О боге болтая,
О боге болтая, о смирении говоря,
помни день —
помни день — 9-е января.
Не с красной звездой —
Не с красной звездой — в смирении тупом
с крестами шли
с крестами шли за Гапоном-попом.
Не в сабли
Не в сабли врубались
Не в сабли врубались конармией-птицей —
белели
белели в руках
белели в руках листы петиций.
Не в горло
Не в горло вгрызались
Не в горло вгрызались царевым лампасникам —
плелись
плелись в надежде на милость помазанника.
Скор
Скор ответ
Скор ответ величества
Скор ответ величества был:
«Пули в спины!
«Пули в спины! в груди!
«Пули в спины! в груди! и в лбы!»
Позор без названия,
Позор без названия, ужас без имени
покрыл и царя,
покрыл и царя, и площадь,
покрыл и царя, и площадь, и Зимний.
А поп
А поп на забрызганном кровью требнике
писал
писал в приход
писал в приход царевы серебреники.
Не все враги уничтожены.
Не все враги уничтожены. Есть!
Раздуйте
Раздуйте опять
Раздуйте опять потухшую месть.
Не сбиты
Не сбиты с Запада
Не сбиты с Запада крепости вражьи.
Буржуи
Буржуи рабочих
Буржуи рабочих сгибают в рожья.
Рабочие,
Рабочие, помните русский урок!
Затвор осмотрите,
Затвор осмотрите, штык
Затвор осмотрите, штык и курок.
В споре с врагом —
В споре с врагом — одно решение:
Да здравствуют битвы!
Да здравствуют битвы! Долой прошения!
1924
за покупкою гоня:
— Я расту кавалеристом.
Подавай, отец, коня! —
О чем же долго думать тут?
купить четвероногого.
— Лошадей сегодня нет.
Вот и мастер. Молвит он:
Лошадей подобных тело
из картона надо делать. —
Все пошли походкой важной
к фабрике писчебумажной.
Рабочий спрашивать их стал:
отличнейшей картонки.
нет езды без колеса.
Вот они у столяра.
Им столяр, конечно, рад.
сделал им колесиков.
Где же конский хвост найти нам?
Щетинщик возражать не стал, —
чтоб лошадь вышла дивной,
и гривы лошадиной.
Гвоздь необходим везде.
Повели они отца
в кузницу кузнеца.
Прежде чем работать сесть,
И в один сказали голос:
— Мало взять картон и волос.
Выйдет лошадь бедная,
скучная и бледная.
Взять художника и краски,
вбегает наш кавалерист.
покрасить шерсть у лошади?
с краскою различной.
Сделали лошажье тело,
дальше дело закипело.
Компания остаток дня
впустую не теряла
и мастерить пошла коня
из лучших матерьялов.
Вместе взялись все за дело.
Режут лист картонки белой,
клеем лист насквозь пропитан.
Сделали коню копыта,
щетинщик вделал хвостик,
кузнец вбивает гвоздик.
Быстра у столяра рука —
столяр колеса остругал.
Художник кистью лазит,
горячей, чем огонь!
Голубые глаза,
в желтых яблоках бок.
крепко сбруей оплетен.
На спину сплетенному —
помогай Буденному!
Склоняются долу солнцеподобные лики их.
И просто мрут,
и давятся,
и тонут.
Один за другим уходят великие,
за мастодонтом мастодонт...
Сегодня на Верхарна обиделись небеса.
Думает небо —
дай
зашибу его!
Господи,
кому теперь писать?
Неужели Шебуеву?
Впрочем —
пусть их пишут.
Не мне в них рыться.
Я с характером.
Вол сам.
От чтенья их
в сердце заводится мокрица
и мозг зарастает густейшим волосом.
И писать не буду.
Лучше
проверю,
не широка ль в «Селекте» средняя луза.
С Фадеем Абрамовичем сяду играть в око.
Есть
у союзников французов
хорошая пословица:
«Довольно дураков».
Пусть писатели начинают.
Подожду.
Посмотрю,
какою дрянью заначиняют
чемоданы душ.
Вспомнит толпа о половом вопросе.
Дальше больше оскудеет ум ее.
Пойдут на лекцию Поссе:
«Финики и безумие».
Иззахолустничается.
Станет — Чита.
Футуризмом покажется театр Мосоловой.
Дома запрется —
по складам
будет читать
«Задушевное слово».
Мысль иссушится в мелкий порошок.
И когда
останется смерть одна лишь ей,
тогда...
Я знаю хорошо —
вот что будет дальше.
Ко мне,
уже разукрашенному в проседь,
придет она,
повиснет на шею плакучей ивою:
«Владимир Владимирович,
милый» —
попросит —
я сяду
и напишу что-нибудь
замечательно красивое.
1.
Не хочу я быть советской.
Батюшки!
А хочу я жизни светской.
Матушки!
Походил я в белы страны.
Батюшки!
Мужичков встречают странно.
Матушки!
2.
Побывал у Дутова.
Батюшки!
Отпустили вздутого.
Матушки!
3.
Я к Краснову, у Краснова -
Батюшки!
Кулачище - сук сосновый.
Матушки!
4.
Я к Деникину, а он -
Батюшки!
Бьет крестьян, как фараон.
Матушки!
5.
Мамонтов-то генерал -
Батюшки!
Матершинно наорал.
Матушки!
Я ему: "Все люди братья".
Батюшки!
А он: "И братьев буду драть я".
Матушки!
6.
Я поддался Колчаку.
Батюшки!
Своротил со скул щеку.
Матушки!
На Украину махнул.
Батюшки!
Думаю, теперь вздохну.
Матушки!
А Петлюра с Киева -
Батюшки!
Уж орет: "Секи его!"
Матушки!
7.
Видно, белый ананас -
Батюшки!
Наработан не для нас.
Матушки!
Не пойду я ни к кому,
Батюшки!
Окромя родных Коммун.
Матушки!
Уже голодище
Уже голодище берет в костяные путы.
Уже
Уже и на сытых
Уже и на сытых наступают посты.
Уже
Уже под вывесками
Уже под вывесками «Mиlch und Buttеr»
выхващиваются хвосты.
Уже
Уже на Kurfürstеndamm’е
Уже на Kurfürstеndamm’е ночью
перешептываются выжиги:
«Слыхали?!
«Слыхали?! Засада у Рабиновича…
Отобрали
Отобрали «шведки» и «рыжики».
Уже
Уже воскресли
Уже воскресли бывшие бурши.
Показывают
Показывают буржуйный норов.
Уже
Уже разговаривают
Уже разговаривают языком пушек
Носке и Людендорф.
Уже
Уже заборы
Уже заборы стали ломаться,
Рвет
Рвет бумажки
Рвет бумажки ветра дых.
Сжимая кулак,
Сжимая кулак, у коммунистических прокламаций
толпы
толпы голодных и худых.
Уже
Уже валюта
Уже валюта стала Луна-парком —
не догонишь
не догонишь и четырежды скор —
так
так летит,
так летит, летит
так летит, летит германская марка
с долларных
с долларных американских гор.
Уже
Уже чехардят
Уже чехардят Штреземаны и Куны.
И сытый,
И сытый, и тот, кто голодом глодан,
знают —
знают — это
знают — это пришли кануны
нашего
нашего семнадцатого года.
(Гимн еще почтее)
Май ли уже расцвел над городом,
плачет ли, как побитый, хмуренький декабрик,—
весь год эта пухлая морда
маячит в дымах фабрик.
Брюшком обвисшим и гаденьким
лежит на воздушном откосе,
и пухлые губы бантиком
сложены в 8
8.
Внизу суетятся рабочие,
нищий у тумбы виден,
а у этого брюхо и все прочее —
лежит себе сыт, как Сытин.
Вкусной слюны разлились волны,
во рту громадном плещутся, как в бухте,
А полный! Боже, до чего он полный!
Сравнить если с ним, то худ и Апухтин.
Кони ли, цокая, по асфальту мчатся,
шарканье пешеходов ли подвернется под взгляд ему,
а ему все кажется: «Цаца! Цаца!»—
кричат ему, и все ему нравится, проклятому.
Растет улыбка, жирна и нагла,
рот до ушей разросся,
будто у него на роже спектакль-гала
затеяла труппа малороссов.
Солнце взойдет, и сейчас же луч его
ему щекочет пятки холеные,
и луна ничего не находит лучшего.
Обявляю всенародно: очень недоволен я.
Я спокоен, вежлив, сдержан тоже,
характер — как из кости слоновой точен,
а этому взял бы да и дал по роже:
не нравится он мне очень.
Тверд
Тверд пролетарский суд.
Он
Он не похож на вату.
Бывает —
Бывает — и головы не снесут
те,
те, которые виноваты.
Это
Это ясно для любого,
кроме…
кроме… города Тамбова.
Дядя
Дядя есть
Дядя есть в губисполкоме.
Перед дядей
Перед дядей шапку ломят.
Он,
Он, наверное, брюнет —
у брюнетов
у брюнетов жуткий взор.
Раз —
Раз — мигнет —
Раз — мигнет — суда и нет!
Фокусник-гипнотизер.
Некто
Некто сел «за белизну».
Некто
Некто с дядею знаком.
Дядя
Дядя десять лет слизнул —
как корова языком.
И улыбкою ощерен,
в ресторан идет Мещерин.
Все ему нравится,
все ему знакомы…
Выпьем
Выпьем за здравьице
губисполкома!
А исполкомщик
А исполкомщик спит,
А исполкомщик спит, и мнится
луна
луна и месяц средь морей…
«Вчера
«Вчера я растворил темницу
воздушной пленницы моей».
Товарищи,
Товарищи, моргать нехорошо —
особенно
особенно если свысока.
От морганий
От морганий пару
От морганий пару хороших шор
сделайте
сделайте из этого листка!
Советуем
Советуем и вам, судья,
сажать цветы,
сажать цветы, с поста уйдя.
Очевидно, не привыкну
сидеть в «Бристоле»,
пить чай,
построчно врать я,—
опрокину стаканы,
взлезу на столик.
Слушайте,
литературная братия!
Сидите,
глазенки в чаишко канув.
Вытерся от строчения локоть плюшевый.
Подымите глаза от недопитых стаканов.
От косм освободите уши вы.
Вас,
прилипших
к стене,
к обоям,
милые,
что вас со словом свело?
А знаете,
если не писал,
разбоем
занимался Франсуа Виллон.
Вам,
берущим с опаской
и перочинные ножи,
красота великолепнейшего века вверена вам!
Из чего писать вам?
Сегодня
жизнь
в сто крат интересней
у любого помощника присяжного поверенного.
Господа поэты,
неужели не наскучили
пажи,
дворцы,
любовь,
сирени куст вам
Если
такие, как вы,
творцы —
мне наплевать на всякое искусство.
Лучше лавочку открою.
Пойду на биржу.
Тугими бумажниками растопырю бока.
Пьяной песней
душу выржу
в кабинете кабака.
Под копны волос проникнет ли удар?
Мысль
одна под волосища вложена:
«Причесываться? Зачем же?!
На время не стоит труда,
а вечно
причесанным быть
невозможно».
Тебе,
освистанная,
осмеянная батареями,
тебе,
изязвленная злословием штыков,
восторженно возношу
над руганью реемой
оды торжественное
«О»!
О, звериная!
О, детская!
О, копеечная!
О, великая!
Каким названьем тебя еще звали?
Как обернешься еще, двуликая?
Стройной постройкой,
грудой развалин?
Машинисту,
пылью угля овеянному,
шахтеру, пробивающему толщи руд,
кадишь,
кадишь благоговейно,
славишь человечий труд.
А завтра
Блаженный
стропила соборовы
тщетно возносит, пощаду моля, —
твоих шестидюймовок тупорылые боровы
взрывают тысячелетия Кремля.
«Слава».
Хрипит в предсмертном рейсе.
Визг сирен придушенно тонок.
Ты шлешь моряков
на тонущий крейсер,
туда,
где забытый
мяукал котенок.
А после!
Пьяной толпой орала.
Ус залихватский закручен в форсе.
Прикладами гонишь седых адмиралов
вниз головой
с моста в Гельсингфорсе.
Вчерашние раны лижет и лижет,
и снова вижу вскрытые вены я.
Тебе обывательское
— о, будь ты проклята трижды! —
и мое,
поэтово
— о, четырежды славься, благословенная! —
Сегодня
Сегодня пулей
Сегодня пулей наемной руки
застрелен
застрелен товарищ Войков.
Зажмите
Зажмите горе
Зажмите горе в зубах тугих,
волненье
волненье скрутите стойко.
Мы требуем
Мы требуем точный
Мы требуем точный и ясный ответ,
без дипломатии,
без дипломатии, го́ло:
— Паны за убийцу?
— Паны за убийцу? Да или нет? —
И, если надо,
И, если надо, нужный ответ
мы выжмем,
мы выжмем, взяв за горло.
Сегодня
Сегодня взгляд наш
Сегодня взгляд наш угрюм и кос,
и гневен
и гневен массовый оклик:
— Мы терпим Шанхай…
— Мы терпим Шанхай… Стерпим Аркос…
И это стерпим?
И это стерпим? Не много ли? —
Нам трудно
Нам трудно и тяжко,
Нам трудно и тяжко, не надо прикрас,
но им
но им не сломить стальных.
Мы ждем
Мы ждем на наших постах
Мы ждем на наших постах приказ
рабоче-крестьянской страны.
Когда
Когда взовьется
Когда взовьется восстания стяг
и дым
и дым борьбы
и дым борьбы заклубится,
рабочие мира,
рабочие мира, не дрогните, мстя
и нанявшим
и нанявшим и убийцам!
Стоит император Петр Великий,
думает:
«Запирую на просторе я!» —
а рядом
под пьяные клики
строится гостиница «Астория».
Сияет гостиница,
за обедом обед она
дает.
Завистью с гранита снят,
слез император.
Трое медных
слазят
тихо,
чтоб не спугнуть Сенат.
Прохожие стремились войти и выйти.
Швейцар в поклоне не уменьшил рост.
Кто-то
рассеянный
бросил:
«Извините»,
наступив нечаянно на змеин хвост.
Император,
лошадь и змей
неловко
по карточке
спросили гренадин.
Шума язык не смолк, немея.
Из пивших и евших не обернулся ни один.
И только
когда
над пачкой соломинок
в коне заговорила привычка древняя,
толпа сорвалась, криком сломана:
— Жует!
Не знает, зачем они.
Деревня!
Стыдом овихрены шаги коня.
Выбелена грива от уличного газа.
Обратно
по Набережной
гонит гиканье
последнюю из петербургских сказок.
И вновь император
стоит без скипетра.
Змей.
Унынье у лошади на морде.
И никто не поймет тоски Петра —
узника,
закованного в собственном городе.
Обликом
Обликом своим
Обликом своим белея,
Лев Толстой
Лев Толстой заюбилеил.
Травояднее,
Травояднее, чем овцы,
собираются толстовцы.
В тихий вечер
льются речи
с Яснополянской дачи: «Нам
противна
противна солдатчина.
Согласно
Согласно нашей
Согласно нашей веры,
не надо
не надо высшей меры».
Тенорками ярыми
орут:
орут: «Не надо армий!»
(Иной коммунист —
(Иной коммунист — железный не слишком —
тоже
тоже вторит
тоже вторит ихним мыслишкам.)
Неглупый,
Неглупый, по-моему,
Неглупый, по-моему, лозунг кидается.
Я сам
Я сам к Толстому
Я сам к Толстому начал крениться.
Мне нравится
Мне нравится ихняя
Мне нравится ихняя агитация,
но только...
но только... не здесь,
но только... не здесь, а за границей.
Там бы
Там бы вы,
Там бы вы, не снедаемы ленью,
поагитировали
поагитировали страну чемберленью.
Но если
Но если буржуи
Но если буржуи в военном раже —
мы будем
мы будем с винтовкой
мы будем с винтовкой стоять на страже.
1.
Жил-был король английский,
весь в горностай-мехах.
Раз пил он с содой виски —
вдруг —
скок к нему блоха.
Блоха?
Ха-ха-ха-ха!
2.
Блоха кричит: «Хотите,
Большевиков сотру?
Лишь только заплатите
побольше мне за труд!»
За труд? блохи?
Хи-хи-хи-хи!
3.
Король разлился в ласке,
его любезней нет.
Дал орден ей «Подвязки»
и целый воз монет.
Монет?
Блохе?
Хе-хе-хе-хе!
4.
Войска из блох он тоже
собрал и драться стал.
Да вышла наша кожа
для блошьих зуб толста.
Для зуб блохи!
Хи-хи-хи-хи!
5.
Хвастнул генерал немножко —
красноармеец тут…
схватил блоху за ножку,
под ноготь — и капут!
Капут блохе!
Хе-хе-хе-хе!
6.
У королей унынье.
Идем, всех блох кроша.
И, говорят, им ныне
не платят ни гроша
Вот и конец блохи.
Хи-хи-хи-хи!
Пусть богу старухи молятся.
призывом летят к вам.
Что толку справлять рождество?
Поставят елкин ствол
и топочут вокруг польки.
Коммунистово рождество —
день Парижской Коммуны.
Коммунизм растет юный.
Октябрем разгорелась,
разбурлясь рабочей местью.
Мы вызнали правду книг.
не допустим к спине человека.
Чем кадилами вить кольца,
богов небывших чествуя,
повели безбожные шествия.
попом сочиненная пасха.
осушить с полдюжины насухо.
уставят столы Титов.
Это Титы придумали пост:
подогревание аппетитов.
Пусть балуется Тит постом.
Наш ответ — прост.
Мы постили лет сто.
Хлеб не лезет в рот.
Должны добыть сами.
Поп врет
о насыщении чудесами.
Не нам поп — няня.
Христу отставку вручи́те.
Наш наставник — знание,
Отбрось суеверий сеянье.
Отбрось религий обряд.
Коммуны воскресенье —
25 октября.
Наше место не в церкви грязненькой.
огнем рассияй науку.
Мало извозчиков?
Тешьтесь ложью.
Видана ль шутка площе чья!
Улицу врасплох огляните —
из рож ее
чья не извозчичья?
Поэт ли
поет о себе и о розе,
девушка ль
в локон выплетет ухо —
вижу тебя,
сошедший с козел
король трактиров,
ерник и ухарь.
Если говорят мне:
— Помните,
Сидоров
помер?—
не забуду,
удивленный,
глазами смерить их.
О, кому же охота
помнить номер
нанятого тащиться от рождения к смерти?!
Все равно мне,
что они коней не поят,
что утром не начищивают дуг они —
с улиц,
с бесконечных козел
тупое
лицо их,
открытое лишь мордобою и ругани.
Дети,
вы еще
остались.
Ничего.
Подрастете.
Скоро
в жиденьком кулачонке зажмете кнутовище,
матерной руганью потрясая город.
Хожу меж извозчиков.
Шляпу на нос.
Торжественней, чем строчка державинских од.
День еще —
и один останусь
я,
медлительный и вдумчивый пешеход.
Выходи,
Выходи, разголося́
песни,
песни, смех
песни, смех и галдеж,
партийный
партийный и беспартийный —
партийный и беспартийный — вся
рабочая молодежь!
Дойди,
Дойди, комсомольской колонны вершина,
до места —
до места — самого сорного.
Что б не было
Что б не было ни одной
Что б не было ни одной беспризорной машины,
ни одного
ни одного мальчугана беспризорного!
С этого
С этого понедельника
ни одного бездельника,
и воскресение
и воскресение и суббота
понедельничная работа.
Чините
Чините пути
Чините пути на субботнике!
Грузите
Грузите вагоны порожненькие!
Сегодня —
Сегодня — все плотники,
все
все железнодорожники.
Бодрей
Бодрей в ряды,
Бодрей в ряды, молодежь
комсомола,
комсомола, киркой орудующего.
Сегодня
Сегодня новый
Сегодня новый кладешь
камень
камень в здание будущего.
Пять лет рабочие глотки поют,
века воспоет рабочих любовь —
служила одной ей.
ощетиня в честь ей,
мы плыли кровью-рекой.
чуть не голой рукой.
Мы силой смирили силы свирепость.
Но мыслей ихних цела крепость,
Пора последнее оружие отковать.
В руки перо берем.
Исписывая каракулью листов клочья,
с трудом вытягивая мыслей ленты, —
ночами скрипят корреспонденты-рабочие,
крестьяне-корреспонденты.
нас затмит пустомелей лак ли?
разрастутся наши каракули.
Враг рабочим отомстить рад.
На мушку берет героя пера.
В дрожь вгоняя врагов рой,
трудящемуся защита дружья,
нынешнее наше оружие!
Жил да был на свете кадет.
В красную шапочку кадет был одет.
Кроме этой шапочки, доставшейся кадету,
ни черта в нем красного не было и нету.
Услышит кадет — революция где-то,
шапочка сейчас же на голове кадета.
Жили припеваючи за кадетом кадет,
и отец кадета и кадетов дед.
Поднялся однажды пребольшущий ветер,
в клочья шапчонку изорвал на кадете.
И остался он черный. А видевшие это
волки революции сцапали кадета.
Известно, какая у волков диета.
Вместе с манжетами сожрали кадета.
Когда будете делать политику, дети,
не забудьте сказочку об этом кадете.
Ежедневно по поросенку заправляет в рот.
А надоест свиней в животе пасти —
Подают ему к обеду да к ужину
буржуй разговляется.
Ублажается куличами башенными
вперекладку с яйцами крашеными.
— Да здравствует, мол, господин Христос! —
А у пролетария стоял столетний пост.
Ел всю жизнь селедкин хвост.
А если и теперь пролетарий говеет —
от говений от этих старьем веет.
Чем ждать Христов в посте и вере —
религиозную рухлядь отбрось гневно
разговляться ежедневно.
Мораль для пролетариев выведу любезно:
Не дело говеть бедным.
Если уж и буржую говеть бесполезно,
1 Мая
да здравствует декабрь!
Маем
нам
еще не мягчиться.
Да здравствует мороз и Сибирь!
Мороз, ожелезнивший волю.
Каторга
камнем камер
лучше всяких весен
растила
леса
рук.
Ими
возносим майское знамя —
да здравствует декабрь!
1 Мая.
Долой нежность!
Да здравствует ненависть!
Ненависть миллионов к сотням,
ненависть, спаявшая солидарность.
Пролетарии!
Пулями высвисти:
— да здравствует ненависть! —
1 Мая.
Долой безрассудную пышность земли.
Долой случайность весен.
Да здравствует калькуляция силенок мира
Да здравствует ум!
Ум,
из зим и осеней
умеющий