Борису Верину — Принцу СирениВы — Принц Фиолевой Сирени
И друг порхающей листвы.
Весенней осени, осенней
Весны нюанс познали Вы…
Проснулся хутор.
Весенний гутор
Ворвался в окна… Пробуждены,
Запели — юны —
У лиры струны,
И распустилась сирень весны.Запахло сеном.
И с зимним пленом
Земля простилась… Но — что за сны?!.
Согнулись грабли…
Сверкнули сабли
И надрубили сирень весны!..
Стремись поймать эола,
Дитя, в цветной сачок.
Дурманит матиола.
Стрекочет ручеек.
И в обоянье гвозди
Сирень, безбольно вбив.
Пылает на погосте,
Вся — фьолевый порыв.
В цветение июня
Кусты свои накрень,
Певучая цветунья,
Крылатая сирень!
Сирень моей весны фимьямною лиловью
Изнежила кусты в каскетках набекрень.
Я утопал в траве, сзывая к изголовью
Весны моей сирень.
— Весны моей сирень! — И голос мой был звончат,
Как среброгорлый май: дыши в лицо пьяней…
О, да! о, никогда любить меня не кончит
Сирень весны моей!
Моей весны сирень грузила в грезы разум,
Пила мои глаза, вплетала в брови сны,
И, мозг испепелив, офлерила экстазом
Сирень моей весны…
Цвела сирень малиново-лилово
И бело-розово сирень цвела…
Нас к ней тропа зигзагами вела
Чрез старый парк, нахмуренный елово.
Налево море, впереди река,
А там, за ней, на кручи гор, сирени
Уже струят фиоль своих курений
И ткут из аромата облака.
Цвела сирень, и я сказал Фелиссе:
«Руке моей не только брать перо!..»
И отвечала мне она остро:
«Цветет сирень — и крупная, и бисер»…
Ночь нервная капризна и светла.
Лобзанья исступленнее укуса…
В тебе так много тонкости и вкуса.
Цвела сирень, — у нас цвели тела.
Это только в жасмин… Это только в сирень…
Проклинается город надрывно…
Заночеет бело, — и в простор деревень
Окрыляется сердце порывно…
И не хочется сна… И зачем ты один?..
Кто-то бродит в ничем… Что-то в ком-то…
Это только в сирень… Это только в жасмин…
Это только узоры экспромта…
Мороженое из сирени! Мороженое из сирени!
Полпорции десять копеек, четыре копейки буше.
Сударышни, судари, надо ль? не дорого можно без прений…
Поешь деликатного, площадь: придется товар по душе!
Я сливочного не имею, фисташковое все распродал…
Ах, граждане, да неужели вы требуете крем-брюле?
Пора популярить изыски, утончиться вкусам народа,
На улицу специи кухонь, огимнив эксцесс в вирелэ!
Сирень — сладострастья эмблема. В лилово-изнеженном крене
Зальдись, водопадное сердце, в душистый и сладкий пушок…
Мороженое из сирени! Мороженое из сирени!
Эй, мальчик со сбитнем, попробуй! Ей-Богу, похвалишь, дружок!
Белой ночью в белые сирени,
Призраком возникшие, приди!
И целуй, и нежь, и на груди
Дай упиться сонмом упоений,
И целуй, и нежь, и утруди… Белой ночью белые приветы,
Ласк больных, весенних полусны,
И любовь, и веянье весны,
И полутемени, и полусветы,
И любовь, и чувства так лесны!..
Эта ночь совсем, совсем живая! В эту ночь приди ко мне, приди!
И судьбу свою опереди!
А сирень цветет, слегка кивая!
А любовь растет, легка, в груди!
О, ландышевая сирень! оранжевые облака!
Закатно-лимонное море безвольное!
Несбыточная Мадлэн! О, веровая тоска!
О, сердце, — минувшим, как будущим, полное.
И только. И больше ни чувства, ни слова.
Все живо, как прежде.
Как прежде, все ново.
Как прежде!..
Бессмертные настроения:
Сирень ландышевая…
Облака оранжевые…
В надежде
Да святится мгновение!
Тридцатый год в лицо мне веет
Веселый, светлый майский день.
Тридцатый раз сиреневеет
В саду душистая сирень.«Сирень» и «день» — нет рифм банальней!
Милей и слаще нет зато!
Кто знает рифмы музыкальней
И вдохновенней — знает кто?!«Сирень» и «день»! Как опьяненно
Звучите вы в душе моей!
Как я на мир смотрю влюбленно,
Пьян сном сиреневых кистей! Пока я жив, пока я молод,
Я буду вечно петь сирень!
Весенний день горяч и золот, —
Виновных нет в весенний день!
Люблю лимонное с лиловым:
Сирень средь лютиков люблю.
Лимон фиалками томлю.
Пою луну весенним словом:
Лиловым, лучезарным, новым!
Луна — подобно кораблю…
Люблю лиловое с лимонным:
Люблю средь лютиков сирень.
Мне так любовно быть влюбленным
И в ночь, и в утро, в вечер, в день,
И в полусвет, и в полутень,
Быть вечно жизнью восхищенным,
Любить лиловое с лимонным…
Карменсите
Целый день хохотала сирень
Фиолетово-розовым хохотом.
Солнце жалило высохший день.
Ты не шла (Может быть, этот вздох о том?)
Ты не шла. Хохотала сирень,
Удушая пылающим хохотом…
Вдалеке у слепых деревень
Пробежал паровоз тяжким грохотом.
Зло-презло хохотала сирень,
Убивая мечты острым хохотом.
Да. А ты все не шла — целый день.
А я ждал (Может быть, этот вздох о том?..)
До луны хохотала сирень
Беспощадно осмысленным хохотом…
Ты не шла. В парке влажная тень.
Сердце ждет. Сердце бесится грохотом.
— Отхохочет ли эта сирень?
Иль увянет, сожженная хохотом?!
Цветы лилово-голубые,
Всего в четыре лепестка,
В чьих крестиках мои былые
Любовь, отвага и тоска!
Ах, так же вы благоухали
Тогда, давно, в далеком, там,
Зовя в непознанные дали
По опадающим цветам!
И, слушая благоуханья,
Вдыхая цветовую речь,
Я шел на брань завоеванья
С сиренью, заменившей меч…
А вы цвели и увядали…
По опадающим по вам
Я шел в лазоревые дали —
В цветы, в цветах и по цветам!
Со мною были молодые
Мечты и смелая тоска,
И вы, лилово-голубые
Кресты в четыре лепестка!
Поет Июнь, и песни этой зной
Палит мне грудь, и грезы, и рассудок.
Я изнемог и жажду незабудок,
Детей канав, что грезят под луной
Иным цветком, иною стороной.
Я их хочу: сирени запах жуток.
Он грудь пьянит несбыточной весной;
Я их хочу: их взор лазурный чуток,
И аромат целебен, как простор.
Как я люблю участливый их взор!
Стыдливые, как томны ваши чары…
Нарвите мне смеющийся букет,
В нем будет то, чего в сирени нет,
А ты, сирень, увянь в тоске нектара.
Sirel, — сирень по-эстонски, —
Только вчера расцвела.
Слышишь ли, Тuu, топ конский?
То приближается Страсть!
Sirel, — чаруйные тоны!
Тuu меня увлекла
Вдруг на речные затоны, —
Тuu не хочет ли пасть?..
Sirel, — как звуки свирели…
Только, чем наша сирень…
Пели тебе менестрели
Всех осирененных стран!
Sirel, — как розы фиоли…
Неумолимая тень
Чья это? — Фея Eiole!
Тuu — узыв и обман…
Когда сиреневое море, свой горизонт офиолетив,
Задремлет, в зеркале вечернем луну лимонно отразив,
Я задаю вопрос природе, но, ничего мне не ответив,
В оцепененьи сна блистает, и этот сон ее красив.
Ночь, белой лилией провеяв, взлетает, точно белый лебедь,
И исчезает белой феей, так по-весеннему бела,
Что жаждут жалкую планету своею музыкой онебить,
Бряцая золотом восхода, румяные колокола.
Все эти краски ароматов, всю филигранность настроений
Я ощущаю белой ночью у моря, спящего в стекле,
Когда, не утопая, тонет лимон луны в его сирени
И, от себя изнемогая, сирень всех нежит на земле.
— Выпьем за наших любимых-ненавистных! —
сказал мне как-то БальмонтЦветет сирень, благоухая,
Томя, и нежа, и пьяня.
Какая радость! грусть какая
Сегодня в сердце у меня!
То я горю, то сладко гасну.
Всем отвечаю невпопад.
О, как невыносимо-страстно
Меня терзает аромат!
Я в исступленьи! я до боли
В ноздрях вдыхаю целый день,
Меня лишающие воли
Цветы под именем — Сирень!
Как призрачно! как белолистно!
Последней белой ночи мрак…
Любимая! ты — ненавистна!
Ты вражий друг! Ты дружий враг!
Вадиму БаянуГостей любезно принимающий
В своей беззлобной стороне,
Сиренью мед благоухающий
Вы предложили к чаю мне.
О! вместе с медом просирененным
Вы предложили мне… весну! —
И Таню, смуженную Греминым,
Я вновь свободой оплесну.
И птицу, скрыленную клеткою,
Пущу я в воздух, хохоча,
И отклоню над малолеткою
Сталь занесенного меча…
Прощу врагам обиды кровные
И обвиню себя во всем,
И ласковые, и любовные
Стихи Ей напишу в альбом…
И вновь горящий, вновь пылающий,
Я всею воспою душой
Сиренью мед благоухающий,
Меня овеявший весной!
С Иронии, презрительной звезды,
К земле слетела семенем сирени
И зацвела, фатой своих курений
Обволокнув умершие пруды.
Людские грезы, мысли и труды —
Шатучие в земном удушье тени —
Вдруг ожили в приливе дуновений
Цветов, заполонивших все сады.
О, в этом запахе инопланетном
Зачахнут в увяданье незаметном
Земная пошлость, глупость и грехи.
Сирень с Иронии, внеся расстройство
В жизнь, обнаружила благое свойство:
Отнять у жизни запах чепухи…
Какие дни теперь стоят!
Ах, что это за дни!
Цветет, звенит, щебечет сад,
Господь его храни!
И нет кузнечикам числа,
Летящим на восток,
Весна себя переросла,
И рост ее — жесток…
У моря, в липовой тени,
Стада на берегу.
Я не могу в такие дни
Работать, не могу!..
Ах, что же делать мне с собой?
Я весь сплошная лень:
В такие дни я сам не свой,
Ведь в эти дни — сирень!
Безволно море. Синегладь.
А небо — как оно.
Нельзя ни грезить, ни желать,
Чего-то не дано…
Чего-то жду, кого-то жду…
Так страстно жду весь день…
Сирень, сирень в моем саду!
В моем саду — сирень!
Цвети, звени, пылай, мой сад,
Господь тебя храни!
Какие дни теперь стоят!
Ах, что это за дни!
Был май. На подстриженной Стрелке
Уже продавали фиалки.
Детишки играли в горелки,
И нежились горизонталки.И шины колясок хрустели,
Прижатый тревожили гравий.
Был май, и на майской пастэли
Всё было в Островской оправе.Белёсо ночела столица
За Невками и за Невою.
И были обвеяны лица
Сиренью в тот май неживою… Болотной, чахоточной, белой
Обвеяны были сиренью.
Дышали уста Изабеллой –
Чуть терпкой, чуть тленною ленью… Была обрёченность и гибель
В глазах, в Островах, в белой жути.
И в каждой-то каменной глыбе
Был сказ о последней минуте.Угаслыми были горелки
И зяблыми горизонталки
В тот май полумёртвый на Стрелке,
Где мёртвыми стали фиалки…
Там, где моря влага синяя
Острошхерною косой
С прибережной полосой
Разграничена, сфинкс-Финния
Взор дарит своей красой.
Вы, пробравшийся в Финляндию
И попавший в Гельсингфорс,
Вы, отвергший «красный форс»,
Получаете гарантию,
Что из Вашей крови морс
Сатане не будет выделан,
С чем и поздравляю Вас
И целую много раз.
Бедный принц! как много видел он!
Сколько слышал страшных фраз!
Исцелитесь от уныния
На лужайках финских скал.
Помню ныне я бокал
За твое величье, Финния!
За полярный твой закал!
Сегодня не приду; когда приду — не знаю…
Ее телеграмма.
«Сегодня не приду; когда приду — не знаю…»
Я радуюсь весне, сирени, солнцу, маю!
Я радуюсь тому, что вновь растет трава!
— Подайте мой мотор. Шоффэр, на Острова!
Пускай меня к тебе влечет неудержимо,
Мне хочется забыть, что я тобой любима,
Чтоб чувствовать острей весенний этот день,
Чтоб слаже тосковать…
— В сирень, шоффэр! в сирень!
Я так тебя люблю, что быть с тобою вместе
Порой мне тяжело: ты мне, своей невесте,
Так много счастья дал, собой меня впитав,
Что отдых от тебя среди цветов и трав…
Пощады мне, молю! Я требую пощады!
Я видеть не могу тебя и мне не надо…
— Нельзя ли по морю, шоффэр?.. а на звезду?..
Чтоб только как-нибудь: «Сегодня не приду…»
Ты пела грустно, я плакал весело?!
Сирень смеялась так аметистово…
Мне показалось: луна заметила
Блаженство наше, — и серебристого
Луча с приветом послала ласково…
Нас луч к слиянию манил неистово…
Сюда, сирены! Оставьте пляски вы!
Оставьте пляски вы, скажите сказки нам
О замках раковин, о рыбках в золоте,
О влажных лилиях, песке обласканном,
Чего вы просите, кого вы молите…
Рассейте грезы, испепелите их! —
Они сжигают, они неистовы.
Такая мука в былых событиях…
Глаза сирени так аметистовы…
Сирены, с хохотом, на маргаритки
Легко упали и сказки начали.
Позабывали мы о нашей пытке…
Твои глазенки во тьме маячили…
1
Идет весна, поет весна,
Умы дыханьем кружит. —
Природа в миг пробуждена!
Звенит весна! шумит весна!
Весной никто не тужит!
Весною радость всем дана!
Живет весна — живит весна,
Весь мир дыханьем кружит! 2
Бегут ручьи, бурлят ручьи!
Играют, пляшут воды!
Купает солнце в них лучи!
Спешат, шумят, бурлят ручьи,
Как радостные годы.
И под лучами, как мечи,
Лед рубят бешено ручьи,
Ревут, бушуют воды! 3
Чаруют, трелят соловьи,
Плывут струи сирени…
Тревожит душу зов любви,
Сирень, весна и соловьи…
Мечты о страстном плене…
Нет сна… желание в крови…
Она — в мечтах… Ах, соловьи!
Ах, томный бред сирени! 4
Вокруг — все жизнь, любовь и свет,
Веселье, смех и розы!
Поет восторженно поэт
Весну, любовь, и жизнь, и свет,
Живительные грозы,
И то поет, чего и нет!..
Простим ему — так весел свет,
Так мелодичны розы!..
Далеко, далеко, далеко
Есть сиреневое озерко,
Где на суше и даже в воде —
Ах, везде! ах, везде! ах, везде! —
Льют цветы благодатную лень,
И названье цветам тем — Сирень.
В фиолетовом том озерке —
Вдалеке! вдалеке! вдалеке! —
Много нимф, нереид, и сирен,
И русалок, поющих рефрен
Про сиренево-белую кровь,
И названье тем песням — Любовь.
В той дали, в той дали, в той дали, —
Где вы быть никогда не могли, —
На сиреневом том озерке, —
От земли и небес вдалеке, —
Проживает бесполая та —
Ах, не истинная ли Мечта? —
Кто для страсти бесстрастна, как лед…
И полет, мой полет, мой полет —
К неизведанному уголку,
К фиолетовому озерку,
В ту страну, где сирени сплелись,
И названье стране той — Фелисс!
О милый тихий городок,
Мой старый, верный друг,
Я изменить тебе не мог
И, убежав от всех тревог,
В тебя въезжаю вдруг!
Ах, не в тебе ль цвела сирень,
Сирень весны моей?
Не твой ли — ах! — весенний день
Взбурлил во мне «Весенний день»,
Чей стих — весны ясней?
И не окрестности твои ль,
Что спят в березняке,
И солнцесвет, и лунопыль
Моих стихов сковали стиль,
Гремящих вдалеке?
И не в тебе ли в первый раз
Моя вспылала кровь?
Не предназначенных мне глаз, —
Ах, не в тебе ль, — я пил экстаз
И думал: «Вот любовь!»
О первый мой самообман,
Мне причинивший боль,
Ты испарился, как туман,
Но ты недаром мне был дан:
В тебе была эоль!
И только много лет спустя,
Ошибок ряд познав,
Я встретил женщину-дитя
С таким неотразимым «я»,
Что полюбить был прав.
Да, не заехать я не мог
Теперь, когда ясны
Мои улыбки, в твой шатрок,
Мой милый, тихий городок,
Музей моей весны!..
Эти люди не в силах загрязнить то, что я любил в тебе; их слова падали подобно камням, брошенным в небо и неспособным смутить ни на минуту ясной его лазури…
М. Мэтерлинк.Помнишь, Женя? — это было в мае,
Года два, мой друг, тому назад.
Если ты забыла, дорогая,
Не забыл, быть может, старый сад.
Вечерело. Мы вдыхали струи
Ветерка, обнявшего сирень.
Что за речи! что за поцелуи!
Что за чудный, незабвенный день!
Подойдя задумчиво к сирени,
Ты роскошный сделала букет
И сказала: Вот тебе от Жени,
Получай, возлюбленный поэт!
Засмеялась ласково и нежно,
Я пьянел, вдыхая аромат.
Ты взглянула в очи мне прилежно,
Прошептав: Мне грустно, милый брат…
Вздрогнул я, склонился на колени,
Я тебя, голубку, утешал
И тебе, моей любимой Жене,
Губки, глазки, ручки целовал.
…Мы расстались: мы с тобой «не пара»,
Как сказали «добрые друзья».
Но нельзя забыть признаний жара
И тебя нельзя забыть, нельзя!
И нельзя забыть былого тени,
Эти раз любившие сердца,
Этот вздох, душистый вздох сирени,
Эти ласки, ласки без конца!
До сих пор, тревожа и волнуя
Душу мне, палят мои уста
Эти, только наши, поцелуи
Под охраной нашего куста.
О, когда б вернулись чувства мая,
Чувства наша светлые назад!
Помнишь, Женя? помнишь, дорогая?
Если ты забыла, помнит сад.
Восемь лет я живу в красоте
На величественной высоте.
Из окна виден синий залив.
В нем — луны золотой перелив.
И — цветущей волной деревень —
Заливает нас в мае сирень,
И тогда дачки все и дома —
Сплошь сиреневая кутерьма!
Оттого так душисты мечты —
Не сиреневые ли цветы?
Оттого в упоенье душа,
Постоянно сиренью дыша…
А зимой — на полгода — снега,
Лыжи, валенки, санки, пурга.
Жарко топлена русская печь.
Книг классических четкая речь.
Нет здесь скуки, сводящей с ума:
Ведь со мною природа сама.
А сумевшие сблизиться с ней
Глубже делаются и ясней.
Нет, не тянет меня в города,
Где царит «золотая орда».
Ум бездушный, безумье души
Мне виднее из Божьей глуши.
Я со всеми в деревне знаком:
И с сапожником, и с рыбаком.
И кого не влекут кабаки,
Те к поэту идут рыбаки.
Скучно жить без газет мужичку…
Покурить мне дадут табачку,
Если нет у меня самого.
Если есть — я даю своего.
Без коня, да и без колеса
Мы идем на озера в леса
Рыболовить, взяв хлеба в суму,
Возвращаясь в глубокую тьму.
И со мной постоянно она,
Кто ко мне, как природа, нежна,
Чей единственный истинный ум
Шуму дрязг предпочел синий шум.
Я природой живу и дышу,
Вдохновенно и просто пишу.
Растворяясь душой в простоте,
Я живу на земле в красоте!
ВчераЗачем вы расцвели, осенние цветы?
Замерзните… засохните… увяньте…
Вы говорите мне о горестном таланте,
О юности моей, о жажде красоты.
Я так утомлена, мне нужен лишь покой.
Весне возврата нет, мечты мои померкли…
Мне все равно: среда, суббота ли, четверг ли, —
Живу я не живя, замерзла я душой…
Но было время… да! была я молода,
Я верила, ждала…надеялась…страдала…
Но не было «его»… Сирень благоухала,
И яблони цвели… и вяли без плода!
А я-то! я-то! я! Как я хотела жить,
Любить, безумствовать, смеяться до рыданья!
И вот явился «он»… Но новые страданья
Он мне принес с собой; он не умел любить!
Он не постиг моей трепещущей души, —
Он не сумел постичь… он понял только тело…
А я его всего, всего его хотела!..
За все мои «цветы» он мог мне дать… «гроши»!..
О, я превозмогла отчаянье и стыд, —
Его отвергла я! Я, гордая, не пала…
Окаменела я… Сирень благоухала…
И яблони цвели… Но их бесплодный вид
Внушал холодный страх и навевал печаль мне…
Спасаясь от себя, я вышла замуж; муж
Остался мне чужим, — и без слиянья душ
Я зачала детей в своей трагичной спальне…
Люблю ли я детей? О да! они — исход
Безвыходной мечты… Они — мое забвенье.
А я все жду «его», не веря в появленье, —
И снова нет «его»… В мечте — сирень цветет,
И яблони бесплодные цветущи…
Но я утомлена… Весне возврата нет…
Осенние цветы! гасите же свой свет:
Пока цветете вы, мои мученья пуще…
Сегодня
Благоухайте вы, весенние цветы!
Молю, помедлите… да пощадит вас тленье…
«Он» сам пришел ко мне, «он» принял воплощенье!
Но я… гоню «его»… чтоб сохранить… мечты!
Ты вся на море! ты вся на юге! и даже южно
Глаза сияют. Ты вся чужая. Ты вся — полет.
О, горе сердцу! — мы неразлучны с тобою год.
Как это странно! как это больно! и как ненужно!
Ты побледнела, ты исхудала: в изнеможеньи
Ты вся на море, ты вся на юге! ты вся вдали.
О, горе сердцу! — мы год, как хворост, шутя, сожгли,
И расстаемся: я — с нежной скорбью, ты — в раздраженьи.
Ты осудила меня за мягкость и за сердечность, —
За состраданье к той неудачной, забытой мной, —
О, горе сердцу! — кого я наспех назвал родной…
Но кто виною? — Моя неровность! моя беспечность.
Моя порывность! моя беспечность! да, вы виною,
Как ты, о юность, ты, опьяненность! ты, звон в крови!
И жажда женской чаруйной ласки! И зов любви!
О, горе сердцу! — ведь так смеялись весна весною…
Сирень сиренью… И с новым маем, и с новой листью
Все весенело; сверкало, пело в душе опять.
Я верил в счастье, я верил в женщин — четыре, пять,
Семь и двенадцать встречая весен, весь — бескорыстье.
О, бескорыстье весенней веры в такую встречу,
Чтоб расставаться не надо было, — в тебе ль не зло?
О, горе сердцу! — двенадцать женщин судьбой смело!
Я так растерян, я так измучен, так искалечен.
Но боль за болью и за утратой еще утрата:
Тебя теряю, свою волшебку, свою мечту…
Ты вся на море, ты вся на юге, вся на лету…
О, горе сердцу! И за ошибки ему расплата…
Печальное и голубое,
Ах, вам мой грезовый поклон!
Подумать только — все былое:
Печальное и голубое.
Я в прошлое свое влюблен,
Когда все было молодое…
Печальное и голубое,
Ах, вам мой грезовый поклон!
Ах, вам мой грезовый поклон!
Тебе, сирень, ледок во зное,
Тебе, жасмин, душистый сон, —
Тебе, мой грезовый поклон!
Тебе, бывалое, иное,
Тебе, весенний унисон,
Тебе мой грезовый поклон!
Моя сирень, ледок во зное!
Моя сирень, ледок во зное,
И ты, гусинолапый клен:
Покойтесь мирно! Спи в покое,
Моя сирень, ледок во зное!
Я равнодушно утомлен,
Тревожим смутною тоскою:
Была сирень — ледок во зное…
Был он — румянолапый клен…
Печальное и голубое
Хранит гусинолистый клен:
Скрывает он своей листвою
Печальное и голубое.
Тайн никому не выдаст он:
Ведь в нем молчание благое
Печальное и голубое
Таит румянолистый клен.
Таит гусинолистый клен
Вам чуждое, нам с ним родное.
Охраной тайны опален,
Зардел гусинолистый клен.
Молчание его святое.
И, даже под бурана стон,
Таит — ладонь в пять пальцев, — клен
Вам чуждое, нам с ним — родное.
Вам чуждое, нам с ним — родное.
Постигнет кто? лишь небосклон
Губерний северных. Мечтою
Вам чуждою, нам с ним родною,
Из нас с ним каждый упоен,
И в этом что-то роковое…
Вам чуждое, нам с ним родное…
Постигнет кто? Лишь небосклон.
Печальное и голубое,
Ах, вам мой грезовый поклон!
О, ласковое ты и злое,
Печальное и голубое!
И я на севере рожден
С печально-голубой душою.
Печальное и голубое,
Ах, вам мой грезовый поклон!
Ах, вам мой грезовый поклон,
Печальное и голубое.
Вас обвивающий змеею,
Ах, вам мой грезовый поклон!
На миг минувший осенен,
Я знаю: в нем все пустое,
Но вам мой грезовый поклон,
Печальное и голубое!
Печальное и голубое!
Ах, вам мой грезовый поклон!
Моя сирень — ледок во зное —
Печальное и голубое.
Хранит гусинолапый клен
Вам чуждое, нам с ним родное.
Печальное и голубое,
Ах, вам мой грезовый поклон!
1
Сирень расцветала белая,
Фиолевая сирень.
И я, ничего не делая,
Пел песни весь Божий день.
Тогда только пол-двадцатого
Исполнилось мне едва, —
И странно ли, что листва
Казалась душе объятою
Дыханием Божества?
2
На дачи стремились дачники, —
Поскрипывали возы.
И дети, закрыв задачники,
Хранившие след слезы,
Ловили сачками бабочек
И в очере козерог,
И вечером у дорог
Подпрыгивала бодро жаба,
Чеканящая свой скок.
3
Мы жили у водной мельницы
И старенького дворца.
Салопницы и постельницы
Там сплетничали у крыльца.
Противные вы, сплетницы, —
Единственное пятно
На том, что забыть грешно.
Пусть вам, забияки-сплетницы,
Забвение суждено.
4
Была небольшая яхточка
Построена мужичком,
Не яхточка, а барахточка,
Любившая плыть вверх дном…
Была она лишь двухместная,
И, если в ней плыть вдвоем,
Остойчива под веслом;
Но третьего, — неуместного, —
Выкидывала ничком…
5
Моя дорогая Женичка
Приехала вечерком
И, наскоро три вареничка
Покушав, полубегом
Отправилась прямо на речку,
И я поспешил за ней,
В бесшумье ночных теней
Любимую Лучезарочку
Катая, прижать тесней.
6
. . . . . . . . . .
7
Всю ночь мы катались весело,
Друг к другу сердца крыля.
Подруга моя повесила
Шаль мокрую у руля.
Ты помнишь? ты не забыла ли
Того, что забыть нельзя,
И что пронеслось, скользя?
Да, полно, все это было ли?
Расплылась воды стезя.
8
Любимая! самая первая!
Дыханье сосновых смол!..
Была не всегда жизнь стервою —
Твердит мне твое письмо,
Летящее в дни июльские,
Пятнадцать веков спустя
(Не лет, а веков, дитя!)
Чтоб дни свои эсто-мулльские
Я прожил, о сне грустя…
9
Пустяк, ничего не значащий,
Значенья полн иногда, —
И вот я, бесслезно плачущий,
Былые воздвиг года.
Лета вы мои весенние, —
На яхточке пикники,
Шуршащие тростники, —
Примите благоговение
Дрожащей моей руки.
10
Рука, слегка оробелая…
Былого святая сень…
Сирень расцветала белая,
Фиолевая сирень!
Как трогательны три вареничка,
И яхточка, и вуаль,
И мокрая эта шаль,
И ты, дорогая Женичка,
Чье сердце — моя скрижаль!
Да воля сбудется Твоя!
Лейтенант С. Как потрясен невыразимо
Ужасной вестью целый свет:
У дальних берегов Цусимы
Эскадры русской больше нет.
Мечты безжалостно разбиты,
Страдают скорбные сердца.
Такого страшного конца
Не ждал никто, и все «убиты».
Убиты смелые надежды,
Убита вера, грустен взор.
Разгром эскадры и позор
Закрыть нас заставляют вежды,
Как облако вершину гор
Порой невольно закрывает.
Кто виноват в разгроме флота,
То лишь Господь Единый знает.
Тускнеет славы позолота
Когда-то доблестных знамен.
Вокруг потоки льются горя,
А сердце стонет: «Где же он?
Где он, певец элегий „С моря“?»
В его саду цветет сирень…
Любовь в нем бродит… Близко лето…
Увы, для юного поэта
Ночь не сладка, не ярок день —
В нем нет вопроса, нет ответа.
Живой недавно — ныне тлен,
Как призрак полуночной тени,
Он не нуждается в сирени,
Не для него любовный плен.
Не для него моря и птицы,
И бег родного корабля.
Не сложит он своей царице
Элегий с моря, ей внемля.
Не скажет нежною, как греза,
Душой своей влюбленных слов,
И безответен детий зов,
Как безответны детьи слезы.
Пусть я, который так же юн,
Как он, почивший сном могильным,
Пусть я, стихом своим несильным
Певавший сумрачный Квантун,
Потоком слез своих обильным,
Прославлю звучность чутких струн.
И я скажу тебе, подруга
Его возвышенной души:
Не плачь, родная, не тужи,
Не призывай к себе супруга!
О, не смущай его покоя
Невыразимою тоской,
Многострадальною слезой,
Как правда чистой и святою.
Он пал со славою в сраженьи
В борьбе за родину свою.
В слезах я юношу пою,
В слезах святого вдохновенья!
В слезах святого вдохновенья
С тобой я сердцем говорю,
Молясь благому алтарю
О ниспосланьи утешенья
Тебе, страдалица-жена.
Твои младенческие годы
Пусть оживит, как жизнь природы,
Твоя печальная весна.
И наши скорбные сердца
Пускай утешит смысл Завета
В устах угасшего поэта:
«Да воля сбудется Отца!»
Ты помнишь? — В средние века
Ты был мой властелин…М. Лохвицкая
Есть в лесу, где шелковые пихты,
Дней былых охотничий дворец.
Есть о нем легенды. Слышать их ты
Если хочешь, верь, а то — конец!..
У казны купил дворец помещик,
Да полвека умер он уж вот;
После жил лет семь старик-обездчик,
А теперь никто в нем не живет.
Раз случилось так: собралось трое
Нас, любивших старые дома,
И, хотя бы были не герои,
Но легенд истлевшие тома
Вызывали в нас подем духовный,
Обостряли нервы до границ:
Сердце билось песнею неровной
И от жути взор склонялся ниц.
И пошли мы в темные покои,
Под лучами солнца, как щита.
Нам кивали белые левкои
Грустно вслед, светлы как нищета.
Долго шли мы анфиладой комнат,
Удивленно слушая шаги;
Да, покои много звуков помнят,
Но как звякнут — в сторону беги!..
На широких дедовских диванах
Приседали мы, — тогда в углах
Колыхались на обоях рваных
Паутины в солнечных лучах.
Усмехались нам кариатиды,
Удержав ладонью потолки,
В их глазах — застывшие обиды,
Только уст дрожали уголки…
Но одна из этих вечных статуй
Как-то странно мнилась мне добра;
И смотрел я, трепетом обятый,
На нее, молчавшую у бра.
Жутко стало мне, но на пороге,
Посмотрев опять из-за дверей
И ее увидев, весь в тревоге,
Догонять стал спутников скорей.
Долго-долго белая улыбка
Белых уст тревожила меня…
Долго-долго сердце шибко-шибко,
Шибко билось, умереть маня.
На чердак мы шли одной из лестниц,
И скрипела лестница, как кость.
Ждали мы таинственных предвестниц
Тех краев, где греза наша — гость.
На полу — осколки, хлам и ветошь.
Было сорно, пыльно; а в окно
Заглянуло солнце… Ну и свет уж
Лило к нам насмешливо оно!
Это солнце было — не такое,
Как привыкли солнце видеть мы —
Мертвое, в задумчивом покое,
Иначе блестит оно из тьмы;
Этот свет не греет, не покоит,
В нем бессильный любопытный гнев.
Я молчу… Мне страшно… Сердце ноет…
Каменеют щеки, побледнев…
Это — что? откуда? что за диво!
Смотрим мы и видим, у трубы
Перья… Кровь… В окно кивнула ива,
Но молчит отчаяньем рабы.
Белая, как снег крещенский, птичка
На сырых опилках чердака
Умирала тихо… С ней проститься
Прислан был я кем издалека?
Разум мой истерзан был, как перья
Снежной птицы, умерщвленной кем?
В этом доме, царстве суеверья,
Я молчал, догадкой сердца нем…
Вдруг улыбка белая на клюве
У нее расплылась, потекла…
Ум застыл, а сердце, как Везувий,
Затряслось, — и в раме два стекла
Дребезжали от его биенья,
И звенели, тихо дребезжа…
Я внимал, в гипнозе упоенья,
Хлыстиком полившего дождя.
И казалось мне, что с пьедестала
Отошла сестра кариатид
И бредет по комнатам устало,
Напевая отзвук панихид.
Вот скрипят на лестницах ступени,
Вот хрипит на ржавой меди дверь…
И в глазах лилово, — от сирени,
Иль от страха, знаю ль я теперь!..
Как нарочно, спутники безмолвны…
Где они? Не вижу. Где они?
А вдали бушуют где-то волны…
Сумрак… дождь… и молнии огни…
— Защити! Спаси меня! Помилуй!
Не хочу я белых этих уст!.. —
Но она уж близко, шепчет: «милый…»
Этот мертвый звук, как бездна, пуст…
Каюсь я, я вижу — крепнет солнце,
Все властнее вспыхивает луч,
И ко мне сквозь мокрое оконце,
Как надежда, светит из-за туч.
Все бодрей, ровней биенье сердца,
Веселеет быстро все кругом.
Я бегу… вот лестница, вот дверца, —
И расстался с домом, как с врагом.
Как кивают мне любовно клены!
Как смеются розы и сирень!
Как лужайки весело-зелены,
И тюльпанов каски набекрень!
Будьте вы, цветы, благословенны!
Да сияй вовеки солнца свет!
Только те спасутся, кто нетленны!
Только тот прощен, кто дал ответ!