жену переучивать стал!
И так у меня от хозяйства по дому,
Хрыч старый, вот эдак идет голова,
Да ты еще вздумал ворчать по-пустому, —
Тьфу! вот тебе что на твои все слова!
Вишь, важное дело, что взял он за сына
Разумную девку, мещанскую дочь, —
Ни платья за нею, казны ни алтына,
Теперь и толкует: «Ей надо помочь!»
Пришла в чужой дом, — и болезни узнала,
Нет, я еще в руки ее не взяла…»
Тут шорох старуха в сенях услыхала
И смолкла. Невестка в избушку вошла.
Лицо у больной было грустно и бледно:
Как видно, на нем положили следы
Тяжелые думы, и труд ежедневный,
И тайные слезы, и горечь нужды.
«Ну, что же, голубушка, спать-то раненько,
Возьми-ка мне на ночь постель приготовь
Да сядь поработай за прялкой маленько» —
Невестке сквозь зубы сказала свекровь.
Невестка за свежей соломой сходила,
На нарах, в сторонке, ее постлала,
К стене в изголовье зипун положила,
Присела на лавку и прясть начала.
В избе было тихо. Лучина пылала,
Старик беззаботно и сладко дремал,
Старуха чугун на полу вытирала,
И только под печью сверчок распевал
Да кот вкруг старухи ходил, увивался
И, щурясь, мурлыкал; но баба ногой
Толкнула его, проворчав: «Разгулялся!
Гляди, перед порчею, видно, какой».
Вдруг дверь отворилась: стуча сапогами,
Вошел сын старухи, снял шляпу, кафтан,
Ударил их об пол, тряхнул волосами
И крикнул: «Ну, матушка, вот я и пьян!»
— «Что это ты сделал? когда это было?
Ты от роду не пил и капли вина!»
— «Я не пил, когда мое сердце не ныло,
Когда, как былинка, не сохла жена!»
— «Спасибо, сыночек!.. спасибо, беспутный!..
Уж я и ума не могу приложить!
Куда же мне деться теперь, бесприютной?
Невестке что скажешь — начнет голосить,
Не то — сложит руки, и горя ей мало;
Старик только ест да лежит на печи.
А вот и от сына почету не стало, —
Живи — сокрушайся, терпи да молчи!
Ах, Царь мой Небесный! Да это под старость
Хоть руки пришлось на себя наложить!
Взрастила, взлелеяла сына на радость,
Он мать-то уж скоро не станет кормить!»
— «Неправда! я по́ смерть кормить тебя буду!
Я лучше зипун свой последний продам,
Пойду в кабалу, а тебя не забуду
И крошку с тобой разделю пополам!
Ты мною болела, под сердцем носила
Меня, и твоим молоком я вспоен.
Сызмала меня ты к добру приучила, —
И вот тебе честь и земной мой поклон…
Да чем же невестка тебе помешала?
За что на жену-то мою нападать?»
— «Гляди ты, беспутный, пока я не встала, —
Я скоро заставлю тебя замолчать!..»
— «На, бей меня, матушка! бей, чтоб от боли
Я плакал и выплакал горе мое!
Эхма! не далось мне таланта и доли!
Когда ж пропадешь ты, худое житье?»
— «Вот дело-то! жизнь тебе стала постыла!
Ты вздумал вино-то от этого пить?
Так вот же тебе!..»
И старуха вскочила
И кинулась палкою сына учить.
Невестка к ней броситься с лавки хотела,
Но только что вскрикнула: «Сжалься хоть раз!» —
И вдруг пошатнулась назад, побледнела,
И на пол упала.
«Помилуй ты нас,
Царица Небесная, Мать Пресвятая!
Ах, батюшки! — где тут вода-то была?
Что это с тобою, моя золотая?» —
Над бабой свекровь голосить начала.
«Ну, матушка, Бог тебе будет судьею!..» —
Сын тихо промолвил и сам зарыдал.
«Чай, плачут?.. Аль ветер шумит за стеною? —
Проснувшись, старик на печи рассуждал. —
Не слышу… Знать, сын о жене все горюет;
У ней эта порча, тут можно понять,
Старуха не смыслит, свое мне толкует,
А нет, чтобы знахаря к бабе позвать».