День и ночь с тобой жду встречи,
Встречусь — голову теряю;
Речь веду, но эти речи
Всей душой я проклинаю.
Рвется чувство на свободу,
На любовь хочу ответа, —
Говорю я про погоду,
Говорю, как ты одета.
Не сердись, не слушай боле:
Этой лжи я сам не верю.
Я не рад своей неволе,
Я не рад, что лицемерю.
Такова моя отрада,
Так свой век я коротаю:
Тяжело ль — молчать мне надо,
Полюблю ль — любовь скрываю.
Перестань, милый друг, свое сердце пугать.
Что нам завтра сулит — мудрено угадать.
Посмотри: из-за синего полога туч
На зеленый курган брызнул золотом луч,
Колокольчик поник над росистой межой,
Алой краской покрыт василек голубой,
Сироты-повилики румяный цветок
Приласкался к нему и обвил стебелек.
Про талан золотой в поле пахарь поет,
В потемневшем лесу отголосок идет.
В каждой травке — душа, каждый звук — говорит,
В синеве про любовь голос птички звенит…
Только ты все грустишь, слов любви не найдешь,
Громовых облаков в день безоблачный ждешь.
Средь жизни пошлой, грустной и бесплодной
Одну тебя я всей душой любил,
Одной тебе я в жертву приносил
Сокровища души моей свободной.
В заботах дня, в тиши ночей немых
Передо мной сиял твой образ милый,
Я черпал жизнь в улыбке уст твоих,
В приветном слове черпал силы.
Дитя, дитя! Я думал: я любим…
Нет, я был слеп, я был неосторожен.
И вот теперь осмеян, уничтожен,
Как раб, ненужный прихотям чужим.
О, как я мог так долго ошибаться,
Святое чувство на смех отдавать,
Служить шутом, игрушку заменять,
Так жестоко, так глупо унижаться!
Еще обман! Еще один урок!..
Учись, бедняк, терпенью в доле темной!
Тебе ль любить? Иди дорогой скромной
И помни свой печальный уголок.
Не верь словам ненужного участья.
Полюбишь ли, — таи свою любовь,
Души ее, точи по капле кровь
И гордо умирай без радости и счастья!
Удружил ты мне, сват, молодою женой!
Стала жизнь мне и радость не в радость:
День и ночь ни за что она спорит со мной
И бранит мою бедную старость;
Ни за что ни про что малых пасынков бьет
Да заводит с соседями ссоры —
Кто что ест, кто что пьет и как дома живет, —
Хоть бежать, как начнет разговоры.
И уж пусть бы сама человеком была!
Не поверишь, весь дом разорила!
И грозил ей, — да что!.. значит, волю взяла!
Женский стыд, Божий гнев позабыла!
А любовь… уж куда тут! молчи про любовь!
За себя мне беда небольшая, —
Погубил я детей, погубил свою кровь;
Доконает их мачеха злая!
Эх! не прежняя мочь, не былая пора,
Молодецкая удаль и сила, —
Не ходить бы жене, не спросись, со двора,
И воды бы она не взмутила…
Спохватился теперь, да не сладишь с бедой,
Лишь гляди на жену и казнися,
Да молчи, как дурак, когда скажут порой!
Поделом старику, — не женися!
Привет мой вам, угрюмый мрак ночей
И тишина безжизненных полей,
Одетые сырым туманом степи
И облаков неправильные цепи,
Холодное сияние небес
И инеем осеребренный лес!
Привет мой вам, мороз и непогода!
Теперь, вдали от шума и народа,
В часы ночей, за сладостным трудом,
В моем углу, и скромном, и спокойном,
И тишиной глубокой окруженном,
Я отдохнул и сердцем и умом.
Пускай сыны тщеславия и лени,
Поклонники мгновенных наслаждений,
Изысканность забав своих любя,
В них радости находят для себя
И на алтарь непостоянной моды
Несут, как дань, часы своей свободы!
Милее мне мой уголок простой,
Божественной иконы лик святой,
И перед ним горящая лампада,
И тихий труд, души моей отрада, —
Здесь все, к чему привык я с давних пор,
Что любит мой неприхотливый взор.
Мне кажется: живу я в мире новом,
Когда один, в безмолвии суровом,
Забыв весь шум заботливого дня,
Недвижимый, сижу я близ огня,
И летопись минувшего читаю,
И скромный стих задумчиво слагаю.
И грустно мне, когда дневной рассвет
Меня от дум любимых оторвет;
Когда рука действительности строгой
Укажет мне печальную дорогу,
И все мое вниманье поглотит,
И все мои восторги умертвит.
Позвольте-ко… Сысой… Сысой…
Не вспомню вот отечества…
Ах, Боже мой! И брат-то свой —
Из нашего купечества…
Ну, все равно-с! Мужик — добряк
И голова торговая,
А смирен, сударь, то есть так,
Что курица дворовая.
Ни Боже мой-с не пьет вина!
Ребенок с ребятишками…
Но слабость у него одна —
И спит, то есть, за книжками…
Оно — ничто. Тут нет вреда,
Из книг, то есть, выведывать
И что и как… да вот-с беда —
Любил он проповедовать.
В торговле-де у нас обман,
Нам верить-де сомнительно,
И то, и то… такой туман,
Что слушать уморительно.
Бранил и бил отец крутой
Его за эти шалости, —
Все толку нет… Махнул рукой
И перестал… из жалости!
И вздумал он-с его женить.
Сын плачет, убивается.
«Постой, дескать! Зачем спешить?» —
В ногах, то есть, валяется!
Отец сказал, что это вздор,
Одно непослушание.
Сын так и сяк… и бросил спор,
Исполнил приказание.
Жена лицом что маков цвет,
Дородная, работница,
Метет, скребет, встает чуть свет,
И мыть и шить охотница.
Ну-с муж того… ей не мешал.
Что думал — дело темное,
И все, то есть, сидел — читал,
Все разное-с, мудреное.
Когда-то он, когда с женой
Словечком, перебросится!
Лежит, то есть, что пень какой,
Пойдет куда — не спросится…
Жена со зла и ну рыдать:
Что вот-де напущение —
И день читать, и ночь читать,
Жены милее чтение!..
Муж все молчит. Картуз возьмет,
На рынке пошатается…
Нельзя-с, купец!.. Домой придет,
Никак не начитается.
Грустит жена: зачем она
Жизнь девичью покинула?
Она ль глупа? Она ль дурна?..
Да книжки в печь и кинула.
Тот, знаете, тужил-тужил,
Да с кислою улыбкою
И молвил ей: «Себя сгубил,
Связал тебя ошибкою…»
Возьмет картуз, из дома вон,
На рынке пошатается.
Придет домой — опять трезвон!
Жена не унимается:
«Куда ходил? За чем пропал?
Такой-сякой и грамотник!
Жена плоха, иной искал…
Не грамотник, ты лапотник!»
А завтра то ж, и после то ж,
Попреки да разладица,
И нет, то есть, добра на грош,
Такая беспорядица!
Оказия-с!.. Жену винить?
Любовь, то есть, ревнивая…
И мужа, сударь, грех чернить:
Природа молчаливая…
Молчал он год, молчал он два,
Читал что попадалося,
Тайком, то есть… Но голова…
Да-с! тут вот помешалося.
Он жив теперь. Все вниз глядит,
Ничем не занимается,
Глуп, знаете!.. И все молчит
Да горько улыбается.
Век жить — увидишь и худо порою.
Жаль, что вот темно, а то из окна
Я показал бы тебе: за рекою
Есть у нас тут деревенька одна.
Там живет барин. Господь его знает,
Этакой умница, братец ты мой,
Ну, а теперь ни за что пропадает.
Раз он немножко размолвил с женой:
Барыня сделала что-то не ладно, —
Муж сгоряча-то ее побранил.
Правду сказать, ведь оно и досадно!
Он без ума ее, слышно, любил.
Та — дело барское, знаешь, обидно —
К матушке нежной отправилась в дом
Да сиротою прикинулась, видно, —
С год и жила со старухой вдвоем.
Только и тут она что-то… да это
Дело не наше, я сам не видал…
Барин-ат сох; иногда до рассвета
С горя и глаз, говорят, не смыкал.
Все, вишь, грустил да жены дожидался,
Ей поклониться он сам не хотел;
Ну, а потом в путь-дорогу собрался,
Нанял меня и к жене полетел.
Как помирился он с нею, не знаю,
Барыня что-то сердита была…
Сам-ат я, братец ты мой, помекаю —
Мать поневоле ее прогнала.
Вот мы поехали. Вижу — ласкает
Барин жену: то в глаза ей глядит,
То, знаешь, ноги ковром укрывает,
То этак ласково с ней говорит, —
Ну, а жена пожимает плечами,
В сторону смотрит — ни слова в ответ…
Он и пристал к ней почти со слезами:
«Или в тебе и души, дескать, нет?
Я, дескать, все забываю, прощаю…
Так же люблю тебя, милый мой друг…»
Тут она молвила что-то — не знаю,
И покатилася со смеху вдруг…
Барин притих. Уж и зло меня взяло!
Я как хвачу коренного кнутом…
После одумался — совестно стало:
Тройка шла на гору, шла-то с трудом;
Конь головой обернулся немного,
Этак глядит на меня, все глядит…
«Ну, мол, ступай уж своею дорогой.
Грех мой на барыне, видно, лежит…»
Вот мы… о чем, бишь, я речь вел сначала?
Да, — я сказал, что тут барин притих.
Вот мы и едем. Уж ночь наступала.
Я приударил лошадок лихих.
Вехали в город… Эхма! Забываю,
Чей это двор, где коней я кормил?
Двор-то мощеный… постой, вспоминаю…
Нет, провались он, совсем позабыл!
Ну, ночевали. Заря занималась…
Барин проснулся — глядь: барыни нет!
Кинулись шарить-искать, — не сыскалась;
Только нашли у ворот один след, —
Кто-то, знать, был с подрезными санями…
Мы тут в погоню… Уж день рассветал;
Верст этак семь пролетели полями —
След неизвестно куда и пропал.
Мы завернули в село, да в другое —
Нет нигде слуху; а барин сидит,
Руки ломает. Лицо-то больное,
Сам-ат озяб; словно лист весь дрожит…
Что мне с ним делать? Проехал немного
И говорю ему: «Следу, мол, нет;
Этой вот, что ли, держать нам дорогой?»
Он и понес чепуху мне в ответ.
Сердце мое облилось тогда кровью!
«Эх, погубил, мол, сердечный ты мой,
Жизнь и здоровье горячей любовью!»
Ну и привез его к ночи домой.
Жаль горемычного! Вчуже сгрустнется:
В год он согнулся и весь поседел.
Нынче над ним уж и дворня смеется:
«Барин-ат наш, мол, совсем одурел…»
Дивно мне! Как он жену не забудет!
Нет вот, поди! коротает свой век!
Хлеба не ест, все по ней, вишь, тоскует…
Этакой, братец ты мой, человек!
Жгуч мороз трескучий,
На дворе темно;
Серебристый иней
Запушил окно.
Тяжело и скучно,
Тишина в избе;
Только ветер воет
Жалобно в трубе.
И горит лучина,
Издавая треск,
На полати, стены
Разливая блеск.
Дремлет подле печки,
Прислонясь к стене,
Мальчуган курчавый
В старом зипуне.
Слабо освещает
Бледный огонек
Детскую головку
И румянец щек.
Тень его головки
На стене лежит;
На скамье, за прялкой,
Мать его сидит.
Ей недаром снился
Страшный сон вчера:
Вся душа изныла
С раннего утра.
Пятая неделя
Вот к концу идет,
Муж что в воду канул —
Весточки не шлет.
«Ну, Господь помилуй,
Если с мужиком
Грех какой случился
На пути глухом!..
Дело мое бабье,
Целый век больна,
Что я буду делать
Одиной-одна!
Сын еще ребенок,
Скоро ль подрастет?
Бедный!.. все гостинца
От отца он ждет!..»
И глядит на сына
Горемыка-мать.
«Ты бы лег, касатик,
Перестань дремать!»
— «А зачем же, мама,
Ты сама не спишь,
И вечор все пряла,
И теперь сидишь?»
— «Ох, мой ненаглядный,
Прясть-то нет уж сил:
Что-то так мне грустно,
Божий свет немил!»
— «Полно плакать, мама!» —
Мальчуган сказал
И к плечу родимой
Головой припал.
«Я не стану плакать;
Ляг, усни, дружок;
Я тебе соломки
Принесу снопок,
Постелю постельку,
А Господь пошлет —
Твой отец гостинец
Скоро привезет;
Новые салазки
Сделает опять,
Будет в них сыночка
По двору катать…»
И дитя забылось.
Ночь длинна, длинна…
Мерно раздается
Звук веретена.
Дымная лучина
Чуть в светце горит,
Только вьюга как-то
Жалобней шумит.
Мнится, будто стонет
Кто-то у крыльца,
Словно провожают
С плачем мертвеца…
И на память пряхе
Молодость пришла,
Вот и мать-старушка,
Мнится, ожила.
Села на лежанку
И на дочь глядит:
«Сохнешь ты, родная,
Сохнешь, — говорит, —
Где тебе, голубке,
Замужем-то жить,
Труд порой рабочей
В поле выносить!
И в кого родилась
Ты с таким лицом?
Старшие-то сестры
Кровь ведь с молоком!
И разгульны, правда,
Нечего сказать,
Да зато им — шутка
Молотить и жать.
А тебя за разум
Хвалит вся семья,
Да любить-то… любит
Только мать твоя».
Вот в сенях избушки
Кто-то застучал.
«Батюшка приехал!» —
Мальчуган сказал.
И вскочил с постели,
Щечки ярче роз.
«Батюшка приехал,
Калачей привез!..»
— «Вишь, мороз как крепко
Дверь-то прихватил!» —
Грубо гость знакомый
Вдруг заговорил…
И мужик плечистый
Сильно дверь рванул,
На пороге с шапки
Иней отряхнул,
Осенил три раза
Грудь свою крестом,
Почесал затылок
И сказал потом:
«Здравствуешь, соседка!
Как живешь, мой свет?..
Экая погодка,
В поле следу нет!
Ну, не с доброй вестью
Я к тебе пришел:
Я лошадок ваших
Из Москвы привел».
— «А мой муж?» — спросила
Ямщика жена,
И белее снега
Сделалась она.
«Да в Москву приехав,
Вдруг он захворал,
И Господь бедняге
По душу послал».
Весть, как гром, упала…
И, едва жива,
Перевесть дыханья
Не могла вдова.
Опустив ручонки,
Сын дрожал как лист…
За стеной избушки
Был и плач и свист…
«Вишь, какая притча! —
Рассуждал мужик. —
Верно, я не впору
Развязал язык.
А ведь жалко бабу,
Что и говорить!
Скоро ей придется
По миру ходить…»
«Полно горевать-то, —
Он вдове сказал: —
Стало, неча делать,
Бог, знать, наказал!
Ну, прощай покуда.
Мне домой пора;
Лошади-то ваши
Тут вот, у двора.
Да!.. ведь эка память,
Все стал забывать:
Вот отец сынишке
Крест велел отдать.
Сам он через силу
С шеи его снял,
В грамотке мне отдал
В руки и сказал:
«Вот благословенье
Сыну моему;
Пусть не забывает
Мать, скажи ему».
А тебя-то, видно,
Крепко он любил:
По смерть твое имя,
Бедный, он твердил».