Горько плачет полицай –
Кулачище — в пол-лица:
Не таи обиды, Верка,
На папаню-подлеца.
Смотрят из-под кулака
Два гвоздочка, два зрачка…
Ох, и жутко в одиночку
Слушать вечером сверчка!..
Давай поглядим друг на друга в упор,
Довольно вранья.
Я — твой соглядатай, я — твой прокурор,
Я — память твоя.
Ты долго петлял в привокзальной толпе,
Запутывал след.
Ну вот мы с тобою в отдельном купе,
Свидетелей нет.
Тает желтый воск свечи,
Стынет крепкий чай в стакане,
Где-то там, в седой ночи,
Едут пьяные цыгане.
Полно, слышишь этот смех?
Полно, что ты, в самом деле?!
Самый белый в мире снег
Выпал в день твоей дуэли.
— Неужто этот ловелас
Так сильно действует на Вас,
Святая простота?
— О да, мой друг, о да.— Но он же — циник и позер,
Он навлечет на Вас позор
И сгинет без следа.
— О да, мой друг, о да…— И, зная это, Вы б смогли
Пойти за ним на край Земли
Неведомо куда?
— О да, мой друг, о да…— Ужель он так меня затмил,
Вот улетишь, парус наладишь.
Врач был латыш — светлый, как ландыш.
Сложим вот так белые руки.
Жизнь не берет нас на поруки.Ангел стоял возле кровати,
Как санитар в белом халате,
Август стоял прямо над моргом,
Август дышал солнцем и морем.Я уплывал в белой сирени.
У трубачей губы серели.
Это опять мамина странность.
Я же просил — без оркестрантов.А над Москвой трубы дымили.
…А началом явился испуг
От нечаянно хрустнувшей ветки…
И дремучий немыслимы звук
Шевельнулся тогда в человеке… Человек начинал говорить!..
И, не в силах бороться с искусом,
Обнаружил великую прыть
В овладении этим искусством. Он придумывал тысячи тем,
Упиваясь минутным реваншем.
Говори-и-ть! — А о чем и зачем –
Человеку казалось не важным. Он смолкал по ночам, но и тут –
Под причитанья полковых мамаш
Мы вынимаем нотные альбомы.
Давным-давно расстреляны обоймы.
У нас в руках один «Гусарский марш».Мелодии игрушечных атак,
Мы вас берем сегодня на поруки,
Вас надо петь сурово и по-русски,
Сурово и по-русски! Только так! Мы трубы, как винтовки, рвем с плеча,
Они ревут тревожно и бессонно.
Сегодня мы хороним Гершензона,
Илюшу Гершензона — трубача… А степь была безмолвна и седа,
Все мы куклы, Сергей Владимирович,
В нашей крохотной суете,
Но кому-то дано лидировать,
А кому-то плеститсь в хвосте.И когда нам порой клинически
Изменяют чутье и такт,
Вы подергайте нас за ниточку,
Если делаем что не так.Как Вы властвуете шикарно!
Нас — до черта. А Вы — один.
Вы единственный папа Карло
Над мильенами Буратин.Если вдруг Вам от наших штучек
У окна стою я, как у холста,
Ах какая за окном красота!
Будто кто-то перепутал цвета,
И Неглинку, и Манеж.Над Москвой встает зеленый восход,
По мосту идет оранжевый кот,
И лоточник у метро продает
Апельсины цвета беж. Вот троллейбуса мерцает окно,
пассажиры — как цветное кино.
Мне, товарищи, ужасно смешно
наблюдать в окошко мир.
Я беспечен и одинок,
И богатство мне ни к чему,
Мне б отсрочить хоть на денек
Час, когда я кану во тьму. Я усядусь в свой дилижанс
И помчусь сквозь дым и пальбу,
Скорость — это все-таки шанс
Одурачить злую судьбу!.. Я покину дом и родню
И в дороге встречу зарю,
Может, время я обгоню,
Может, смерть я перехитрю. Я усядусь в свой дилижанс
Итак, оглашены
Условия дуэли,
И приговор судьбы
Вершиться без помех…
А Пушкин — точно он
Забыл о страшном деле —
Рассеяно молчит
И щурится на снег…
Куда ж они глядят,
Если нас хлестала штормовая волна
И в глазах была пелена,
То для начала
Нас выручала
Добрая бутыль вина! Ветер и море
Нынче в раздоре —
Будет акулам корм!
Слабому горе,
Если на море —
Шторм! Вермут, не кисни,
Все не верится, черт возьми,
В то, что мы с тобой уцелели.
Как шатает нас от весны,
Как мы страшно переболели.
Видно в этой войне, мой друг,
Мы утратили слух и зренье,
И, как новый и злой недуг,
Нас пугает выздоровленье.
Вот, обугленные, глядим
Он был красив, как сто чертей,
Любил животных и детей,
Имел любовниц всех мастей
И был со всеми мил…
Да полно! Так ли уж права
Жестокая молва,
Швырнув в ответ ему слова:
«Он Пушкина убил!..»
Он навсегда покинул свет,
Романтики, смолите ваши мачты
И задавайте корму лошадям.
Моряк из Ливерпуля,
Идальго из Ла-Манчи
Кочуют по морям и площадям. Но мир бродяг неверен и обманчив,
Не верьте в их веселое житье:
Дрожит, как тощий мальчик,
Распятое на мачте
Измученное мужество моё. Мой друг совсем не думает о смерти,
Но, зная, как спасти меня от бед,
Тревожно и серьезно
Я вывел на снегу:
«Наташа + Сережа»,
А дальше не могу.
И в этом я, ребята,
Ничуть не виноват.
Сейчас уйду с Арбата
И выйду на Арбат.
Песни к спектаклю «Мартин Иден»Повеял с моря легкий бриз,
И сердце бет тревогу…
Простите, мисс,
Простите, мисс,
Но мне пора в дорогу!.. Бродить по свету — мой девиз,
Штурвал — моя отрада…
Простите, мисс,
Простите, мисс,
Но ждать меня не надо!.. Вы говорите мне: стремись
К признанью и почету…
Чудеса всегда доверены минутам.
Чудо трудно растянуть на полчаса.
Но минуты мы неряшливо минуем –
И поэтому не верим в чудеса.
Вот — пузатая нарядная солонка.
Попытайтесь убедить себя на миг,
Что солонка — это тетушка Солоха,
А узоры — это вышитый рушник.
Ни стрела, ни рапира, ни пуля
Не смущали лихого Газуля —
В нем текла мавританская кровь.
Но не знал простодушный бедняга,
Что мужчин не спасает отвага
Там, где их атакует любовь.Как-то, мчась на коне спозаранку,
Он увидел в предместье цыганку —
Краше нету на целой Земле.
Черноглазая, точно косуля,
Та сверкнула зрачком на Газуля,
В наш трудный, но все-таки праведный век,
Отмеченный потом и кровью,
Не хлебом единым ты жив, человек, —
Ты жив, человек, и любовью.
Не злись, что пришла — оттеснила дела,
Не злись, что пришла — не спросила, —
Скажи ей спасибо за то, что пришла, —
Скажи ей за это спасибо!..
Чем может быть утешен человек,
Которого несут к могильной яме?..
Не знает он, не видит из-под век,
Что окружен любимыми друзьями.Когда в конце концов умру и я,
Хочу, чтобы не медля ни секунды
Ко мне слетелись все мои друзья —
Со службы, из больницы, из Пицунды.И чтоб случайный магниевай блиц
Вернул меня на миг из мрака к жизни
И высветлил с десяток милых лиц,
Которых я б хотел собрать на тризне.Пусть радость и не шибко велика,
Чем больше
Я думаю о счастье,
Тем горше
Мне хочется рыдать…
На сцене
По мне бушуют страсти,
А в жизни
Их что-то не видать!..
Чем больше
Вечером мой двор угрюмо глух,
Смех и гомон здесь довольно редки, —
Тайное правительство старух
Заседает в сумрачной беседке.
Он запуган, этот бедный двор,
Щелк замка — и тот, как щелк затвора.
Кто знавал старушечий террор,
Согласится, — нет страшней террора.
Ты не веришь в таинственность радуги
И загадок не любишь совсем.
Ты сегодня сказал мне, что яблоки —
Это тот же коричневый джем.И глаза у тебя улыбаются,
И презрительно морщится нос.
Ведь у взрослых ума не прибавится,
Если к ним относиться всерьез.Ты не числишься в сказочном подданстве
На седьмом от рожденья году.
Это яблоко — самое позднее
Из оставшихся в нашем саду.Это яблоко — солнечной спелости,
Я торчу в снегу, как зимний колос,
Тоненький, бездумный и больной.
Слышу я, как кто-то воет в голос,
Чувствую, что голос этот — мой. Знаю, что сейчас кричать не надо,
Но остановиться не могу…
Ох, какой прищур у лейтенанта!
Ах, какое солнце на снегу! А вчера таким же днём погожим
Я, в друзьях увидевший врагов,
Был убит, расстрелян, укокошен
Пулемётной яростью зрачков. А солдаты ружья чистят снова,