Боролось море со скалой
Десятки тысяч лет.
Скала исчезла с глаз долой,
Скалы пропал и след.
Пропасть пропал, да не вполне.
Песок остался жив.
Песок, отрезав путь волне,
Загородил залив.
И не могла понять волна,
Ломая берега,
Что нажила себе она
Могучего врага.
И не могла узнать скала,
Утратив облик свой,
Что и она своё взяла
И что не кончен бой.
Слон — больше всех!
А хобот — лучший нос:
Он все носы на свете перерос.
Прекрасный нос! Ведь с помощью его
Слон может дотянуться до всего,
Поднять с земли пушинку иль бревно
(Для великана это всё равно),
И душ принять, и звонко протрубить,
И непослушного слонёнка отлупить,
И приласкать его, и руку вам пожать,
Мух отгонять, и нюхать, и дышать!
Вечер. В мокрых цветах подоконник.
Благодать. Чистота. Тишина.
В этот час, голова на ладонях,
Мать обычно сидит у окна.
Не откликнется, не повернётся,
Не подымет с ладоней лица.
И очнётся, как только дождётся
За окошком улыбки отца.
И подтянет у ходиков гири,
И рванётся навстречу ему.
Что такое любовь в этом мире,
Знаю я, да не скоро пойму.
Почему-то в детстве рисовал я
Только то, чего не мог увидеть, –
Например, сражения морские,
Только тех, кого у нас не встретишь, –
Например, индейцев и пиратов,
Только те края, где не был я, –
То есть горы, джунгли и пустыни.
А с натуры брал я только солнце
С длинными и толстыми лучами.
Были у него глаза и губы,
И они почти всегда смеялись.
Чему первым делом
Научится кошка?
— Хватать!
Чему первым делом
Научится птица?
— Летать!
Чему первым делом
Научится школьник?
— Читать!
Котёнок вырастет кошкой,
Такой же, как все на свете.
Птенец превратится в птицу,
Такую ж, как все на свете.
А дети читают,
А дети мечтают,
И даже их мамы и папы не знают,
Кем станут, кем вырастут дети.
В прекрасных городах старинных,
В музеях всех материков
Встречаешь их, румяных, длинных,
Седых и лёгких стариков.
Здесь, впечатления вбирая,
Они, блаженные, живут
Почти уже в пределах рая,
Куда их скоро призовут.
Но пусть посредством путешествий
Они впрямь продлят свой век.
Ведь в путешествиях, как в детстве,
Мгновенья замедляют бег.
Сотрясается весь дом.
Бьет Серёжа молотком.
Покраснев от злости,
Забивает гвозди.
Гвозди гнутся,
Гвозди мнутся,
Гвозди извиваются,
Над Серёжею они
Просто издеваются —
В стенку не вбиваются.
Хорошо, что руки целы.
Нет, совсем другое дело —
Гвозди в землю забивать!
Тук! — и шляпки не видать.
Не гнутся,
Не ломаются,
Обратно вынимаются.
Помнишь звуки немого кино?
Аппарат так уютно стрекочет.
Зритель ахает. Зритель хохочет.
Зритель, титры читая, бормочет.
Он с актёром сейчас заодно.
И грохочет во тьме фортепьяно,
Помогая героям экрана
В мире светлом, хотя и глухом,
Целоваться и мчаться верхом.
Но в разгаре событий бывало темно.
И — «Сапожник!» — орало немое кино.
Меркнет за ёлками свет
Долгого летнего дня.
Свежепроложенный след
Пo лесу водит меня.Кто ты, чудак-пешеход?
Лес почернел и притих.
След твой не к людям ведёт.
След твой уводит от них.Радио слышно вон там.
Тут электричка трубит.
След по болотным местам
В чахлой чащобе пробит.В луже — разгадка:
Два отпечатка
Круглых лосиных копыт.
Капля в паутинке-гамаке
На кусте иссохшего репья
Блещет и дрожит на ветерке,
Будто в ней вся ценность бытия.То она алмаз, то аметист,
То она опал, то изумруд.
Пёстрый дятел, цирковой артист,
К нам слетел и покачался тут.И пока, застыв как часовой,
Я слежу за ними не дыша,
Я росинке свой и птице свой,
И любовью полнится душа.
Луна вставала между проводами.
Ей рельсы отвечали блеском струн.
«Луна! Луна! — кричал ребёнок маме. –
Большая! Больше всех на свете лун!»
Что ей игра огней на семафоре,
Бессонница ночного фонаря!
Всю ночь, как в линзе тельца инфузорий,
Как крылья мошек в капле янтаря,
Темнели тени гор и плоскогорий,
Упавшие на лунные моря.
Серёже снился самосвал
Как раз перед контрольной.
— Всё ясно! Значит, я пропал! –
Решил он недовольно.
И к бабке обратился он,
Узнать, что означает сон.
Старуха думала полдня:
«Кровь… Значит, съедется родня.
А, скажем, лошадь, — это ложь.
Собака? Друга ты найдёшь.
А самосвал? Скажи на милость!
Да нам такое и не снилось!»
Всё жду, когда на улицу отпустят,
Кручусь, верчусь у взрослых под ногами.
И наконец не просто отпускают,
А выгоняют из дому меня.
Беда! Мороз весну остановил!
Лопаткой лёд ломаю. Каблуком
Бужу ручьи, освобождаю лужи,
Да так, что брызги ржавые летят!
И, весь в грязи, промокший и голодный,
Иду домой. Стою в углу, как веник.
И снова лыжная стезя
Как рельсы, врезанные в снег.
Отталкиваясь и скользя,
Бегу, не отстаю от всех.Пусть мой последний лыжный след
Растаял столько лет назад,
Но память детства шепчет: — Нет,
Он здесь. Дела идут на лад! Мне детство вдруг возвращено.
Оно, ликуя, движет мной,
Как будто вовсе не оно
Осталось где-то за войной.
— Что везёшь, лошадка, на возу?
— Хлебушек на мельницу везу.
Зерном мешки набиты,
Чтоб люди были сыты.
— Что везёшь, лошадка, на возу?
— Хлеб с пекарни с мельницы везу.
Мукой мешки набиты,
Чтоб люди были сыты.
— Что везёшь, лошадка, на возу?
— Из пекарни хлебушек везу.
Караваи, булки, пышки!
Ешьте, радуйтесь, детишки!
В пустынях есть свои пустыни,
Где и песок-то не найдёшь.
Гладь серая. Кусты полыни.
А на пригорках норы сплошь.В них от жары таятся змеи.
Они презрели цвет земли
И, постепенно розовея,
Зари окраску обрели.В закатный час и утром рано
Их не отыщешь, как ни шарь.
И только в пыльной мгле бурана
Заметишь розовую тварь.
Как будто всё, что есть в бору,
Собралось на опушке:
Здесь и лучи, и тень в жару,
И голос той кукушки,
Грибы находишь по утру,
Несёшь малину в кружке…
Но не сидится мне на пне
И не лежится на спине
Средь света и простора.
А что таится в тишине,
А что творится в глубине,
А что таится в полусне
Таинственного бора?
Я для дочери моей
Самый лучший из коней.
Я умею громко ржать
И цокать звонко.
И верхом, верхом, верхом
На коне своём лихом
Так и носится
Наездница-девчонка.А наутро нет коня.
Он уходит на полдня,
Притворяется сердитым,
Деловитым,
Но мечтает об одном:
Стать бы снова скакуном
И, дрожа от нетерпенья,
Бьёт копытом.
Что нового сказать о Древнем Риме?
А то, что у него другое имя.
Настоящее, заветное, любимое,
Римлянами бережно хранимое.
Берегли его от порчи и от сглазу,
Не произнесли его ни разу,
Так его любили, что забыли,
Римом, псевдонимом заменили.
Настоящее имя забыто. Зато
Вечный город теперь и не сглазит никто.
Скрип-скрип. Какой печальный звук!
Скрипит под ветром старый сук.
Скрип-скрип. Вернулись из починки
И радостно скрипят ботинки.
Скрип-скрип. Кузнечик! А теперь –
Скрип-скрип! — рассохшаяся дверь.
Скрип-скрип — и перья заскрипели.
А скрипки? Скрипки вдруг запели.
Как-то совестно скрипеть,
Если ты умеешь петь.