Светлый немец
Пьет светлое пиво.
Пей, чтоб тебя разорвало!
А я, иноземец,
Сижу тоскливо,
Бледнее мизинца,
И смотрю на лампочки вяло.
Просмотрел журналы:
Портрет кронпринца,
Тупые остроты,
В час лазурный утром рано
Посмотрите на Павлушку:
Он себе из океана
Смастерил игрушку…
Панталошки вмиг засучит,
Даст волне по мокрой шее,
Проведет в песке траншеи, —
Зонтик плавать учит.
И ничуть ему не жутко,
Если хлопнет вал в живот:
Одолела слабость злая,
Ни подняться, ни вздохнуть:
Девятнадцатого мая
На разведке ранен в грудь.Целый день сижу на лавке
У отцовского крыльца.
Утки плещутся в канавке,
За плетнём кричит овца.Всё не верится, что дома…
Каждый камень — словно друг.
Ключ бежит тропой знакомой
За овраг в зелёный луг.Эй, Дуняша, королева,
Здравствуй, Муза! Хочешь финик?
Или рюмку марсалы?
Я сегодня именинник…
Что глядишь во все углы? Не сердись: давай ладошку,
Я к глазам ее прижму…
Современную окрошку,
Как и ты, я не пойму.Одуванчик бесполезный,
Факел нежной красоты!
Грохот дьявола над бездной
Надоел до тошноты… Подари мне час беспечный!
Тихо тикают часы
На картонном циферблате.
Вязь из розочек в томате
И зеленые усы.Возле раковины щель
Вся набита прусаками,
Под иконой ларь с дровами
И двугорбая постель.Над постелью бывший шах,
Рамки в ракушках и бусах, -
В рамках — чучела в бурнусах
И солдаты при часах.Чайник ноет и плюет.
Митя, любимец мамин,
Конкурсный держит экзамен.
Пальцы у него похудели,
Глаза запрятались в щели…
На столе — геометрия,
На полу — тригонометрия,
На кровати — алгебра, химия
И прочая алхимия.
Сел он носом к стене,
Протирает пенсне
Мне визиты делать недосуг:
Как ко всем друзьям собраться вдруг?
Что ни час, то разные делишки…
Нет ни смокинга, ни фрака, ни манишки.
Мир велик, а я, как мышь в подвале, —
Так и быть, поздравлю всех в журнале:
Всех детей, всех рыбок, всех букашек,
Страусов и самых мелких пташек,
Пчел, слонов, газелей и мышат,
Сумасшедших резвых жеребят,
За чаем болтали в салоне
Они о любви по душе:
Мужья в эстетическом тоне,
А дамы с нежным туше.«Да будет любовь платонична!»—
Изрек скелет в орденах,
Супруга его иронично
Вздохнула с усмешкою: «Ах1»Рек пастор протяжно и властно:
«Любовная страсть, господа,
Вредна для здоровья ужасно!»
Девица шепнула: «Да?»Графиня роняет уныло:
Паркет наш гладок, как каток,
Но щетка велика, —
Она, как бес, под кресло вбок
Летит из-под носка.За щеткой прыгнул рыжий кот.
Отдай, несносный зверь!
Я снова тру, раскрывши рот,
Но щетка мчится в дверь.Поймал, надел — пляшу и тру
И вдруг с размаху — хлоп!
Кот сзади ловит за икру,
Горит — пылает лоб.Заплакать, что ли? Нет, нельзя!
Что поет сверчок за печкой?
«Тири-тири, надо спать!»
Месяц выбелил крылечко,
Сон взобрался на кровать…
Он в лицо Катюше дышит:
«Ты, коза, — закрой глаза!»
Катя слышит и не слышит.
За окном шуршит лоза.
Кто там бродит возле дома?
Мишка с липовой ногой,
Ах, зачем нет Чехова на свете!
Сколько вздорных — пеших и верхом,
С багажом готовых междометий
Осаждало в Ялте милый дом…
День за днем толклись они, как крысы,
Словно он был мировой боксер.
Он шутил, смотрел на кипарисы
И прищурясь слушал скучный вздор.
Грубый грохот Северного моря.
Грязным дымом стынут облака.
Черный луг, крутой обрыв узоря,
Окаймил пустынный борт песка.
Скучный плеск, пронизанный шипеньем,
Монотонно точит тишину.
Разбивая пенный вал на звенья,
Насыпь душит мутную волну…
На рыбачьем стареньком сарае
Камышинка жалобно пищит,
Этот юноша любезный
Сердце радует и взоры.
То он устриц мне подносит,
То мадеру, то ликеры.В сюртуке и модных брючках,
В модном бантике кисейном,
Каждый день приходит утром,
Чтоб узнать, здоров ли Гейне? Льстит моей широкой славе,
Грациозности и шуткам,
По моим делам с восторгом
Всюду носится по суткам.Вечерами же в салонах
В старинном городе, чужом и странно близком,
Успокоение мечтой пленило ум.
Не думая о временном и низком,
По узким улицам плетёшься наобум… В картинных галереях — в вялом теле
Проснулись все мелодии чудес,
И у мадонн чужого Боттичелли,
Не веря, служишь столько тихих месс… Перед Давидом Микельанджело так жутко
Следить, забыв века, в тревожной вере
За выраженьем сильного лица! О, как привыкнуть вновь к туманным суткам,
К растлениям, самоубийствам и холере,
Чуть к тетради склонишь ухо
И уткнешь в бумагу взор —
Над щекой взовьется муха
И гундосит, как мотор…
Сорок раз взмахнешь рукою,
Сорок раз она взлетит
И упорно — нет покою! —
Над ресницею жужжит.
Чья походка, как шелест дремотной травы на заре?
Зирэ.
Кто скрывает смущенье и смех в пестротканой чадре?
Зирэ.
Кто сверкает глазами, как хитрая змейка в норе?
Зирэ.
Кто тихонько поёт, проносясь вдоль перил во дворе?
Зирэ.
Кто нежнее вечернего шума в вишнёвом шатре?
Зирэ.
Над крышей гудят провода телефона…
Довольно, бессмысленный шум!
Сегодня опять не пришла моя донна,
Другой не завел я — ворона, ворона!
Сижу, одинок и угрюм.А так соблазнительно в теплые лапки
Уткнуться губами, дрожа,
И слушать, как шелково-мягкие тряпки
Шуршат, словно листьев осенних охапки
Под мягкою рысью ежа.Одна ли, другая — не все ли равно ли?
В ладонях утонут зрачки —
Хлопья, хлопья летят за окном,
За спиной теплый сумрак усадьбы.
Лыжи взять да к деревне удрать бы,
Взбороздив пелену за гумном… Хлопья, хлопья… Всё глуше покой,
Снег ровняет бугры и ухабы.
Островерхие ели — как бабы,
Занесённые белой мукой.За спиною стреляют дрова,
Пляшут тени… Мгновенья всё дольше.
Белых пчёлок всё больше и больше…
На сугробы легла синева.Никуда, никуда не пойду…
Два утенка подцепили дождевого червяка,
Растянули, как резинку, — трах! и стало два куска…
Желтый вправо, черный влево вверх тормашками летит.
А ворона смотрит с ветки и вороне говорит:
«Невозможные манеры! посмотрите-ка, Софи…
Воспитала мама-утка… Фи, какая жадность! Фи!»
Из окна вдруг тетя Даша корку выбросила в сад.
Портрет Бетховена в аляповатой рамке,
Кастрюли, скрипки, книги и нуга.
Довольные обтянутые самки
Рассматривают бусы-жемчуга.Торчат усы и чванно пляшут шпоры.
Острятся бороды бездельников-дельцов.
Сереет негр с улыбкою обжоры,
И нагло ржет компания писцов.Сквозь стекла сверху, тусклый и безличный,
Один из дней рассеивает свет.
Толчется люд бесцветный и приличный.Здесь человечество от глаз и до штиблет
Как никогда — жестоко гармонично
Любовь должна быть счастливой —
Это право любви.
Любовь должна быть красивой —
Это мудрость любви.
Где ты видел такую любовь?
У господ писарей генерального штаба?
На эстраде, где бритый тенор,
Прижимая к манишке перчатку,
Взбивает сладкие сливки
Из любви, соловья и луны?
Темно под арками Казанского собора.
Привычной грязью скрыты небеса.
На тротуаре в вялой вспышке спора
Хрипят ночных красавиц голоса.Спят магазины, стены и ворота.
Чума любви в накрашенных бровях
Напомнила прохожему кого-то,
Давно истлевшего в покинутых краях… Недолгий торг окончен торопливо —
Вон на извозчике любовная чета:
Он жадно курит, а она гнусит.Проплыл городовой, зевающий тоскливо,
Проплыл фонарь пустынного моста,
Над кочками, над травами,
Где ползают жучки,
Под листьями шершавыми
Белеют колпачки.Крапива, злюка жгучая, —
Господь ее прости, —
Как все, ждет в мае случая,
Чтоб кротко зацвести… Снимай свою подвязочку, —
Мы обернем пучок,
Поставим дома в вазочку
На синий сундучок.Кто ею полюбуется
На скамейке в Александровском саду
Котелок склонился к шляпке с какаду:
«Значит, в десять? Меблированные «Русь»…»
Шляпка вздрогнула и пискнула: «Боюсь».
— «Ничего, моя хорошая, не трусь!
Я ведь в случае чего-нибудь женюсь!»
Засерели злые сумерки в саду,
Шляпка вздрогнула и пискнула: «Приду!»
Мимо шлялись пары пресных обезьян,
И почти у каждой пары был роман.
— Хавронья Петровна, как ваше здоровье?
— Одышка и малокровье…
— В самом деле?
А вы бы побольше ели!..
— Хрю-хрю! Нет аппетита…
Еле доела шестое корыто:
Ведро помоев,
Решето с шелухою,
Пуд вареной картошки,