Как я страдал… И в тишине
Ночей не ведал я утех…
Но тихо ты пришла ко мне
Приветна, словно свет во мгле,
Сквозь окна озаривший снег.
Как будто теплая рука
Легла на сердце мне легка,
И замерла моя тоска…
Доверье, искренность, любовь
Семья, как радостная новь…
Твоя рука в руке моей, —
И мой покой теперь полней…
Зима прошла. Весенний шум
Извечных звезд желанным светом
На золотых дорогах дум
Горит ласкающим приветом…
Расцвел цветок любви прекрасный, —
И в нашем сердце своевластно
Проснулась страсть… Мой первый свет,
Тебе восторженный привет!
Друг мой, баюкай меня, —
Руку на лоб положи,
Нежное слово скажи...
Друг мой, баюкай меня...
Утренний голос твой мил.
Ты поцелуешь меня...
Я утомлен, я без сил...
Знаю: ты любишь меня...
Ночь истомила меня.
День заглянул к нам в окно.
Вялый и скучный, давно
Дождь барабанит, томя...
Друг мой, баюкай меня, —
Руки на лоб положи,
Нежное слово скажи...
Ты, как заря, для меня!
Ласка в любимых руках,
Свет в твоих тихих словах, —
Свет золотистый зари...
О, говори, говори!..
Скуку-докуку развей,
И прогони мою грусть...
Друг мой, с тобой веселей
Я за работу возьмусь,
К жизни бодрее вернусь.
В садах, что ночью открываются.
— Цветы по клумбам, рампы из огней. —
Печальные, как хоровод теней,
Бесшумно женщины идут и возвращаются.
Блестящий от огней,
Наполнен мутных испарений
От золоченой панорамы дней
Дрожащий воздух разложений.
Алмазными гвоздями газа
Заклепан потемневший свод;
Печаль колонн все выше, а за
Печалью неба темный грот.
И ртутью льют кустарники сверканий
На круглые площадки серный свет:
И отраженный памятник согрет
Размерным колыханьем содроганий.
Огромный город издали
Шумит и светится как море, —
Своими светами в пыли
Там рестораны, бары спорят.
А здесь шурша, шумящими шелками,
Огненнорыжими пленяя волосами,
Цветок соблазна жадно сжав руками,
Проходят женщины, глядящие в упор,
И мнут ленивыми ногами
Зеленый ласковый ковер.
И медленно — процессия полночи —
Движенье длится без конца;
Болезненный румянец вдоль лица
Зовет, пугает, манит и хохочет.
Подходит, — страстный зов улыбкой на лице —
И изможденные до муки,
Такие цепкие, протягивает руки, —
И преступление сверкает на кольце.
И траурно-огромные глаза
Таят безумной страсти страх,
Отмеченные роком — как гроза —
Глаза как гвозди на гробах.
Над ними лоб повязкой белой
Над слепотою дум лежит.
И тянется — цветок к цветку, — дрожит
Узывный рот уверенный и смелый.
В движениях всегда одно и то же,
Зрачки во глубине бесстрастие таят,
А сердце бьется полно пряней дрожи,
И сладострастие по венам гонит яд.
И черный шелк обтягивает ноги,
На туфлях золотых и пыль и грязь.
Змея-боа исполнено тревоги,
Грызущей темноты измученную вязь.
Мучительные тени, кто вы? —
Кем коронован путь ваш золотой? —
Я узнаю вас, траурные вдовы,
О вас рыдал любовник молодой.
Их грезы беспросветно одиноки,
Уверенные в том, чего хотят,
Они в своих руках таят
Людскую душу — счастье, вздохи.
Когда ж их день сгорит тоской,
Полны одной мечтой — бессильной —,
Что нет под гробовой доской
Любви подземной, замогильной.
В ночных садах, гримасой сновидений,
Бесшумно и неисследимо
Проходят бледных женщин тени
С душою траурной. Непоправимо. Мимо.
В тумане лики строгих башен,
Все очертанья неясны,
А дали дымны и красны,
И вид огней в предместьях страшен.
Весь изогнувшись, виадук
Над грустною рекой вздымался,
Громадный поезд удалялся
И дрбезжал, скользил,—и вдруг
Вдали рождал усталый звук.
Как звук рожка, свист пароходов…
И вот по улицам, мостам,
По переулкам, площадям
Толпы спешащих пешеходов
Скользят, как в вихре суеты,
На фоне мрачной пустоты,
Как тени, призрачные тени.
А запах нефти, запах серы
Ползет над городом без меры.
Душе людей теперь желанно,
Что невозможно и что странно,
И скрыты в блеске украшений
Следы добра и преступлений.
Кругом, закутавшись в туманы,
Грустят на площади фонтаны.
Колонна золотая, белеющий фронтон—
Как чей-то вечно мертвый, всегда гигантский сон.
На город давит мощь столетий,
И мигом прошлое восстанет,
И обольстит, и нас обманет,
И тени прошлого пройдут.
Мы в лоне прошлого, как дети;
На город давит мощь столетий,
Века, века парят над ним,
Живут бессмертием своим,
Всегда могучим и преступным,
И в преступленьях вечно крупным;
И каждый дом и каждый камень
Живит страстей безумный пламень.
Сначала хижины и несколько монахов…
Убежище для всех и церковь вся в тиши,
Что льет наивность в полумрак души
И теплый свет бесспорного ученья,
Как жизнь, как цель, как утешенье.
Вот замки в кружевах, массивные дворцы
Монахи, приоры, бароны и вилланы,
Вот митры золотые, каски и султаны.
Борьба влечений без борьбы души;
Хоругви развеваются в тиши;
Монархов на войну влечет кичливость;
Вот лилии фальшивых луидоров,
Чтоб скрыть грабеж страны от смелых взоров.
Мечом они ваяют справедливость,
И преступленье здесь одно: «трусливость».
Но вот рождается наш город современный,
На праве хочет он воздвигнуться, нетленный;
Народов когти, челюсти царей;
Чудовища тревожат сон ночей;
Подземный гул могучего стремленья
Несется к идеалам вожделенья;
А вечером здесь слышен стон набата,
Душа пожаром разума обята
И речи воли радостно твердит,
А сзади Революция стоит;
И книги новые стремительно хватают,
Как предки библию, их с жадностью читают
И ими жгут сердца свои.
Потоки крови потекли,
Катятся головы, вот строят эшафоты,
Душа у всех полна властительной заботы;
Но несмотря на казни и пожары
В сердцах сверкают те же чары.
На город давит мощь столетий,
Но город вечно тот же, тот,
Хотя на штурм пойдет народ
И будет поджигать убийственные мины.
Свидетелем Он будет мировой кончины,
И будет город жить, как в час свой первый.
Какое море дух его! Какая буря его нервы!
Влечений узел—жизни тайна
В нем усложняется случайно.
Всю землю лапою железной
В своей победе он займет
И в поражении найдет
Весь мир своею бездной.
И города могучий свет
Доходит даже до планет.
Века, века парят над ним.
В клубах туманов и паров
Его Душа блуждает утром,
Заря дарит их перламутром,
Грустит Душа безумных городов.
Душа пустынна, как соборы,
Что сквозь туманы бросят взоры;
Его Душа блуждает в тенях
На этих мраморных ступенях;
В душе прохожего нависли
Лишь города больные мысли;
В ночной и дремлющей тиши
Услышь конвульсию души.
И мир восстал от долгой спячки,
Свое дыханье затаив,
Он сохраняет свой порыв,
Охвачен грезами горячки;
Порыв к тому, что невозможно,
Что только больно и тревожно;
И правят здесь землей законы золотые,
Их откопав во мгле, на алтари пустые,
Где больше нет кумира,
Мы возведем Законы Мира.
Века, века парят над ним.
Но умер старый Сон, еще не скован новый,
Еще дымится он в поту, в мечте суровой
Тех гордых сил, которым имя: труд;
Проклятья в горле их властительно встают,
Чтоб этот плач и этот крик
До неба ясного проник.
И отовсюду, отовсюду
К нему идут толпы людей,
Откроет в пасти он своей
Приют оторванному люду;
Покинув слободы, деревни,
Поля и дали, храм свой древний,
Они идут, идут к нему,
Как в безнадежную тюрьму.
Растет прилив людского моря,
И ритм мы слышим на просторе,
И он течет, как в жилах кровь,
Все вновь и вновь.
Наш сон вздымается здесь выше,
Чем дым, стелящийся по крыше
И отравляющий простор,
Куда бы ни проникнул взор.
Он всюду здесь: в тоске, и скуке,
И в страхе беспредельной муки.
Что значит зло часов безумных,
Порок в своих берлогах шумных,
Когда разверзнется стихия,
И новый явится Мессия,
Чтоб человечество крестить,
Звездою новой озарить?
Златисточерные бегут сквозь вечер кошки.
«Над жизнью, формами ее в эфире чистом,
Абстрактным мышленьем еще не возмущенном,
Непостижимом и лучистом,
Над Миром неовеществленным
Тот безначальный свет лучится строго,
Что говорит о всеединстве Бога,
Разлившего в Мирах свою предвечность.
Кому дано измерить бесконечность?
Седые мудрецы с вершин высоких гор,
Где горизонт раскинулся широко,
Пронзительно глядясь в открывшийся простор,—
И те не различают очертанья
Струящегося в Мир безмерного сиянья
Из-за предельного далекого далека».
Златисточерные те кошки пробежали
Сквозь сумрак вечера; они проскрежетали:
«Кристаллы светлые, нависшие над морем,
Нестройным морем образов, явлений,
В недвижности их стылых становлений,
Кристаллы светлые, светящие над морем,
В безбрежность мечущим волнистые затеи.
Платон, твои прекрасные и чистые идеи, —
Из них встает, растет и гибнет переменный
Мир сущностей, ежесекундно-тленный».
Златисточерные те кошки пробежали
Сквозь сумрак вечера, они проскрежетали,
И протянули когти к звездам чистым.
«Сквозь гроты глаз, ушей, открытых широко
На неисчисленные тайн земных сверканья,
Оранжевых огней своих сиянья
Мир наших чувств рассеет далеко.
Воспоминаний цепь сплетется в мысль, и твердо,
Уверенно — на мачтах черной ночи —
Она умчится в даль, наметив путь короче,
В морях Миров развеяв парус гордый.
Вот Эпикур, мечтатель убежденный.
Его открытый лоб, пестро изборожденный
Морщинами, впитавший едкий сок
Науки всех веков, пленительно высок».
Златисточерные те кошки пробежали
Сквозь сумрак вечера, — они проскрежетали,
Пролязгали, как цепь, разорванно-огнисто,
И протянули когти к звездам чистым.
«На отдых, жалкий ум! В экстазе откровений
Церковных твой покой от прежних заблуждений.
Пусть все софизмы мысль погасит беззаботно,
И тусклым золотом восточным на полотнах
Икон благочестивых мирно спит.
Вот небо христиан, — оно испепелит
Ночные стены, — и единоверца
Зальется верой, словно светом, сердце.
Рассудок снежный, спи! Растопит властный лед
Тот добрый Пастырь, что стада ведет
Поясным пастбищам в прозрачную безбрежность.
Любовь, одна любовь, — ее покой и нежность».
Златисточерные те кошки пробежали
Сквозь сумрак вечера, — они проскрежетали…
В моей душе — из дали к новой дали —
Огнистым вихрем кошки пробежали.
«Помыслить, усомниться в мысли, — значит: быть.
Вот первое окно для внутреннего света.
Идея врождена, — идеи не избыть.
Мы бесконечность мыслим, — значит: где-то
Есть бесконечность… Бог нам не солжет.
Душа — готических соборов острый взлет.
Она — смычок, и музыкой безвестной
Живится тело, инструмент чудесный».
Сквозь душу мою пробежали
Огнистые черные кошки.
Как буря вечерней печали,
Как яростный вихрь урагана,
Как гребни валов океана,
Те огненно-черные кошки.
«Вот разум, неизменный, непреложный,
В извивах мозга кроясь, полновластно
Он управляет опытом, бесстрастно
Определяя верный шаг и ложный.
Возникший раньше чувств, понятий, — властелин
Всего живущего. — О, только он один
Доверия бескрайнего достоин.
К невозмутимой глубине глубин
Его склоняется философ, мысли воин».
Чернеющие кошки пробежали
Сквозь сумрак вечера, они проскрежетали,
И зеркало моих открытых глаз
Царапали когтями в звездный час.
Душа растерзана, она от крови ала,
Агонизирует; мечта моя устала
От их укусов, и затрепетала.
И сердце мне пронзили смерти жала.
«Последний цвет в лесу существований,
Спустя мильоны дней, рассеянных вдали,
По воле случая на пастбищах земли
Пророс причудливо среди других созданий
На стебле „человек“ махровый „разум“ цвет.
Едино вещество, единая и сила, —
Различия меж ним и всей Вселенной нет.
Сквозь бесконечность цепью лет и лет
Его влечет — куда? — застылая могила.
И Мир за Миром тайно возникает,
И каждый вкруг него вращает факел свой;
Затерянный в их вечности немой,
По всем дорогам человек блуждает.»
Вот кошки черные перебежали вечер
И мельница болезней паруса,
Напруженные ветром грозной сечи,
Развеяла в льдяные небеса.
О глыбы зимние и вихри урагана
Я бился головой, и в муке умирал, —
За раной новая вдруг открывалась рана, —
Но в умирании самом я воскресал.
И каждый вечер Вечность восставала
Вокруг меня спиралями обвала,
Внезапный страх, мучительно-великий
Мне горло стягивал, как петля, — умирал
Без хрипа я, без стона и без крика…
А кошки золотые, в тишине,
Усевшись на стене,
Глазами черными в глаза смотрелись мне.
Безумием светясь необычайным,
Горели их глаза непостижимой тайной.
Мозг мой пылал… в немом оцепененьи
За мигом миг летел, за часом длился час…
Я застывал от боли без движенья,
Не отрывая истомленных глаз,
Не отрывая глаз своих упорных
От взгляда кошек золотисто-черных.
Я — полусмутное виденье
В ночи угрюмой.
А ты — без сна, с тяжелой думой,
В тоске, в томленьи…
В твоей бессоннице упорной
Я — призрак черный;
Я — та, чьи взгляды
Тебе теперь навеять рады
Воспоминанья
О скитаньи.
Как это давно и далеко-далеко—
Пески прибережий и вечер над морем высокий!
Тогда я звала тебя в светлые дали,
Где юности зовы о жизни кричали.
Тогда я была как на празднике звуки.
Ты помнишь мои озаренные руки,
Срывавшие пояс у ветра?.. На юге с тобою
Была я в портах отдаленных
Над тихой зеркальной водою.
С тобою была я над морем
В вечерний серебряный час
Над золототканным прибоем, -
Отважный
Следил очарованновлажный
Ты блеск моих сказочных глаз.
Богиней я была
И носом корабля, —
С тобой плыла
Я кормчим у руля, —
И на груди моей блистала
Твоя мечта — она пылала.
Корабль безумье бури гнало.
А нынче, приучен
К бессоннице злой и упорной,
Сидишь ты измученный
Скукою вздорной.
И я наклоняюсь виденьем
Угрюмым
К томленьям
Твоим и безрадостным думам.
С тобой бывала я на сумрачных вокзалах,
Где на столбах железных и усталых
Шары огней — сигналы странствий алых.
Воспоминанья гаваней и отдаленных стран,
Отплытий неожиданных в безвестность и туман,
Скачки мостов изогнуто грохочущих в простор
Над зеркалами водными и над пролетом гор,
Глаза углей пылающих и блики от огня
На стенках у котлов, все это — я, и я.
А волосы мои? — Задумчивые дымы
На дальнем зареве, слепые пилигримы.
А помнишь крик свистка пронзительно-ночной?
О, этот крик! — И он был тоже мой.
А помнишь города, что в сумрачной печали
Свои дома до облаков вздымали,
Где тучи мрачные на горизонт убогий
Торжественно брели трагической дорогой,
Где солнце, ржавое, закатывалось в бездны,
Где холод пылью мелкой и железной
Как будто сыпался мучительно и долго —
Там, далеко… над Одером… над Волгой,
В туманах рыжих, в дали жесткой,
Где запах нефти и известки
Спирает горла переулков
У фабрик гулких?..
А помнишь города из копоти и сажи
На Севере — угрюмые пейзажи,
Где памятники — грузны, неуклюжи, —
Возносят в небо обветшалой стужи
Сквозь изгородь дождей и непомерной скуки
Свои веками скопленные муки?
А этот кран в базальтовом порту,
Что гору груза зацепив клещами
Из-за канатов на мосту,
Ее качал задумчиво над нами?
О, как давно, в минувшем плавании,
Две наши грезы в дальной гавани!
А вот еще припомни: беспечальное
Большое озеро, такое дальное;
И барки светлые на нем в ветрах из меда,
Как птицы белые поутру паруса
Хлыстами тонкими вонзались в ясность свода,
Крестом чертили небеса;
А вкруг, сквозь одичалые просторы,
Высокий свет струясь лился на горы,
И далеко на горизонтном скате
Он ровным был и белым словно скатерть;
Размеренно на водную поверхность,
Сребристым звоном напоив окрестность,
За каплей капля капала сердито
На зеркало воды из тяжкого гранита;
То озеро не знало страстной бури,
Недвижное оно молилося лазури,
Где призмы солнца, тихие полудни
В краю красы, светились изумрудней.
Как это все давно — в глубокой тишине
Два наших голоса в мечтательной стране!
И наконец: в желанном бездорожьи
Далеких Индий Снов, среди лесов и гор,
Где каждый ствол, в лиановый убор
Закутанный, молитвой был и ложью.
Где хрупкие дома и бледные лампады
Мерцали вечером скитальцам бесприютным,
Где девушки в шелках сидеть у входа рады
На легендарных львах — коврах уютных;
Они истории любви там вышивали
На пяльцах из нефрита, аметиста
Руками тонкими—принцессы иль артиста —
И в красоту блистанья дней вплетали;
Те махаоны, птицы, светляки —
Лучи к лучам и ткалось и светлело
В извивах крыльев, в нежных сгибах тела
Как ласточек парения легки.
Принцесса медленно бродила по заливу,
Белели лебеди, а там — чета влюбленных,
Взаимными признаньями смущенные,
Красиво
Ловили золото, что спало на луне.
И вот, в настороженной тишине
Работа брошена. И рады взгляды
В эмалевом дому немного отдохнуть
На пляске баядерок. И лампады
Голубоватый свет
Для всех, кто в дальний путь
Пустился, льют, — и ласка, и привет.
Воспоминания, из серебра и злата,
В далеком там, в законченном когда-то.
А нынче, вечером угрюмым,
И сожаления и думы
В тебе нежданно разбудили,
В порыве скуки, злое пламя —
Твою потерянную память.
И голоса тоски завыли
— Меланхоличные олени —
И полон поздних сожалений,
Угрюмой думы властелин
И молчаливый и согнутый
В недвижном кресле, ты, один,
Прядешь ленивые минуты.
Я — вестница, я — отблески привета
Случайностей, нежданностей…
О, как ты их любил,
Когда — отважный, полный сил —
Ты плыл на край безвестный света!