Клеветники толпою чёрной
У входа в город нам кричат:
«Вернитесь! То не звон соборный,
А возмущающий набат».
Но кто поверит лживым кликам?
Кому их злоба не ясна,
Когда в согласии великом
Встаёт родимая страна?
К толпе непонятной и зыбкой
Приветливо взоры склоня,
С балкона случайной улыбкой
Порадовал кто-то меня.
Заметил я смуглую щёку,
Волос распустившихся прядь, —
И шумному, злому потоку
Толпы отдаюсь я опять,
И в грохот и ропот столицы
Несу неожиданный свет.
Мечте исполнения нет,
Но радость моя без границы.
Птицы чёрные толпою
Вдруг собрались надо мною,
И в зловещей тишине
Неотвязчивый их причет
Надо мною гулко кичет.
Возвещая гибель мне.
Над душой моей нависли
Неотвязчивые мысли
О судьбе моей больной,
И надежды заслоняя,
Череда их роковая
Веет страхом и тоской.
Иди в толпу с приветливою речью
И лицемерь,
На опыте всю душу человечью
До дна измерь.
Она узка, темна и несвободна,
Как тёмный склеп,
И тот, кто час провёл в ней неисходно,
Навек ослеп.
И ты поймёшь, какое врачеванье —
В окно глядеть
Из тьмы души на птичье ликованье,
И сметь, и петь.
Толпы домов тускнели
В тумане млечном,
Томясь в бессильи хмуром
И бесконечном,
И дождь всё падал, плача,
И под ногами
Стекал он по граниту
В канал струями,
И сырость пронизала
Больное тело.
Измученная жизнью,
Ты вниз глядела,
Где отраженья млели
В воде канала,
И дрожью отвращенья
Ты вся дрожала.
Зачем же ты стояла
Перед сквозною
Чугунною решёткой
Над злой водою,
И мутными глазами
Чего искала
В зеленовато-жёлтой
Воде канала?
Состязаясь, толпа торопливо бежит,
И в ней каждый стремлением диким трепещет,
К этой чаше, которая ярко блестит
И в которой напиток губительный плещет.
За неё неизбывную злобу питать,
К ней тянуться по трупам собратий,
И, схвативши с восторгом её, услыхать
Стоны зависти злобной и вопли проклятий!
О безумная ложь! О бессмысленный грех!
Да не стоит она этих жертв изобильных,
Эта чаша с напитком, желанным для всех,
Но доступным лишь только для грубых и сильных.
В толпе благим вещаньям внемлют.
Соборный колокол велик,
Труды бесстрашные подъемлют
Его торжественный язык.
Он долго спал, над колокольней
Зловещим призраком вися,
Пока дремотой подневольной
Кругом земля дремала вся.
Свободный ветер бури дальней,
Порою мчась издалека,
Не мог разрушить сон печальный,
Колыша медные бока.
И лишь порою стон неясный
Издаст тоскующая медь,
Чтобы в дремоте безучастной
Опять бессильно онеметь.
Но час настал, запрет нарушен,
Разрушен давний тяжкий сон,
Порыву гордому послушен
Торжественно-свободный звон.
Великой мукой крестной
Томился Царь Небесный,
Струилась кровь из ран,
И на Христовы очи,
Предвестник смертной ночи,
Всходил густой туман.
Архистратиг великий,
Незрим толпою дикой,
Предстал Царю царей,
И ужасом томимы
Слетелись серафимы
С мечами из огней.
«Христос, довольно муки, —
На ангельские руки
Уйди от смертной тьмы,
Скажи, чтобы с мечами
И с грозными очами
Толпе предстали мы,
Чтоб творческая сила
Пленила, устрашила,
Блуждающих во мгле,
И царство благодати
Трудами нашей рати
Воздвиглось на земле».
Сказал ему Спаситель:
«Не ты судеб решитель,
Напрасно ты спешил.
Насилия не надо, —
Любовь и в безднах ада
Сильней небесных сил.
Одна неправда — тленна.
Бессмертна, неизменна,
Как истина, любовь.
Пред ней трепещет злоба, —
Из мёртвой сени гроба
Она восстанет вновь».
Не знаю почему, опять влечет меня
На тот же перекресток.
Иду задумчиво, и шум разгульный дня
Мне скучен так и Жесток.
Потрясена душа стремительной тоской,
Тревогой суетливой,
И, как зловещий гром, грохочет надо мной
Шум гулкий и гулливый.
Несется предо мной, как зыбкая волна,
Толпа, толпу сменяя.
Тревожа душу мне, но обаянье сна
От сердца не сгоняя.
Очарователь-сон потупленный мой взор
Волшебствами туманит,
И душу манит вдаль, в пленительный простор
И сердце сладко ранит.
Но что мне грезится, и что меня томит,
Рождаясь, умирает, —
С безбрежной вечностью печальный сон мой спит,
А жизнь его не знает.
И вот очнулся я, и вижу, что стою
На месте первой встречи,
Стараюсь выразить всю грусть, всю скорбь мою.
Кипят на сердце речи, —
Но нет ее нигде, и я стою один
В растерянности странной,
Как будто не пришел мой жданный властелин
Иль спутник постоянный.
1
Давно в степи блуждая дикой,
Вдали от шумного жилья,
Внезапно благовест великий,
Соборный звон услышал я.
Охвачен трепетным смятеньем,
Забывши тесный мой шалаш,
Спешу к проснувшимся селеньям,
Твержу: «Товарищи, я ваш!»
Унынье темное уснуло,
Оставил душу бледный страх, -
И сколько говора и гула
На перекрестках и путях!
2
Клеветники толпою черной
У входа в город нам кричат:
«Вернитесь! То не звон соборный,
А возмущающий набат».
Но кто поверит лживым кликам?
Кому их злоба не ясна,
Когда в согласии великом
Встает родимая страна?
3
В толпе благим вещаньям внемлют.
Соборный колокол велик,
Труды бесстрашные подъемлют
Его торжественный язык.
Он долго спал, над колокольней
Зловещим призраком вися,
Пока дремотой подневольной
Кругом земля дремала вся.
Свободный ветер бури дальной,
Порою мчась издалека,
Не мог разрушить сон печальный,
Колыша медные бока.
И лишь порою стон неясный
Издаст тоскующая медь,
Чтобы в дремоте безучастной
Опять бессильно онеметь.
Но час настал, запрет нарушен,
Разрушен давний тяжкий сон,
Порыву гордому послушен
Торжественно-свободный звон.
4
Слепой судьбе противореча,
Горит надеждами восток,
И праздник радостного веча,
Великий праздник, недалек.
Он куплен кровью наших братий,
Слезами матерей омыт,
И вопль враждующих проклятий
Его победы не смутит.
Возроптали иудеи:
«Труден путь наш, долгий путь.
Пресмыкаясь, точно змеи,
Мы не смеем отдохнуть».
В стан усталых иудеев
Из неведомой земли
Вереницы мудрых змеев
Утром медленно ползли.
Подымался к небу ропот:
«Нет надежд и нет дорог!
Или нам наш долгий опыт
Недостаточно был строг?»
Рано утром, в час восхода,
Голодна, тоща и зла,
В стан роптавшего народа
Рать змеиная ползла.
И, раздор меж братьев сея,
Говорил крамольник злой:
«Мы отвергнем Моисея,
Мы воротимся домой».
Чешуёй светло-зелёной
Шелестя в сухой пыли,
По равнине опалённой
Змеи медленно ползли.
«Здесь в пустыне этой пыльной
Мы исчахнем и умрём.
О, вернёмся в край обильный,
Под хранительный ярём».
Вдруг, ужаленный змеёю,
Воин пал сторожевой, —
И сбегаются толпою
На его предсмертный вой.
И, скользя между ногами
Старцев, жён, детей и дев,
Змеи блещут чешуями,
Раззевают хищный зев,
И вонзают жала с ядом
В обнажённые стопы
Их враждебно-вещим взглядом
Очарованной толпы.
Умирали иудеи, —
И раскаялись они.
«Моисей, нас жалят змеи! —
Возопил народ. — Взгляни:
Это — кара за роптанье.
Умоли за нас Творца,
Чтоб Господне наказанье
Не свершилось до конца».
И, по слову Моисея,
Был из меди скован змей,
И к столбу прибили змея
Остриями трёх гвоздей.
Истощили яд свой гости
И, шурша в сухой пыли,
Обессиленные злости
В логовища унесли.
Перед медным изваяньем
Преклоняется народ,
И смиренным покаяньем
Милость Божию зовёт.