Сердце, сердце, что такое?
Что смутило жизнь твою?
Что-то странное, чужое;
Я тебя не узнаю!
Все прошло, что ты любило,
Все, о чем ты так грустило,
Труд и отдых — все прошло —
До чего уже дошло!
Иль тебя цветком росистым
Эта девственность чела,
Взором кротким, нежно-чистым,
Своевольно увлекла?
Вдруг хочу от ней укрыться,
Встрепенуться, удалиться,
Но мой путь еще скорей
Вновь, увы, приводит к ней!
И меня на нити тонкой,
Безнаказанно шутя,
Своенравною ручонкой
Держит девочка-дитя;
Красоты волшебной сила
Круг заветный очертила.
Что за странность — как во сне!
О, любовь, дай волю мне!
Сердце, сердце! что с тобою?
Что смутило глубь твою?
Жизнью ты живешь иною…
Я тебя не узнаю!
Мимо все, что ты любило,
Мимо, что тебя томило, —
И забота и покой.
Что же сделалось с тобой?
Или этот образ милый
Оковал мечты твои?
Иль в тебе не стало силы
Пре́зреть этот взор любви?
Захочу ли ободриться,
Отвернуться, удалиться —
Мне и шагу не шагнуть,
Снова к ней лежит мой путь.
Нить волшебную напрасно
Я стараюсь оборвать;
Против воли все к прекрасной
Возвращаюся опять —
И, вступая в круг суровый,
Покоряюсь жизни новой.
Как я слаб и молод вновь!
Отпусти меня, любовь!
Я знаю край! там негой дышит лес,
Златой лимон горит во мгле древес,
И ветерок жар неба холодит,
И тихо мирт и гордо лавр стоит…
Там счастье, друг! туда! туда
Мечта зовет! Там сердцем я всегда!
Там светлый дом! на мраморных столбах
Поставлен свод; чертог горит в лучах;
И ликов ряд недвижимых стоит;
И, мнится, их молчанье говорит…
Там счастье, друг! туда! туда
Мечта зовет! Там сердцем я всегда!
Гора там есть с заоблачной тропой!
В туманах мул там путь находит свой;
Драконы там мутят ночную мглу;
Летит скала и воды на скалу!..
О друг, пойдем! туда! туда
Мечта зовет… Но быть ли там когда?
Снова блеск твоих лучей
Землю осребрил;
Снова думам прежних дней
Сердце он открыл.
Ты глядишь печально в даль
На мои поля:
Иль тебя, мой друг, печаль
Трогает моя?
Как отрадна для души
Память прежних дней!
Я храню ее в тиши —
Грусть и радость с ней!
Мчися, быстрая вода!
Не расцвесть мне вновь:
Так умчались навсегда
Верность и любовь!
Я сокровищем владел —
С ним погибло все!
Сердце, рвись! — но твой удел
Не забыть его.
Мчися, быстрая река,
Мчися вдоль полей!
Душу мне гнетет тоска:
Песне вторь моей:
В осень бурною волной
Бьешь ли о брега,
Или раннею весной
Льешься чрез луга!
Счастлив, кто среди степей
С другом сердца жил;
Кто без злобы на людей
Про людей забыл.
То, что чуждо их душам,
Что их не манит,
В смутный час ночной мечтам
Смутно говорит.
Волна идет, волна шумит;
На берегу крутом
Рыбак задумчиво сидит;
Спокойно сердце в нем.
Глядит на воды с вышины —
Раздвинулась волна,
И выплывает из воды
Прекрасная жена.
Поет она, твердит она:
«Зачем моих друзей
Манишь к погибели со дна
Ты хитростью своей?
Ах, если б знал ты, как по дну
Привольно рыбкой плыть, —
Ты сам сошел бы в глубину,
Чтоб вечно счастлив быть.
Луна и солнце с высоты
Не моются ль в водах?
Не вдвое ли прекрасней ты
На трепетных волнах?
Тебя ли небо не манит
Лазурной глубиной?
Тебя ли не влечет твой вид
Ко влаге голубой?»
Волна бежит, волна шумит,
К ногам бегут струи;
В нем сердце сжалось и дрожит,
Как на привет любви.
Она твердит, она поет —
Удел его решен...
Она влечет — он к ней идет, —
И не вернулся он.
Отрывок
Закрой, Зевес, парами облаков
Твое разгневанное небо,
И забавляйся, как мальчишка,
Сбивающий головки у волчцов,
Громи дубы и горные вершины,
Моя земля
Останется за мною,
И хижина, что создал я, не ты,
И мой очаг,
Чей жгучий пламень
В тебе тревожит зависть.
Не знаю я под солнцем ничего
Ничтожней вас, богов!
Дыханием молитв
И данью жертв
Свое величие питаете вы скудно,
И умерли бы вы,
Когда бы нищие и дети
В себе не тешили бессмысленных надежд.
Когда я был ребенком,
Когда кругом не видел ясно ничего,
Тогда в бессилии блуждающие взоры
Я к солнцу устремлял,
Как будто там вверху
Был чей-то слух, чтоб внять моим мольбам,
И чье-то сердце, как мое,
Дышало жалостью, тоскуя с огорченным.
Кто мне помог
В борьбе с надменностью титанов?
Кто спас меня от смерти,
Спас от рабства?
Не ты ли все само свершило,
Священным пламенем пылающее сердце?
И благодарностью напрасной
Не ты ли, юное, горело
Тому, кто дремлет в небесах?
Мне чтить тебя? За что?
Усладил ли ты скорби
Утомленного?
Осушил ли ты слезы
Огорченного?
И разве меня
Не создало мужем
Всесильное время
И Судьба довременная,
Мои и твои повелители?
Не мнил ли ты, что я
Возненавижу жизнь,
Бегу в пустыни,
Увидя, что не все исполнились надежды,
Не все мечты цветами расцвели?
Я здесь сижу,
Творю людей,
Подобных мне,
Я здесь творю иное поколенье,
Что будет плакать, и томиться,
И ликовать, и бурно наслаждаться,
И презирать тебя,
Как я!
С коршуном сходно,
Что, на тяжелых утренних тучах
Тихим крылом почивая,
Ищет добычи, — пари,
Песня моя.
Ибо Бог
Каждому путь его
Предначертал,
Коим счастливец
К радостной цели
Быстро бежит;
Тот же, чье сердце
Сжато несчастьем,
Тщетно противится
Тесным пределам
Кованой нити,
Что все ж горькие ножницы
Только однажды прервут.
В чаще суровой
Прячется дикий зверь,
И с воробьями
Давно богачи
В топи свои опустились.
За колесницей легко
Следовать пышной фортуны,
Как безмятежным придворным
По дороге исправленной
Вслед за вездом владыки.
Но кто там в стороне?
Путь его тонет в кустах,
Сзади его
Ветви смыкаются вновь,
Снова трава восстает,
Пустыня его поглощает.
Кто ж уврачует того,
Ядом кому стал бальзам,
Кто из избытка любви
Выпил ненависть к ближним?
Презренный, став презирающим,
Тайно достоинство он
Только изводит свое
В самолюбивом стремленьи.
Коль на псалтири Твоей
Есть, Отец милосердья,
Звук, его уху доступный,
Сердце его утоли!
Взор раскрой отуманенный
На миллионы ключей
Рядом с томящимся жаждой
Тут же в пустыне.
Ты, посылающий радости
Каждому полною мерой,
Благослови и ловцов
Братьев на поиск зверей
Со своеволием юным
Жажды убийства,
Поздних мстителей буйства,
Тщетно с которым уж годы
Бьется с дубиной крестьянин.
Но увей одинокого
Тучей своей золотой,
Зеленью зимней венчай ты
До возрождения роз
Влажные кудри певца, —
О, любовь, — твоего же!
Ты мерцающим факелом
Светишь ему
Ночью чрез броды,
По бездонным дорогам,
По пустынным полям;
Тысячецветной зарей
В сердце смеешься ему;
Едкою бурей своей
Ты возносишь его;
Зимние прядают воды
С гор в песнопенья к нему,
И алтарем благодарности нежной
Грозной вершины встает перед ним
Снегом покрытое темя,
Что хороводами духов
Чутко венчали народы.
Ты с неприступною грудью
Смотришь таинственно явно
Над изумленной землей
И взираешь из облак
На страны и богатства,
Что из жил твоих братий
Рядом с собою ты льешь.
С небес Магадева, владыка земной,
Незримо на грешную землю спустился
И образ принять человека решился,
Чтоб жить вместе с смертными жизнью одной.
Людей предоставив их собственной воле,
Он ходит в народе, желая узнать,
Достоин ли лучшей, счастливой он доли,
Иль в мир нужно новые кары послать.
Идет Магадева, как странник смиренный,
По улицам города, зорко следит
За жизнью в палатах, в избушке согбенной,
А к вечеру снова в дорогу спешит.
В предместьи глухом, где души он не встретил,
У крайнего дома, на шатком крыльце
Он падшую женщину скоро заметил
С поддельным румянцем на дивном лице.
— «Привет мой красавице!» — «Путник прекрасный,
Ты добр и приветлив, войди в мой приют…»
— «Но кто ты?» — «Меня баядеркой зовут;
Мой дом пред тобой — дом любви сладострастной».
И в бубен рукой ударяя, плывет,
Кружится она в соблазнительной пляске,
Змеей извиваясь и, полная ласки,
Пришельцу душистый букет подает.
И странника нежно обвивши руками,
Она увлекает его за порог.
— «О, гость мой желанный! Весь дом свой огнями
Сейчас освещу я, как пышный чертог.
Устал ты, мой милый, — я стану в молчании
На ложе прохладном твой сон охранять,
Я дам тебе все, что я дать в состоянии:
Веселье, покой и любви благодать».
И бог просветленный, растроган глубоко,
Слова чудной грешницы слушал в тиши,
Довольный, что встретил под грязью порока
Порывы прекрасной и чистой души.
Пред ним баядерка стоит, как рабыня,
И детскою радостью светится взгляд:
В душе молодой сквозь наружный разврат
Природного чувства сказалась святыня.
Роскошный цветок обращается в плод;
Надежда сменила удел безнадежный.
Для сердца от рабства один переход —
К любви беззаветной и пламенно-нежной.
Но тот, кто изведал все тайны судьбы,
Не кончил еще своего испытанья,
Готовя все ужасы мук и страданья
Для сердца прекрасной, но падшей рабы.
К щекам размалеванным льнет он губами,
Она же, в томлении любви, в первый раз
Трепещет, не выразить чувства словами,
И первые слезы струятся из глаз.
В избытке еще незнакомого счастья
К ногам его падает молча она…
Теперь в ней горит не огонь сладострастья,
Ей плата за ласки теперь не нужна…
А тени ночные все гуще ложились
И, словно их очи желая смежить,
Над ложем любовников тихо спустились,
Чтоб тайну любви их ревниво хранить.
Впервые уснула она в упоенье,
Ласкаясь, смеясь с дорогим пришлецо́м;
Но было ужасно ее пробужденье:
Гость милый лежал перед ней мертвецом…
И, бросившись с воплем, напрасно хотела
Усопшего друга она разбудить:
Он мертв… Понесли охладевшее тело
К костру, чтоб последний обряд совершить.
Жрецы назади, погребальное пенье…
Безумьем сверкнул бледной грешницы взор:
Толпу рассекает она в исступлении,
Бежит… Но зачем ты бежишь на костер?
Она у носилок упала, рыдая,
И слышен далеко был женщины стон:
— «Отдайте мне мужа, иль с мужем туда я
Пойду, где сгорит над могилою он.
Ужели в ничтожество, в прах обратится,
Исчезнет божественных форм красота?
Ужель не раскроются эти уста?
Одну только ночь дайте мне насладиться!..»
Но хором жрецы ей пропели в ответ:
«Равно мы хороним всех в мире отживших —
И старцев, для света сном вечным почивших,
И юношей, рано покинувших свет.
Внимай же ученью жрецов: ни минуты
Тот юноша не был супругом тебе;
Ты жизнь баядерки ведешь, — потому ты
Не можешь сгореть с ним! Угодно судьбе, —
Слезами напрасно богов ты печалишь, —
Чтоб в тихое царство могильного сна
Последовать вслед за супругом должна лишь
Жена его только, — никто, как жена!..
Сливайтесь же трубы в унылые звуки!
Пусть пламя костра заблестит в вышине,
И тело красавца, сложившего руки,
Вы, боги, примите в священном огне!..»
Так пели жрецы. Освященный веками,
Закон осуждал всех блудниц на позор…
Тогда баядерка всплеснула руками
И бросилась в пламя на самый костер.
Вдруг чудо свершилось, незримое в мире:
Божественный юноша вспрянул с одра
И вместе с подругой, поднявшись с костра,
Исчез в голубом, беспредельном эфире.
Так боги, по благости вечной своей,
Всем людям умеют прощать заблужденья
И к дальнему небу в огне очищенья
Возносят с собою заблудших детей.