«Сеньор, я голоден, устал, полуодет…
О, сжальтесь надо мной во имя Бога!..
Молю вас, помогите мне…» — «Нет, нет!»
«Во имя взоров милой!..» — «На немного…»
Прободено светило дня
невидимым копьем…
«О Боже! помяни меня
во Царствии Твоем!..»
Высокий факел преклоня,
звезда поет псалом…
«О Боже! помяни меня
во Царствии Твоем!..»
Се — три креста, и вздох, стеня,
пронесся на одном:
«О Боже! помяни меня
во Царствии Твоем!..»
И, жизнь погибшую кляня.
я пал перед Крестом:
«О Боже! помяни меня
во Царствии Твоем!..»
1.
Мы низвели Коран в святую ночь Алькадра.
2.
Кто изяснит тебе, что значит ночь Алькадра.
3.
Несчетных месяцев длиннее ночь Алькадра.
4.
И Дух и Ангелы нисходят в ночь Алькадра,
Чтоб на год разрешить в ту ночь дела Вселенной.
5.
И до зари лишь мир царит всю ночь Алькадра.
О Боже! Ты ведаешь эти терзанья!
Прими же от бедного сына дары, —
Поблекший венок в тихий час расставанья,
Земли и горячего солнца созданье
Кладу я над телом сестры!
О, Боже! Ты видишь мое изнуренье!..
Луна побледнела, мрак ночи — черней…
О, Боже! луч славы бессмертной пролей
На бедное уединенье,
Дай луч благодати Твоей!..
О Боже! открой мне святые пути,
Изнывшую душу мою просвети!
Ты ведаешь, этих восторгов страданье —
Последней травы надо льдом увяданье!
О Боже, что со мной? Увы, я весь в слезах,
В моей душе восторг, в моей душе страданье,
Ужель в добре и зле — одно очарованье,
Я плачу, я смеюсь, исчезнул в сердце страх,
Я слышу трубный глас на вражеских полях,
Призыв к оружию, и, полный ликованья,
Сонм белых ангелов и голубых в сиянье
Несется предо мной на радостных крылах…
Ты, Боже. милосерд, я шлю Тебе молитвы,
Но страшно думать мне, что пылкою душой
Я приобщусь к Тебе в пылу жестокой битвы,
И вновь робею я, и дух трепещет мой,
Надежды робкие мне снова изменяют,
И вновь уста мои молитву повторяют!..
О, возлюби меня — всемирное лобзанье,
Я — твой смущенный взор и гордые уста,
Твоя больная плоть, твоей души страданье,
Я вечный Бог, дерзай и возлюби Христа!
Как серны робкий бег — твоей души исканье,
Моей любви тебе доступна ль высота,
Она умчит твой дух в те горние места,
Где золотит хребты небесное сиянье…
Безоблачная ночь!.. дрожащих звезд мирьяды
И кроткий лик луны, то — свет моих очей,
Там ложе светлое полно моей отрады
Среди дымящихся туманами полей…
Я свой завет любви пред вами возвещаю,
Я, всемогущий бог, твоей любви алкаю!
Идет навстречу мне странник,
высок, величав и строг.
— Кто Ты, Божий посланник?
Отвечает Он тихо: «Я — Бог!»
Речь старца что гром призывный,
в руках — золотой ларец,
в ларце том — замок дивный,
в том замке — храм и дворец.
Во дворце — огни да злато,
и двенадцать рыцарей в нем
средь дам, разодетых богато,
сидят за круглым столом.
Поют; под ладные песни
вращается стол и мир,
каждый час светлей и чудесней
их вечный, радостный пир.
Во храме — строги тени;
бледнее мертвецов
склоняют там колени
двенадцать чернецов.
Сам Бог внимает строго
святую их печаль,
в том храме — сердце Бога,
в том храме — святой Грааль!
Речь старца — гром призывный;
вот Он закрыл ларец,
исчезли замок дивный,
храм и дворец.
Сокрылся старец строгий;
один я в тьме ночной,
иду — и две дороги
бегут передо мной.
Рыцарь, я тебе не верю!
Пламень сердца скрыт бронею,
и твоей перчатки страшно
мне холодное пожатье.
Страшен мне твой крест железный —
рукоять меча стального,
речь сквозь черное забрало…
Я тебе не верю, Рыцарь!
Рыцарь, страшны мне рассказы
про зверей и великанов,
страшны мне святые гимны,
что поют самосожженье.
Рыцарь, Рыцарь, будь мне братом!
опусти свой щит тяжелый,
подними свое забрало
и сойди с коня на землю!
Рыцарь, я не королева,
не волшебница, не фея!
Видишь, выплаканы очи
и безжизненны ланиты!
Знаешь, вещий сон мне снился,
(я была почти ребенком),
говорят, что сны от Бога,
был то сон, была то правда?
Как-то я порой вечерней
под окном одна грустила,
вдруг в окне предстал мне Рыцарь,
чудный рыцарь, Рыцарь Белый.
Трижды он позвал: «Мария!»
и исчез, а я не знала,
то мое ль он назвал имя,
или Деву Пресвятую!
Мне одежду лобызая,
он исчез во мраке ночи.
только там на дальнем небе
сорвалась звезда большая!
И во мне звучит немолчно
с этих пор призыв «Мария!»
Говорят, что сны от Бога,
был то сон, была то правда?
Я с тех пор, как неживая,
я не плачу пред Мадонной;
на Ее груди Младенец,
я же вовсе одинока.
Будь мне братом, милый Рыцарь!
О, сойди ко мне на землю,
чтоб остаток дней могла я
на груди твоей проплакать.
Твой узаконенно-отверженный наряд —
туника узкая, не медленная стола,
струями строгими бегущая до пят,—
но ты надменный взгляд
роняешь холодно, как с высоты престола.
Весталка черная, в душе, в крови своей
зажегшая огни отверженной святыне,
пускай без белых лент струи твоих кудрей.
Не так ли в желтой тине,
киша. свивается клубок священных змей?
Когда ты возлежишь в носилках после пляски,
едва колышима, как на водах в челне,
небрежно развалясь, усталая от ласки,
вся — бред восточной сказки,
прекрасна ты и как понятна мне!
Прикрыв кокетливо смешной парик тиарой,
Цирцея. ты во всех прозрела лишь зверей:
раб, гладиатор, жрец, поэт. сенатор старый
стучатся у твоих дверей,
равно дыша твоей отравою и чарой.
Пусть ты отвергнута от алтарей Юноны,
пускай тебе смешон Паллады строгий лик,
пускай тебе друзья продажные леноны,
твой вздох, твой взор, твой крик
колеблет города и низвергает троны.
Но ты не молишься бесплодным небесам,
богам, воздвигнутым на каждом перекрестке!
Смотри, во всем тебе подобен Город сам:
свободу бросив псам,
как ты, он любит смерть и золотые блестки!
К меняле грязному упавшая на стол,
звезда, сверкай, гори, подобная алмазу,
струи вокруг себя смертельную заразу
патрицианских стол,
чтоб претворилась месть в священную проказу!
Венера общих бань, Киприда площадей,
Кибела римская, сирийская Изида,
ты выше всех колонн, прочней, чем пирамида;
богов, зверей, людей
равно к себе влечет и губит авлетрида!
Пускай с лобзания сбирает дань закон,
и пусть тебя досель не знают ценза списки,
ты жрица Города, где так же лживо-низки
обятия матрон,
и где уж взвешен скиптр, и где продажен трон!
Не все ль мы ждем конца? Не все ли мы устали —
диктатор и поэт, солдат и беглый раб —
от бесконечных тяжб и диких сатурналий?
На каждом пьедестале
из теста слепленный уж вознесен Приап!
Рабыня каждого, мстя каждому жестоко,
ты поражаешь плод во чреве матерей,
ты в язвы Запада вливаешь яд Востока,
служа у алтарей
безумья до конца, бесплодья и порока.
Но вот уж близится Креста Голгофы тень,
раба, ты первая падешь к Его подножью,
благоухающих кудрей роняя сень,
лобзая ногу Божью,
и станет первою последняя ступень!
Простой сутаною стан удлиняя тощий,
смиренный, сумрачный — он весь живые мощи,
лишь на его груди великолепный крест
сверкает пламенем холодных, мертвых звезд.
Остыв, сжигает он, бескровный, алчет крови,
и складка горькая легла на эти брови.
И на его святых, страдальческих чертах
печать избранника, отверженника страх;
ему, подвижнику, вручен на труд великий
огонь светильника святого Доминика,
и уготована божественная честь,—
он весь — спокойная, рассчитанная месть.
Плоть грешников казня, он голубя безгневней,
он Страшного Суда вершит прообраз древний.
И мановением державного жезла
он всю Вселенную испепелит дотла.
Хоть, мудрый, знает он, что враг Христа проклятый
наложит черные и на него стигматы,
и братии тысячи сжигая, знает он,
что много тысяч раз он будет сам сожжен.
Запечатлев в веках свой лик ужасной славой,
ждет с тайной радостью он свой конец кровавый.
И чтит в себе свой сан высокий палача
и дланью Господа подятого бича.
Ступени алтаря отдав безумно трону,
он посохом подпер дрожащую корону,
но верный раб Христов, Господен верный пес
всех им исторгнутых он не залижет слез.
Он поборол в себе все страсти, все стихии,
песнь колыбельная его: «Avе Marиa!..»
О, да, он был другим, над ним в часы скорбей
парили Ангелы и стаи голубей,
он знал блаженство слез и кроткой благостыни,
мир одиночества и голоса в пустыне,
когда ему весь мир казался мудро-прост,
когда вся жизнь была молитва, труд и пост.
И зароненные рукой Пречистой Девы
в его душе цвели нетленные посевы;
когда его простым словам внимали львы,
склонив мечтательно роскошные главы;
он пил, как влагу, звезд холодное мерцанье,
он ведал чистые восторги созерцанья.
Благословляя все, он, как Франциск Святой,
был обручен навек лишь с Дамой Нищетой.
И он вернулся к нам… С тех пор ему желанно
лишь «Откровение» Святого Иоанна.
И вот, отверженный, как новый Агасфер,
он в этот мир низвел огонь небесных сфер.
И вот за Бога мстя, он мстит, безумец, Богу,
пытаясь одолеть тревогою тревогу.
Но злые подвиги, как черных четок ряд
обвили грудь его, впиваются, горят.
Над ним поникнул Крест и в нем померкла Роза,
вокруг зиянье тьмы, дыхание мороза,
и день и ночь над ним безумствует набат
и разверзается неотвратимый Ад!..
Люблю тебя, отверженный народ,
зову тебя, жестокий и лукавый!
Отмети врагам изменою за гнет…
В столетиях влачишь ты след кровавый.
На грани меж разверстых двух миров,
то Дьяволом, то Богом искушаем,
ты жил в аду, лишь разлучился с раем,
ты ведал пытки, ужасы костров.
Ты избран был велением Ягве,
ты созерцал полет тысячелетий,
венец созвездий на твоей главе,
перед тобой не боле мы, как дети…
Проклятия ты небу воссылал,
перед тобой склонялись все народы,
столп пламени перед тобой пылал
и расступались вспененные воды.
Твой страшный лик постигнул до конца
сверхчеловек— и в ужасе, бледнея.
ударами всевластного резца
вдруг изваял рогатым Моисея.
В твоих сынах не умер Соломон,
пусть на тебе столетий паутина,
тебя зовет бессмертный твой Сион,
забытых дней волшебная картина!
Еще живут в устах твоих сынов
горячие, гортанные напевы,
и, опаленные пустыней, девы
еще полны роскошных, знойных снов.
В обятиях любви сжигать умея,
они живут и царствуют в мечтах;
лобзание язвительного змея
еще горит на пурпурных устах!
На их кудрях гремящие монеты
прекрасней всех созвездий и луны;
как гром тимпанов, песни старины,
пусть в наши дни прославят их сонеты.
Пусть блещет ад в сверканье их зрачков!..
Их взор. что звал к полуденной истоме,
угас во тьме, под тяжестью оков,
на торжище, в тюрьме, в публичном доме!
Израиль жив! — Бродя в песках пустыни,
ты изнывал, сгорал, но не угас,
и кажется, что, словно тень, доныне
твой Агасфер блуждает между нас!
Былых веков безжизненные груды
не погребли твоих счастливых дней…
Еще ты жив, тысячелетий змей,
дари же нам лобзание Иуды.
Мятежник, богоборец дерзновенный,
предав, ты бога лобызал в уста,
мы все Христом торгуем ежедневно,
мы распинаем каждый миг Христа!
Словам любви ты, мудрый, не поверил
и яростно кричал: — «Распни, распни!..»
Но ты, молясь, кляня, не лицемерил,
как лицемерим все мы в наши дни!
Истерзанный, осмеянный врагами,
ты, отданный и пыткам и бичам,
в стране теней, засыпанной снегами,
свободу дашь своим же палачам!..
Один закон безмерного возмездья
о, начертай на знамени своем,
еще ты жив… святой вражды лучом
воспламени угасшие созвездья!
Из мертвых скал неистовым ударом
вновь источай в пустыне пенье вод,
и столп, что вел к свободе твой народ,
пусть вспыхнет в сердце мировым пожаром.