Эмиль Верхарн - стихи про город

Найдено стихов - 6

Эмиль Верхарн

Душа города

В тумане лики строгих башен,
Все очертанья неясны,
А дали дымны и красны,
И вид огней в предместьях страшен.
Весь изогнувшись, виадук
Над грустною рекой вздымался,
Громадный поезд удалялся
И дрбезжал, скользил,—и вдруг
Вдали рождал усталый звук.
Как звук рожка, свист пароходов…
И вот по улицам, мостам,
По переулкам, площадям
Толпы спешащих пешеходов
Скользят, как в вихре суеты,
На фоне мрачной пустоты,
Как тени, призрачные тени.
А запах нефти, запах серы
Ползет над городом без меры.
Душе людей теперь желанно,
Что невозможно и что странно,
И скрыты в блеске украшений
Следы добра и преступлений.
Кругом, закутавшись в туманы,
Грустят на площади фонтаны.
Колонна золотая, белеющий фронтон—
Как чей-то вечно мертвый, всегда гигантский сон.
На город давит мощь столетий,
И мигом прошлое восстанет,
И обольстит, и нас обманет,
И тени прошлого пройдут.
Мы в лоне прошлого, как дети;
На город давит мощь столетий,
Века, века парят над ним,
Живут бессмертием своим,
Всегда могучим и преступным,
И в преступленьях вечно крупным;
И каждый дом и каждый камень
Живит страстей безумный пламень.
Сначала хижины и несколько монахов…
Убежище для всех и церковь вся в тиши,
Что льет наивность в полумрак души
И теплый свет бесспорного ученья,
Как жизнь, как цель, как утешенье.
Вот замки в кружевах, массивные дворцы
Монахи, приоры, бароны и вилланы,
Вот митры золотые, каски и султаны.
Борьба влечений без борьбы души;
Хоругви развеваются в тиши;
Монархов на войну влечет кичливость;
Вот лилии фальшивых луидоров,
Чтоб скрыть грабеж страны от смелых взоров.
Мечом они ваяют справедливость,
И преступленье здесь одно: «трусливость».
Но вот рождается наш город современный,
На праве хочет он воздвигнуться, нетленный;
Народов когти, челюсти царей;
Чудовища тревожат сон ночей;
Подземный гул могучего стремленья
Несется к идеалам вожделенья;
А вечером здесь слышен стон набата,
Душа пожаром разума обята
И речи воли радостно твердит,
А сзади Революция стоит;
И книги новые стремительно хватают,
Как предки библию, их с жадностью читают
И ими жгут сердца свои.
Потоки крови потекли,
Катятся головы, вот строят эшафоты,
Душа у всех полна властительной заботы;
Но несмотря на казни и пожары
В сердцах сверкают те же чары.
На город давит мощь столетий,
Но город вечно тот же, тот,
Хотя на штурм пойдет народ
И будет поджигать убийственные мины.
Свидетелем Он будет мировой кончины,
И будет город жить, как в час свой первый.
Какое море дух его! Какая буря его нервы!
Влечений узел—жизни тайна
В нем усложняется случайно.
Всю землю лапою железной
В своей победе он займет
И в поражении найдет
Весь мир своею бездной.
И города могучий свет
Доходит даже до планет.
Века, века парят над ним.
В клубах туманов и паров
Его Душа блуждает утром,
Заря дарит их перламутром,
Грустит Душа безумных городов.
Душа пустынна, как соборы,
Что сквозь туманы бросят взоры;
Его Душа блуждает в тенях
На этих мраморных ступенях;
В душе прохожего нависли
Лишь города больные мысли;
В ночной и дремлющей тиши
Услышь конвульсию души.
И мир восстал от долгой спячки,
Свое дыханье затаив,
Он сохраняет свой порыв,
Охвачен грезами горячки;
Порыв к тому, что невозможно,
Что только больно и тревожно;
И правят здесь землей законы золотые,
Их откопав во мгле, на алтари пустые,
Где больше нет кумира,
Мы возведем Законы Мира.
Века, века парят над ним.
Но умер старый Сон, еще не скован новый,
Еще дымится он в поту, в мечте суровой
Тех гордых сил, которым имя: труд;
Проклятья в горле их властительно встают,
Чтоб этот плач и этот крик
До неба ясного проник.
И отовсюду, отовсюду
К нему идут толпы людей,
Откроет в пасти он своей
Приют оторванному люду;
Покинув слободы, деревни,
Поля и дали, храм свой древний,
Они идут, идут к нему,
Как в безнадежную тюрьму.
Растет прилив людского моря,
И ритм мы слышим на просторе,
И он течет, как в жилах кровь,
Все вновь и вновь.
Наш сон вздымается здесь выше,
Чем дым, стелящийся по крыше
И отравляющий простор,
Куда бы ни проникнул взор.
Он всюду здесь: в тоске, и скуке,
И в страхе беспредельной муки.
Что значит зло часов безумных,
Порок в своих берлогах шумных,
Когда разверзнется стихия,
И новый явится Мессия,
Чтоб человечество крестить,
Звездою новой озарить?

Эмиль Верхарн

Душа города


Крыши — словно миражи,
Трубы — пятна теней
В утро, полное копоти, сажи,
Сквозь извивы кровавых огней.

По набережным грязным,
Однообразным
Ползет трамвай… кривится виадук…

Вдруг
Пароход ревущий звук
Бросает сонмам привидений…
И сквозь туман
— Не явь, обман —
Людской поток… в нем все—как тени,
Тумана тени…

Воздух насыщен и нефтью и серой.
Солнце восходит неверной химерой.
Все в этих пятнах тумана и блично
И необычно…
Смотришь — и вдруг
В сердце проснулся испуг:
Может быть, нет ничего, все—лишь ложь:
Если развеять туман, ничего не найдешь…
Годы над городом грузно ползут...
Вот он, в тумане,
Город безумных желаний
И преступлений уют.
Жизнью безмерной, преступной
Он в каждый дом, в каждый камень,
Века за веками,
Вьется волной неотступной.

Сперва лишь, хижины, где власть дана попам:
Убежищем для всех служила церковь там —
На души, темные еще, она устало
Упрямой догмы свет сквозь окна изливала.
Митра да каска, платье из холста.
Монах, барон да раб — так жизнь была проста.
Но башни строились, дворцы и колокольни —
И папские кресты упрочились раздольней.
На стершихся монетах видим мы
Теперь — сквозь лилии — тот мир глубокой тьмы.
Борьба инстинктов, а не душ царила
Между соседями, — и все решала сила;
Она одна вела к несложному концу,
Где разрешалась злость жреца к жрецу.

В борьбе за первенство, единственности власти
Там город рос в ленивом безучастьи.
Народ работал, ели короли.
И только где-то там во глубине земли,
Бессильная еще, едва гудела сила,
И с колокольным звоном возносила
К извивам сумрачным потухших облаков,
По вечерам свои непонятный зов.
Из текстов и молитв — чьи замыслы: вериги, —
Подобно Библии, уже слагались книги;
И греза смутная, из года в год полней,
Росла и ширилась, все становясь ясней;
Знакомый нынче нам, в призывах революций,
Тогда их тайный смысл был непонятный, куцый;
Но намечался все ж — как бы во сне — трибун,
Тень эшафота, и пожар, и бунт.
Тысячи лет пролетели над ним,
Над городом, с жестким дыханьем своим, -
Но и в приступах дней
Он сумел сохранить и означить сильней
Все, что таилось когда-то
И жатвой созрело богатой…

Нервы — как буря! Сердца — океан!
Город в минуты побед и разрухи
— Каждый сверкающий миг —
Город велик!
Тянет лучи фонарей он, как руки
Безумно-воздето
К далеким планетам…
Дышащий злыми и темными снами
Город, он время считает веками.

О, века за веками,
Пролетевшие снами!..

О, город! В часы одичалых рассветов,
В каждом атоме пара дыша,
Без ответа
И бьется, и рвется
Его беспредельно-пустая душа —
Странно-неверная,
Жутко-химерная,
Словно в туманной дали очертания
Неразличимо-огромного здания.
Эта душа — из-за тени, как, тень -
Жадно глядит в нарастающий день;
В этой душе все былое таится,
В этой душе настоящее тмится
И все грядущее грезится-снится.

Толпы людей, лихорадочно-буйных усилий,
Брошены взмахом неведомых крылий
К увлекающей тающей цели!
Толпы людей, предвещающих новые дни…
Толпы людей, зажигающих в высях огни,
И вопрошающих клубы тумана:
Пора или рано?
Вечно упрямой, трагически бледной
Проходит толпа за толпой
К цели одной
Неизвестной, победной!

О, века за веками,
Уходящие снами!

Если греза одна отгорает,
То другая,
Огнем полыхая,
И в сердцах и в руках расцветает...
И стучит неразгаданный молот...
А город
Напряженно следит,
Как за дальней чертой
Той заветной мечтой
Даже небо горит...

Город безумием рдян!
Город мечтой неразгаданной пьян!..
Пусть в нем сердцам неизбывная стужа,
Пусть нищета в нем, пороки и ужас,
Пусть преступленья без меры, —
Все мы прощаем кошмарной химере,
Зная, что — поздно иль рано —
Придет из глухого тумана
Новый пророк — и такой еще не был!
Новые звезды он бросит на небо,
Новое солнце зажжет —
И уведет нас Вперед.

Эмиль Верхарн

Восстание

Улица с шумом тревожных шагов,
С шорохом тел, и откуда-то дико
Тянутся руки к безумию снов…
Полная грез, озлобленья и крика,
Улица ужас таит
И, как на крыльях, летит…
Улица в золоте дня,
Вечером в блеске багряном заката…
Смерть поднимается с громом набата,
В пламени ярком огня,
Смерть, будто в грезах, с мечами
И головами
На остриях,
Точно кто срезал цветы на полях…
Грохотом пушек тяжелых, больших,
Лязгом орудий глухих
Здесь исчисляется время стенаний,
Мук и рыданий…
В башнях часы, как глаза из орбит,
Выбиты злобно камнями;
Время обычной чредой не летит
Над непреклонными в гневе сердцами.
Гнев из земли изошел
К серым камням на могилах,
Гнев безпределен и зол,
С кровью кипучею в жилах,
Бледный и с воплем глухим
Смелым мгновеньем одним
Гнет разрушает столетий!
Все, что сияло в мечтах
В будущем где-то—далеком,
Все, что горело в глазах,
В сердце таилось глубоком,
И что хранила в себе
Вся человечества сила —
В этой кровавой борьбе
Гневом толпа возродила!
Праздник кровавый сквозь ужас встает,
Люди в крови, опьяненные, с криком
Бродят по трупам в безумии диком,
Радости знамя ведет их вперед.
Каски мелькают, как светлыя волны,
Вяло атака идет на народ,
Но, ослепленный и гордостью полный,
Страстно он ждет, чтоб над ним, наконец,
Вспыхнул кровавый, победный венец!
Чтоб обновиться,—убить!
Точно природа, в стремленьи
Самозабвением жить…
В пылком, безумном мгновеньи:
Жертвою пасть иль убить, —
Жизни нить вечную вить!
Вот загорелись мосты и дома,
С кровью на стенах сливается тьма;
В мутных каналах нашло отраженье
Роскоши властной последнее тленье,
И золоченыя башни строений
Город вдали окружают, как тени…
Огненно-черныя руки мелькают,
В мрак головни золотыя бросают,
Крыши горящия к небу летят,
Залпами там безпрерывно палят…
Смерть под сухой, несмолкаемый звук
Молча костлявыми пальцами рук
Валит тела, и они вдоль стены
В беге застывшем видны…
Трупы, изорваны пулями, всюду
Падают в груду, —
Отблеск на них фантастично горит,
Крик этих масок последний, ужасный
В злую улыбку кривит…
Колокол властный
Бьется, как сердце в борьбе, и гудит;
Вдруг замолкает,
Как задохнувшийся голос, со стоном глухим:
Башня под ним
Ярко пылает…
В замках старинных, с которых глядели
В город орлы золотые без слов
И отражали набег смельчаков,
Двери раскрылись, замки отлетели…
Входит толпа, разбивает шкапы,
Где сохранялись для этой толпы
Злые законы тайком,
Пламя их лижет своим языком,
Гибнет их прошлое, черное, злое…
Льется в подвалах вино дорогое,
С темных балконов бросают тела,
Воздух они разрезают безсильно…
Роскошь, сокровища,—все, что обильно
Жадность преступная в жизни взяла,
Блещет на голой земле…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Город во мгле
Вспыхнул страной золотою, пурпурной,
Смотрит он к дали рокочущей, бурной,
Ярко пылает корона на нем…
Гнев и безумье горящим кольцом
Жизнь охватили и тесно сжимают,
Кажется—миг и земля задрожит!
Мрачно пространство горит,
Ужас и дым к небесам подплывают…
Чтоб создавать, обновиться,—убить!
Или убить, чтобы пасть, все равно!
Двери раскрыть или руки разбить…
Будет зеленой весна или красной,
Разве не все в ней величья полно,
Силы клокочущей, вечно прекрасной!

Эмиль Верхарн

Женщина в черном


— В городе злато-эбеновом
По перекресткам
Неведомо
Куда ты идешь,
Женщина в черном с усмешкой жесткой?
Кого ждешь?

— Псы погребальных надежд воют во мне вечерами,
Воют на луны моих трауром схваченных глаз,
Лязгают злобно зубами
На луны, молчанием скованных глаз, —
Воют они без конца, вечерами
Воют на луны траурных глаз.

Какое шествие печальных похорон
В копне моих волос всех этих псов пленяет?
Движенье бедер или тела тон,
Что золотым руном сверкает?

— Женщина в черном, с усмешкой жесткой,
На перекрестке
Кого ждешь?

— Какой же горизонт, набатом возмущенный,
Волной моих грудей их гонит в черный рай,
И на губах моих какой волшебный край
Валгалла обещает пораженным?

Я — ужас и огонь неистребимой власти
Для этих псов,
Что лижут всю меня в порыве ярой страсти, —
Когда любой из них и смерть принять готов…

— Так много прошло утомительных дней, —
Кого же ты ждешь все сильней и сильней?

— Мои руки вонзаются жадно,
Разжигая пожары в крови, —
Но бегут к ним, бегут неоглядно
Ненасытные в жажде любви.

Мои зубы, как камни из злата,
Украшают сверкающий смех…
Я прельщаю, как смерть, без возврата
И как смерть я доступна для всех.

Я скитальцам усталым и жалким
Предлагаю мерцающий сон,
И тело даю: катафалк им
Для безумства в свечах похорон.

Я дарю им грызущую память
О пришествии к царским вратам, —
Вознося мое тело, как пламя,
Богохульств к голубым небесам.

Поднялась я над веком железным,
Словно башня в закатном огне.
Я — погибель. Я — темная бездна…
Все клянут, — но приходят ко мне,

И разрушенным сердцем алкают,
Злобу в бешенстве страсти тая…
Омерзительна я, да, — я знаю, —
Но продажная ласка моя —

Все сметает на пурпуре оргий…
Вейся, ужаса царственный плащ!
Алой крови безумны восторги…
И — любви беспощадный палач.

— Столько томительных дней ты идешь,
Женщина в черном, с усмешкой жесткой, —
Кого ждешь
На перекрестках?

— Старое солнце тускнеющим жаром
Кинуло золото по тротуарам.
Город, как женщина, в страстной печали
Тянется к солнцу. Огни засверкали
Мерцающей цепью… Пробил мой час.
И бродят медлительно,
И воют томительно
Собаки в зрачки моих траурных глаз.

Галлюцинируют глаза собак, — я вижу, —
Но что они найдут вдоль тела у меня?
Волной грудей измучу их, томя,
Но ни к каким свершеньям не приближу.

Да и сама я знойной лихорадкой
Заражена в дрожаньи губ моих, —
Какие ж горизонты болью сладкой
Влекут меня на вой безумный их?

Что за огонь безумства, вихрь кошмара
По перекресткам гонит пред собой
Меня, как пламя буйное пожара,
Царицу властную безвольною рабой?

— Ми́нуло много томительных дней
На перекрестках, —
С усмешкою жесткой
Кого же ты ждешь все сильней и сильней?

— Сегодня — может быть — замкнется хоровод:
Придет единственный, по ком грустит мой сон, —
По тайной воле Рока он придет…
Кто будет он?

Безумие, как мука без предела,
Волнует груди, — и они немеют;
Оно в руках моих, не раз убивших смело,
Бежит огнем, — и побледнело тело…
Глаза мои бояться не умеют.
На всякий ужас я давно согласна:
Я — высшая вершина всех соблазнов!..

Кто встретит эту ночь в моем чулане?

— Женщина в черном, с усмешкой жесткой,
На перекрестке
Кого ждешь?

— Того, кто нож оставит в ране!

Эмиль Верхарн

Революция


Улица словно летит
В топоте толп… этих тел
Струю за струею струит —
Где им конец?.. Где предел
Для этих ветвящихся рук,
Обезумевших вдруг?
Буйство и вызов на бой
В этих руках, — их прибой
Злобой горит…
Улица золотом алым блестит
В глубине вечеров,
И струит
Топот и грохот буйных шагов.

Здесь Смерть, во весь рост,
В гремящем набате встает.
Смерть возникает из грез,
Таясь, за огнями, мечами,
И головами
На стебле мечей,
Что горячей
Самых алых цветов
Расцветают над топотом,
Грохотом буйных шагов.

Гул артиллерии — кашель тяжелый и жесткий,
Гул артиллерии — мерно-глухая икота
На перекрестке
Там, с поворота...
Этот кашель громоздкий
И жесткий
Разбитому времени меру и счет
Ведет
Удар за ударом — гремящие молоты, —
Оттого что камнями расколоты
Глаза обезумевших снов
Диски часов.

Прежнему времени нынче конец.
Времени нет
Для безумных и смелых сердец
Этих бесчисленных толп,
Пролетающих и зажигающих
Ярости свет.

Под гул артиллерии
Буйство встает из земли,
И клубится в пыли
Над серой глухой мостовой, —
Словно прибой
Алой крови в артерии,
Безмерное буйство сквозь грохот и вой.
Бледное буйство, оно задыхается:
В короткий блистающий миг —
Под топот и грохот и крик —
Завершается
Все, что искали и ждали
Века сквозь вуали печали.
Все, что казалось далеко,
Таилось в грядущих веках,
Под пушечных рокот и клекот
Лучится в огнистых глазах,
Встает — на яву, не во снах —
Сквозь бурю и страх
В опьяненных сердцах.
Здесь тысячи рук, потрясая оружьем, воздеты
Приветствовать новые миру планеты.

Это праздник кровавый цветет.
И алое знамя в восторге
Ветер ужаса рвет…
Люди проносятся в оргии
Опьяненно, багрово...
Солдатские каски блестят…
А руки устали, — но снова
И снова залпы трещат:
Народ захотел, наконец,
Чтобы буйной победы венец
Засверкал и кроваво и ало
Над его головою усталой.

Убивая — творить! Созидая — убить!
Так природа творит исступленно,
Опьяненно.
Да, убей! Или жертвуй собой
Ради жизни иной!

Пылают дома и мосты.
А сумерки черным челом
Наклонились с иной высоты
Над кровавым огнем.

Город вокруг громоздит
Баррикады вечерних теней.
Руки огней протянулись длинней:
В небо летит
Ослепительный ряд
Искр — опьяненный каскад.

Ба! Стрельба!..

Смерть деловито и жестко
Размерной и четкой стрельбой
На перекрестках
Срубает тела пред собой.
Падают трупы на трупы, —
Словно перила и немы и тупы,
В свинцовом молчаньи,
Лохмотья растерзанных тел
В пожарном сияньи, —
И жуткой гримасой ложится
Отблеск пожара — мучительно-бел —
На мертвые лица.

Колокол бьется на башне,
Словно сердце безмерной борьбы.
Покоряясь веленьям судьбы, —
И звон, невсегдашний,
Стоном кричит.
А башню испуганно лижет
Огонь… вот он ближе… и ближе…
И колокол сразу молчит.

И дворец, что когда-то царил
Над покорной толпой, он теперь
Золоченую дверь
Перед ней отворил.
В клочья порваны своды законов, —
Страницы летят
Из окон, с балконов
И в пыли под ногами шуршат…
И груду бумаги своим языком
Жадно лижет пылающий факел,
Чтобы самую мысль о былом
Скрыть под пеплом во мраке…
С балконов бросают людей, и от муки
Скрючено тело в злую черту,
И косят одну пустоту
Их разверстые руки.

В церквах
Разбиты иконы, и лежат некрасиво
Осколки икон в алтарях
На полу, словно спелое жниво…
И — решенный вопрос —
Там бескровный и длинный Христос
На последнем гвозде опечаленно вниз
Безнадежно повис...
Богохульство растет,
Все ломает и рвет,
Разливает причастье, елей —
И в углу
На полу
Там от них только грязь под ногами людей.

Радость убийства, отчаянья, страха
Искрится в душах… И звезды из мрака
Смотрят, как в вихре кровавых огней
— Словно безумием тронут —
Город, весь город, блестит все сильней,
Ввысь вознося золотую корону.

Буйство и ужас сплетают звено:
Спаяны люди, все люди, в одно.
Мнится, что даже и воздух горит,
Мнится: земля под ногами дрожит.
А черные дымы, сплетаясь, свиваются,
И в небе холодном извивно качаются…

Убивать, созидать здесь — одно…
И упасть, умереть — все равно!
Открывай, или руки сломай,
Чтобы вспыхнул зеленый и радостный Май!
Этим Маем и красною этой весной
Задыхаясь, встает пред тобой
Роковая всевластная сила,
Та, что душу твою опьянила.

Эмиль Верхарн

Та, что о странствиях


Я — полусмутное виденье
В ночи угрюмой.
А ты — без сна, с тяжелой думой,
В тоске, в томленьи…

В твоей бессоннице упорной
Я — призрак черный;
Я — та, чьи взгляды
Тебе теперь навеять рады
Воспоминанья
О скитаньи.

Как это давно и далеко-далеко—
Пески прибережий и вечер над морем высокий!

Тогда я звала тебя в светлые дали,
Где юности зовы о жизни кричали.
Тогда я была как на празднике звуки.
Ты помнишь мои озаренные руки,
Срывавшие пояс у ветра?.. На юге с тобою
Была я в портах отдаленных
Над тихой зеркальной водою.

С тобою была я над морем
В вечерний серебряный час
Над золототканным прибоем, -
Отважный
Следил очарованновлажный
Ты блеск моих сказочных глаз.

Богиней я была
И носом корабля, —
С тобой плыла
Я кормчим у руля, —
И на груди моей блистала
Твоя мечта — она пылала.
Корабль безумье бури гнало.

А нынче, приучен
К бессоннице злой и упорной,
Сидишь ты измученный
Скукою вздорной.
И я наклоняюсь виденьем
Угрюмым
К томленьям
Твоим и безрадостным думам.

С тобой бывала я на сумрачных вокзалах,
Где на столбах железных и усталых
Шары огней — сигналы странствий алых.

Воспоминанья гаваней и отдаленных стран,
Отплытий неожиданных в безвестность и туман,
Скачки мостов изогнуто грохочущих в простор
Над зеркалами водными и над пролетом гор,
Глаза углей пылающих и блики от огня
На стенках у котлов, все это — я, и я.
А волосы мои? — Задумчивые дымы
На дальнем зареве, слепые пилигримы.
А помнишь крик свистка пронзительно-ночной?
О, этот крик! — И он был тоже мой.

А помнишь города, что в сумрачной печали
Свои дома до облаков вздымали,
Где тучи мрачные на горизонт убогий
Торжественно брели трагической дорогой,
Где солнце, ржавое, закатывалось в бездны,
Где холод пылью мелкой и железной
Как будто сыпался мучительно и долго —
Там, далеко… над Одером… над Волгой,
В туманах рыжих, в дали жесткой,
Где запах нефти и известки
Спирает горла переулков
У фабрик гулких?..

А помнишь города из копоти и сажи
На Севере — угрюмые пейзажи,
Где памятники — грузны, неуклюжи, —
Возносят в небо обветшалой стужи
Сквозь изгородь дождей и непомерной скуки
Свои веками скопленные муки?
А этот кран в базальтовом порту,
Что гору груза зацепив клещами
Из-за канатов на мосту,
Ее качал задумчиво над нами?

О, как давно, в минувшем плавании,
Две наши грезы в дальной гавани!

А вот еще припомни: беспечальное
Большое озеро, такое дальное;
И барки светлые на нем в ветрах из меда,
Как птицы белые поутру паруса
Хлыстами тонкими вонзались в ясность свода,
Крестом чертили небеса;
А вкруг, сквозь одичалые просторы,
Высокий свет струясь лился на горы,
И далеко на горизонтном скате
Он ровным был и белым словно скатерть;
Размеренно на водную поверхность,
Сребристым звоном напоив окрестность,
За каплей капля капала сердито
На зеркало воды из тяжкого гранита;
То озеро не знало страстной бури,
Недвижное оно молилося лазури,
Где призмы солнца, тихие полудни
В краю красы, светились изумрудней.

Как это все давно — в глубокой тишине
Два наших голоса в мечтательной стране!

И наконец: в желанном бездорожьи
Далеких Индий Снов, среди лесов и гор,
Где каждый ствол, в лиановый убор
Закутанный, молитвой был и ложью.
Где хрупкие дома и бледные лампады
Мерцали вечером скитальцам бесприютным,
Где девушки в шелках сидеть у входа рады
На легендарных львах — коврах уютных;

Они истории любви там вышивали
На пяльцах из нефрита, аметиста
Руками тонкими—принцессы иль артиста —
И в красоту блистанья дней вплетали;
Те махаоны, птицы, светляки —
Лучи к лучам и ткалось и светлело
В извивах крыльев, в нежных сгибах тела
Как ласточек парения легки.

Принцесса медленно бродила по заливу,
Белели лебеди, а там — чета влюбленных,
Взаимными признаньями смущенные,
Красиво
Ловили золото, что спало на луне.

И вот, в настороженной тишине
Работа брошена. И рады взгляды
В эмалевом дому немного отдохнуть
На пляске баядерок. И лампады
Голубоватый свет
Для всех, кто в дальний путь
Пустился, льют, — и ласка, и привет.

Воспоминания, из серебра и злата,
В далеком там, в законченном когда-то.

А нынче, вечером угрюмым,
И сожаления и думы
В тебе нежданно разбудили,
В порыве скуки, злое пламя —
Твою потерянную память.
И голоса тоски завыли
— Меланхоличные олени —
И полон поздних сожалений,
Угрюмой думы властелин
И молчаливый и согнутый
В недвижном кресле, ты, один,
Прядешь ленивые минуты.

Я — вестница, я — отблески привета
Случайностей, нежданностей…
О, как ты их любил,
Когда — отважный, полный сил —
Ты плыл на край безвестный света!