Это — лунная ночь невозможного сна,
Так уныла, желта и больна
В облаках театральных луна, Свет полос запыленно-зеленых
На бумажных колеблется кленах.Это — лунная ночь невозможной мечты…
Но недвижны и странны черты:
— Это маска твоя или ты? Вот чуть-чуть шевельнулись ресницы…
Дальше… Вырваны дальше страницы.
В гроздьях розово-лиловых
Безуханная сирень
В этот душно-мягкий день
Неподвижна, как в оковах.Солнца нет, но с тенью тень
В сочетаньях вечно новых,
Нет дождя, а слез готовых
Реки — только литься лень.Полусон, полусознанье,
Грусть, но без воспоминанья
И всему простит душа… А, доняв ли, холод ранит,
Мягкий дождик не спеша
Солнца в высях нету.
Дымно там и бледно,
А уж близко где-то
Луч горит победный.Но без упованья
Тонет взор мой сонный
В трепете сверканья
Капли осужденной.Этой неге бледной,
Этим робким чарам
Страшен луч победный
Кровью и пожаром.
И от песни, что сердце лелеет,
Зной печали слезой освежая,
Сладкозвучная песнь уцелеет, —
Но для мира чужая.
Если больше не плачешь, то слезы сотри:
Зажигаясь, бегут по столбам фонари,
Стали дымы в огнях веселее
И следы золотыми в аллее…
Только веток еще безнадежнее сеть,
Только небу, чернея, над ними висеть… Если можешь не плакать, то слезы сотри:
Забелелись далеко во мгле фонари.
На лице твоем, ласково-зыбкий,
Белый луч притворился улыбкой…
Лишь теней всё темнее за ним череда,
И пылок был, и грозен День,
И в знамя верил голубое,
Но ночь пришла, и нежно тень
Берет усталого без боя.
Как мало их! Еще один
В лучах слабеющей Надежды
Уходит гордый паладин:
От золотой его одежды
Колокольчика ль гулкие пени,
Дымной тучи ль далекие сны…
Снова снегом заносит ступени,
На стене полоса от луны.Кто сенинкой играет в тристене,
Кто седою макушкой копны.
Что ни есть беспокойные тени,
Все кладбищем луне отданы.Свисту меди послушен дрожащей,
Вижу — куст отделился от чащи
На дорогу меня сторожить… Следом чаща послала стенанье,
И во всем безнадежность желанья:
Нерасцепленные звенья,
Неосиленная тень, -
И забвенье, но забвенье
Как осенний мягкий день, Как полудня солнце в храме
Сквозь узор стекла цветной, -
С заметенною листами,
Но горящею волной… Нам — упреки, нам — усталость,
А оно уйдет, как дым,
Пережито, но осталось
На портрете молодым.
Вале Хмара-БарщевскомуГде б ты ни стал на корабле,
У мачты иль кормила,
Всегда служи своей земле:
Она тебя вскормила.Неровен наш и труден путь —
В волнах иль по ухабам —
Будь вынослив, отважен будь,
Но не кичись над слабым.Не отступай, коль принял бой,
Платиться — так за дело, —
А если петь — так птицей пой
Свободно, звонко, смело.
За картой карта пали биты,
И сочтены ее часы,
Но, шелком палевым прикрыты,
Еще зовут ее красы… И этот призрак пышноризый
Под солнцем вечно молодым
Глядит на горы глины сизой,
Похожей на застывший дым…
ПЕро нашло мозоль… К покою нет возврата:
ТРУдись, как А-малю, ломая А-кростих,
ПО ТЕМным вышкам… Вон! По темпу пиччикато…
КИдаю мутный взор, как припертый жених… НУ что же, что в окно? Свобода краше злата.
НАчало есть… Ура!.. Курнуть бы… Чирк — и пых!
«ПАрнас. Шато»? Зайдем! Пет… кельнер! Отбивных
МЯсистей, и флакон!.. Вальдшлесхен? В честь соб-брата! ТЬфу… Вот не ожидал, как я… чертовски — ввысь
К НИзинам невзначай отсюда разлетись
ГАзелью легкою… И где ты, прах поэта! Эге… Уж в ялике… Крестовский? О-це бис…
ТАбань, табань, не спи! О «Поплавке» сонета
Игра природы в нём видна,
Язык трибуна с сердцем лани,
Воображенье без желаний
И сновидения без сна.
Под беломраморным обличьем андрогина
Он стал бы радостью, но чьих-то давних грез.
Стихи его горят — на солнце георгина,
Горят, но холодом невыстраданных слез.
Мундирный фрак и лавр артиста
Внести хотел он в свой девиз,
И в наказанье он повис
Немою жертвой трубочиста.
Тоска глядеть, как сходит глянец с благ,
И знать, что всё ж вконец не опротивят,
Но горе тем, кто слышит, как в словах
Заигранные клавиши фальшивят.
Когда б не смерть, а забытье,
Чтоб ни движения, ни звука…
Ведь если вслушаться в нее,
Вся жизнь моя — не жизнь, а мука.Иль я не с вами таю, дни?
Не вяну с листьями на кленах?
Иль не мои умрут огни
В слезах кристаллов растопленных? Иль я не весь в безлюдье скал
И черном нищенстве березы?
Не весь в том белом пухе розы,
Что холод утра оковал? В дождинках этих, что нависли,
В нем Совесть сделалась пророком и поэтом,
И Карамазовы и бесы жили в нем, —
Но что для нас теперь сияет мягким светом,
То было для него мучительным огнем.
Там на портретах строги лица,
И тонок там туман седой,
Великолепье небылицы
Там нежно веет резедой.
Там нимфа с таицкой водой,
Водой, которой не разлиться,
Там стала лебедем Фелица
И бронзой Пушкин молодой.Там воды зыблются светло
И гордо царствуют березы,
Там были розы, были розы,
О Майя, о поток химер неуловимых,
Из сердца мечешь ты фонтан живых чудес!
Там наслажденья миг, там горечь слез незримых,
И темный мир души, и яркий блеск небес.
И самые сердца рожденных на мгновенье
В цепи теней твоих, о Майя, только звенья.Миг — и гигантская твоя хоронит тень
В веках прошедшего едва рожденный день
С слезами, воплями и кровью в нежных венах…
Ты молния? Ты сон? Иль ты бессмертья ложь?
О, что ж ты, ветхий мир? Иль то, на что похож,
О ты, чей светлый взор на крыльях горней рати
Цветов неведомых за радугой искал
И тонких профилей в изгибах туч и скал,
Лежишь недвижим ты — и на глазах печати.Дышать — глядеть — внимать — лишь ветер, пыль
и гарь…
Любить? Фиал златой, увы! но желчи полный.
Как Бог скучающий покинул ты алтарь,
Чтобы волной войти туда, где только волны.На безответный гроб и тронутый скелет
Слеза обрядная прольется или нет,
И будет ли тобой банальный век гордиться, Но я твоей, поэт, завидую судьбе:
О ты, которая на миг мне воротила
Цветы весенние, благословенна будь.
Люблю я, лучший сон вздымает сладко грудь,
И не страшит меня холодная могила.Вы, милые глаза, что сердцу утро дней
Вернули, — чарами объятого поныне
Забыть вы можете — вам не отнять святыни:
В могиле вечности я неразлучен с ней.
Глаза открыты и не видят… Я — мертвец…
Я жил… Теперь я только падаю… Паденье,
Как мука, медленно и тяжко, как свинец.Воронка черная без жалоб, без боренья
Вбирает мертвого. Проходят дни… года,
И ночь, и только ночь, без звука, без движенья.Я понимаю все… Но сердце? И сюда
Схожу ли стариком иль пору молодую
Покинул… и любви сияла мне звезда?.. Я — груз, и медленно сползаю в ночь немую;
Растет, сгущается забвенье надо мной…
Но если это сон?.. О нет, и гробовуюЯ помню тень и крик, и язву раны злой…
Все это было… и давно… Иль нет? Не знаю…
Пускай избитый зверь, влачася на цепочке,
Покорно топчет ваш презренный макадам,
Сердечных ран своих на суд ваш не отдам,
Принарядивши их в рифмованные строчки.Чтоб оживить на миг огонь заплывших глаз,
Чтоб смех ваш вымолить, добиться сожаленья,
Я ризы светлые стыда и вдохновенья
Пред вами раздирать не стану напоказ.В цепях молчания, в заброшенной могиле
Мне легче будет стать забвенной горстью пыли»,
Чем вдохновением и мукой торговать.Мне даже дальний гул восторгов ваших жуток,
Ужель заставите меня вы танцевать
Часы не свершили урока,
А маятник точно уснул,
Тогда распахнул я широко
Футляр их — и лиру качнул.И, грубо лишенная мира,
Которого столько ждала,
Опять по тюрьме своей лира,
Дрожа и шатаясь, пошла.Но вот уже ходит ровнее,
Вот найден и прежний размах.
. . . . . . . . . . . . . . . .
О сердце! Когда, леденея,
СынуТы любишь прошлое, и я его люблю,
Но любим мы его по-разному с тобою,
Сам бог отвел часы прибою и отбою,
Цветам дал яркий миг и скучный век стеблю.Ты не придашь мечтой красы воспоминаньям, —
Их надо выстрадать, и дать им отойти,
Чтоб жгли нас издали мучительным сознаньем
Покатой легкости дальнейшего пути.Не торопись, побудь еще в обманах мая,
Пока дрожащих ног покатость, увлекая,
К скамейке прошлого на отдых не сманит —
Наш юных не берет заржавленный магнит…
Мечту моей тоскующей любви
Твои глаза с моими делят немо…
О белая, о нежная, живи!
Тебя сорвать мне страшно, хризантема.Но я хочу, чтоб ты была одна,
Чтоб тень твоя с другою не сливалась
И чтоб одна тобою любовалась
В немую ночь холодная луна…
Sunt mihi bis septem…Кто сильнее меня — их и сватай…
Истомились — и все не слились:
Этот сумрак голубоватый
И белесая высь… Этот мартовский колющий воздух
С зябкой ночью на талом снегу
В еле тронутых зеленью звездах
Я сливаю и слить не могу… Уж не ты ль и колдуешь, жемчужный,
Ты, кому остальные ненужны, Их не твой ли развел и ущерб,
На горелом пятне желтосерп, Ты, скиталец небес праздносумый,
С иронической думой?..
Столько хочется сказать,
Столько б сердце услыхало,
Но лучам не пронизать
Частых перьев опахала, —И от листьев точно сеть
На песке толкутся тени…
Всё, — но только не глядеть
В том, упавший на колени.Чу… над самой головой
Из листвы вспорхнула птица:
Миг ушел — еще живой,
Но ему уж не светиться.
«Милая, милая, где ж ты была
Ночью, в такую метелицу?»
— Горю и ночью дорога светла,
К дедке ходила на мельницу.-«Милая, милая, я не пойму
Речи с словами притворными…
С чем же ты ночью ходила к нему»
— С чем я ходила? Да с зернами.-«Милая, милая, зерна-то чьи ж?
Жита я нынче не кашивал!»
— Зерна-то чьи, говоришь? Да твои ж…
Впрочем, хозяин не спрашивал… —«Милая, милая, где же мука?
То полудня пламень синий,
То рассвета пламень алый,
Я ль устал от четких линий
Солнце ль самое устало… Но чрез полог темнолистый
Я дождусь другого солнца
Цвета мальвы золотистой
Или розы и червонца.Будет взорам так приятно
Утопать в сетях зеленых,
А потом на темных кленах
Зажигать цветные пятна.Пусть миражного круженья
(тринадцать строк)Безмолвие — это душа вещей,
Которым тайна их исконная священна,
Оно бежит от золота лучей,
Но розы вечера зовут его из плена;
С ним злоба и тоска безумная забвенна,
Оно бальзам моих мучительных ночей,
Безмолвие — это душа вещей,
Которым тайна их исконная священна.
Пускай роз вечера живые горячей, —
Ему милей приют дубравы сокровенной,
СонетПоследний мой приют — сей пошлый макадам,
Где столько лет влачу я старые мозоли
В безумных поисках моей пропавшей доли,
А голод, как клеврет, за мною по пятам.Твоих, о Вавилон, вертепов блеск и гам
Коробку старую мою не дразнят боле!
Душа там скорчилась от голода и боли,
И черви бледные гнездятся, верно, там.Я призрак, зябнущий в зловонии отребий,
С которыми сравнял меня завидный жребий,
И даже псов бежит передо мной орда; Я струпьями покрыт, я стар, я гнил, я — парий.
Но ухмыляюсь я презрительно, когда
Одетый в черное, он бледен был лицом,
И речи, как дрова, меж губ его трещали,
В его глазах холодный отблеск стали
Сменялся иногда зловещим багрецом.Мы драмы мрачные с ним под вечер читали,
Склонялись вместе мы над желтым мертвецом,
Высокомерие улыбки и печали
Сковали вместе нас таинственным кольцом.Но это черное и гибкое созданье
В конце концов меня приводит в содроганье.
«Ты — дьявол», — у меня сложилось на губах.Он мигом угадал: «Вам Боженька милее,
Так до свидания, живите веселее!
Je suis le roi d’une tenebreuse
vallee.Stuart Marrill {*}
{* Я король сумрачной долины.
Стюарт Мерриль (фр.) — Ред.}Я — чахлая ель, я — печальная ель северного бора. Я стою среди свежего поруба и еще живу, хотя вокруг зеленые побеги уже заслоняют от меня раннюю зорю.
С болью и мукой срываются с моих веток иглы. Эти иглы — мои мысли. И когда закат бывает тих и розов и ветер не треплет моих веток — мои ветки грезят.
И снится мне, что когда-нибудь здесь же вырастет другое дерево, высокое и гордое. Это будет поэт, и он даст людям все счастье, которое только могут вместить их сердца. Он даст им красоту оттенков и свежий шум молодой жизни, которая еще не видит оттенков, а только цвета.
О гордое дерево, о брат мой, ты, которого еще нет с нами. Что за дело будет тебе до мертвых игол в создавшем тебя перегное!..
И узнаешь ли ты, что среди них были и мои, те самые, с которыми уходит теперь последняя кровь моего сердца, чтобы они создавали тебя, Неизвестный…
Падайте же на всеприемлющее черное лоно вы, мысли, ненужные людям! Падайте, потому что и вы были иногда прекрасны, хотя бы тем, что никого не радовали…
Платки измятые у глаз и губ храня,
Вдова с сиротами в потемках затаилась.
Одна старуха мать у яркого огня:
Должно быть, с кладбища, иззябнув, воротилась.В лице от холода сквозь тонкие мешки
Смесились сизые и пурпурные краски,
И с анкилозами на пальцах две руки
Безвольно отданы камина жгучей ласке.Два дня тому назад средь несказанных мук
У сына сердце здесь метаться перестало,
Но мать не плачет — нет, в сведенных кистях рук
Сознанье — надо жить во что бы то ни стало.