Испытавший в скитаниях стужу и зной,
Изнемогший от бурь и туманов,
Я приеду домой, я приеду домой
Знаменитый, как сто Магелланов.
Ах ты Боже ты мой, ах ты Боже ты мой,
Наконец я вернулся домой.И потянется к дому цепочкой родня,
Не решаясь промолвить ни слова,
Поглядеть на меня, поглазеть на меня,
На богатого и пожилого.
Ах ты Боже ты мой, ах ты Боже ты мой,
Наконец я вернулся домой. И по первой за встречу, потом по второй,
И пойдут за столом разговоры,
Вот тогда я пойму, что вернулся домой,
И уеду, быть может, не скоро.
Ах ты Боже ты мой, ах ты Боже ты мой,
Наконец я вернулся домой. Испытавший в скитаниях стужу и зной,
Изнемогший от бурь и туманов,
Я приеду домой, я приеду домой,
Знаменитый, как сто Магелланов.
Ах ты Боже ты мой, ах ты Боже ты мой,
Наконец я вернулся домой.
— Вот вы говорите, что слезы людские — вода?
— Да.
— Все катаклизмы проходят для вас без следа?
— Да.
— Христос, Робеспьер, Че Гевара для вас — лабуда?
— Да.
— И вам все равно, что кого-то постигла беда?
— Да.
— И вам наплевать, если где-то горят города?
— Да.
— И боли Вьетнама не трогали вас никогда?
— Да.
— А совесть, скажите, тревожит ли вас иногда?
— Да…
— Но вам удается ее усмирить без труда?
— Да.
— А если разрушили созданный вами семейный очаг?
— Так…
— Жестоко расправились с членами вашей семьи?
— И?..
— И вам самому продырявили пулею грудь?
— Жуть!
— Неужто бы вы и тогда мне ответили «да»?
— Нет!
— А вы говорите, что слезы людские вода?
— Нет!
— Все катаклизмы проходят для вас без следа?
— Нет!
— Так значит вас что-то тревожит еще иногда?
— Да! Да. Да…
Старик угрюмо вглядывался в лица
И выжидал, покуда стихнет гам…
О, еженощный тот самоубийца
Над чёрной бездной оркестровых ям! Минута стариковского позёрства-
Она порой бодрит сильней вина…
Как жидкая варшавская позёмка
Над черепом взметнулась седина.И белые взволнованные руки
Взошли во тьме, таинственно светясь,
И не было пронзительнее муки,
Чем та, что станет музыкой сейчас… И опасаясь звуком или словом
Тот трепет обратить в немой испуг,
Оркестр заворожённым птицеловом
Следил за каждым взмахом дивных рук.Концертный зал вдруг стал велик и светел
И собственные стены перешёл,
И потому не сразу кто заметил,
Когда и как скончался дирижёр.И замерли смутившиеся звуки,
Когда над мёртвым телом, сползшим в зал,
В агонии безумствовали руки,
Пытаясь дирижировать финал.
Король вас может сделать
Всесильным богачем,
И все на этом свете
Вам будет нипочем!
Но если вы отпетый
Повеса и бездельник
И если вас прельщают
Игорные дома, —
Король вам может выдать
Любую сумму денег,
Но вряд ли он сумеет
Прибавить вам ума!..
Король вас может сделать
Военным трубачем
И все на этом свете
Вам будет нипочем!
Но если вы боитесь
Расстаться с одеялом
И если вас пугает
Мечей и сабель звон, —
Король вас может сделать
Любимым генералом,
Но сделать вас героем
Не в силах даже он!..
Король вас может сделать
Врачем иль палачом,
И все на этом свете
Вам будет нипочем!
Король изыщет способ
Возвыситься над веком,
Король вам даст возможность
Сыграть любую роль,
Но сделать негодяя
Приличным человеком —
Вот этого, простите,
Не может и король!..
Меня сочтут обманщиком,
Да только я не лгу:
Вином из одуванчиков
Торгуют на углу.
Уж если одурачивать —
То как-нибудь хитро:
Вино из одуванчиков —
Да это же ситро!
Нашли же чем попотчевать
Доверчивый народ, —
А очередь, а очередь,
А очередь — растет!
Закройте вашу лавочку,
Не стоит тратить пыл:
Вино из одуванчиков
Никто ещё не пил.
Алхимики, не вам чета,
Тузы и короли —
Вина из одуванчиков
Придумать не смогли.
Напрасно вы хлопочете,
Товар у вас не тот, —
А очередь, а очередь,
А очередь — растет.
Название заманчиво,
Однако не секрет:
Вина из одуванчиков
На белом свете нет.
Меня сочтут обманщиком,
Да только я не лгу:
Вином из одуванчиков
Торгуют на углу.
Вино, понятно, кончилось,
Киоск давно закрыт, —
А очередь, а очередь,
А очередь — стоит!
Горько плачет полицай –
Кулачище — в пол-лица:
Не таи обиды, Верка,
На папаню-подлеца.
Смотрят из-под кулака
Два гвоздочка, два зрачка…
Ох, и жутко в одиночку
Слушать вечером сверчка!..
Верещит в углу сверчок,
Верещит — и вдруг молчок!..
Ты себя, папаня, продал
За немецкий пятачок…
Помнишь, дождик моросил,
Ты кому-то всё грозил,
Ты чего это такое
В жёлтом кабуре носил?..
С крыши капает вода,
Забывается беда…
Помнишь Ольгиного Лёшку –
Ты за что его тогда?..
Помнишь, осенью в Литве
Ты зарыл его в листве,
А потом с охальным делом
Приходил к его вдове?..
Водка зябнет на столе,
Ты опять навеселе…
Как ты слышишь, как ты дышишь,
Как ты ходишь по земле?..
Вот приходит месяц май,
О былом не поминай…
Помирай скорей, папаня,
Поскорее помирай…
Давай поглядим друг на друга в упор,
Довольно вранья.
Я — твой соглядатай, я — твой прокурор,
Я — память твоя.
Ты долго петлял в привокзальной толпе,
Запутывал след.
Ну вот мы с тобою в отдельном купе,
Свидетелей нет.
Судьба мне послала бродить за тобой
До самых седин.
Ну вот мы и встретились, мой дорогой,
Один на один.
Мы оба стареем, ты желт, как лимон,
Я лыс, как Сократ.
Забудь про милицию и телефон,
Забудь про стоп-кран.
Не вздумай с подножки на полном ходу
Нырнуть в темноту.
Мы едем с тобою не в Караганду
И не в Воркуту.
Чужие плывут за окном города,
Чужие огни.
Наш поезд отныне идет в никуда,
И мы в нем одни.
…Как жутко встречать за бутылкой винца
Синюшный рассвет.
И знать, что дороге не будет конца
Три тысячи лет.
Тает желтый воск свечи,
Стынет крепкий чай в стакане,
Где-то там, в седой ночи,
Едут пьяные цыгане.
Полно, слышишь этот смех?
Полно, что ты, в самом деле?!
Самый белый в мире снег
Выпал в день твоей дуэли.
Знаешь, где-то там вдали,
В светлом серпантинном зале
Молча встала Натали
С удивленными глазами.
В этой пляшущей толпе,
В центре праздничного зала,
Будто свечка по тебе,
Эта женщина стояла.
Встала и белым-бела
Разом руки уронила,
Значит, все-таки, была,
Значит, все-таки, любила!
Друг мой, вот вам старый плед!
Друг мой, вот вам чаша с пуншем!
Пушкин, Вам за тридцать лет,
Вы совсем мальчишка, Пушкин!
Тает желтый воск свечи,
Стынет крепкий чай в стакане,
Где-то там, в седой ночи,
Едут пьяные цыгане…
— Неужто этот ловелас
Так сильно действует на Вас,
Святая простота?
— О да, мой друг, о да.— Но он же — циник и позер,
Он навлечет на Вас позор
И сгинет без следа.
— О да, мой друг, о да…— И, зная это, Вы б смогли
Пойти за ним на край Земли
Неведомо куда?
— О да, мой друг, о да…— Ужель он так меня затмил,
Что я Вам сделался не мил
В тот час — и навсегда?
— О да, мой друг, о да…— Но я же молод и силен,
Имею чистыми мильон
И ростом хоть куда!
— О да, мой друг, о да.— И все же мне в который раз
Случится выслушать отказ,
Сгорая от стыда?
— О да, мой друг, о да…— Ну, что ж, посмотрим, кто есть кто
Годков примерно через сто,
Кто прах, а кто — звезда!
— О да, мой друг, о да…
О да, мой друг, о да!
Вот улетишь, парус наладишь.
Врач был латыш — светлый, как ландыш.
Сложим вот так белые руки.
Жизнь не берет нас на поруки.Ангел стоял возле кровати,
Как санитар в белом халате,
Август стоял прямо над моргом,
Август дышал солнцем и морем.Я уплывал в белой сирени.
У трубачей губы серели.
Это опять мамина странность.
Я же просил — без оркестрантов.А над Москвой трубы дымили.
Стыл ипподром в пене и в мыле.
В тысячный раз шел образцово
Детский спектакль у Образцова.И, притомясь, с летней эстрадки,
Мучали вальс те оркестранты.
Чей это гнев, или немилость?
В мире ничто не изменилось… Я уплывал в белой сирени.
У трубачей губы серели.
Это опять мамина странность.
Я же просил — без оркестрантов.
…А началом явился испуг
От нечаянно хрустнувшей ветки…
И дремучий немыслимы звук
Шевельнулся тогда в человеке… Человек начинал говорить!..
И, не в силах бороться с искусом,
Обнаружил великую прыть
В овладении этим искусством. Он придумывал тысячи тем,
Упиваясь минутным реваншем.
Говори-и-ть! — А о чем и зачем –
Человеку казалось не важным. Он смолкал по ночам, но и тут –
Что ни утро — в поту просыпаясь,
Он пугался безмолвных минут
И ничем не заполненных пауз. Но однажды случилась беда:
Он влюбился, и смолк в восхищеньи…
И к нему снизошла немота –
И свершила обряд очищенья. Он притих, и разгладил чело,
И до боли почувствовал снова
То мгновение, после чего
Станет страшно за первое слово…
Под причитанья полковых мамаш
Мы вынимаем нотные альбомы.
Давным-давно расстреляны обоймы.
У нас в руках один «Гусарский марш».Мелодии игрушечных атак,
Мы вас берем сегодня на поруки,
Вас надо петь сурово и по-русски,
Сурово и по-русски! Только так! Мы трубы, как винтовки, рвем с плеча,
Они ревут тревожно и бессонно.
Сегодня мы хороним Гершензона,
Илюшу Гершензона — трубача… А степь была безмолвна и седа,
И этот марш казался неуместным.
Но мы его трубили всем оркестром
Отчаянней и громче, чем всегда! И снова шли, не видя ничего,
А степь горячим маревом шипела.
Мы не играли «Скорбный марш» Шопена,
Мы не играли «Скорбный марш» Шопена,
Мы не успели выучить его…
Все мы куклы, Сергей Владимирович,
В нашей крохотной суете,
Но кому-то дано лидировать,
А кому-то плеститсь в хвосте.И когда нам порой клинически
Изменяют чутье и такт,
Вы подергайте нас за ниточку,
Если делаем что не так.Как Вы властвуете шикарно!
Нас — до черта. А Вы — один.
Вы единственный папа Карло
Над мильенами Буратин.Если вдруг Вам от наших штучек
Станет грустно и тяжело,
Если вдруг Вам вконец наскучит
Ваше трудное ремеслоИли если Вам станет тошно
От кучумов и держиморд,
Вы отдайте нас всех лоточнику
И закройте мир на ремонт! Но покамест Вам аплодируют
Хоть один-два-три пацана, -
Вы держитесь, Сергей Владимирович,
Потому что без Вас — хана!..
У окна стою я, как у холста,
Ах какая за окном красота!
Будто кто-то перепутал цвета,
И Неглинку, и Манеж.Над Москвой встает зеленый восход,
По мосту идет оранжевый кот,
И лоточник у метро продает
Апельсины цвета беж. Вот троллейбуса мерцает окно,
пассажиры — как цветное кино.
Мне, товарищи, ужасно смешно
наблюдать в окошко мир.
Этот негр из далекой страны
так стесняется своей белизны,
и рубают рядом с ним пацаны
фиолетовый пломбир. И качает головой постовой,
он сегодня огорошен Москвой,
ни черта он не поймет, сам не свой,
словно рыба на мели.
Я по уличе бегу, хохочу,
мне любые чудеса по плечу,
фонари свисают — ешь не хочу,
как бананы в Сомали.
Я беспечен и одинок,
И богатство мне ни к чему,
Мне б отсрочить хоть на денек
Час, когда я кану во тьму. Я усядусь в свой дилижанс
И помчусь сквозь дым и пальбу,
Скорость — это все-таки шанс
Одурачить злую судьбу!.. Я покину дом и родню
И в дороге встречу зарю,
Может, время я обгоню,
Может, смерть я перехитрю. Я усядусь в свой дилижанс
И помчусь сквозь дым и пальбу,
Скорость — это все-таки шанс
Одурачить злую судьбу!.. Пусть я кончу жизненный путь
На исходе этого дня,
Мне успеть бы только взглянуть,
Что там будет после меня. Я усядусь в свой дилижанс
И помчусь сквозь дым и пальбу,
Скорость — это все-таки шанс
Одурачить злую судьбу!..
Итак, оглашены
Условия дуэли,
И приговор судьбы
Вершиться без помех…
А Пушкин — точно он
Забыл о страшном деле —
Рассеяно молчит
И щурится на снег…
Куда ж они глядят,
Те жалкие разини,
Кому, по их словам,
Он был дороже всех,
Пока он тут стоит,
Один во всей России,
Рассеянно молчит
И щурится на снег…
Мучительнее нет
На свете наказанья,
Чем видеть эту смерть,
Как боль свою и грех…
Он и теперь стоит
У нас перед глазами,
Рассеяно молчит
И щурится на снег…
Пока еще он жив,
Пока еще он дышит, —
Окликните его,
Пусть даже через век!..
Но — будто за стеклом —
Он окликов не слышит
Рассеянно молчит
И щурится на снег…
Если нас хлестала штормовая волна
И в глазах была пелена,
То для начала
Нас выручала
Добрая бутыль вина! Ветер и море
Нынче в раздоре —
Будет акулам корм!
Слабому горе,
Если на море —
Шторм! Вермут, не кисни,
Парус, не висни,
Мачта, прямей держись!
Главное в жизни,
Главное в жизни —
Жизнь!.. Если нас терзала по любимым тоска
И звенела боль у виска,
То для начала
Нас выручала
Песенки лихой строка! Ветер и море
Нынче в раздоре —
Будет акулам корм!
Слабому горе,
Если на море —
Шторм! Вермут, не кисни,
Парус, не висни,
Мачта, прямей держись!
Главное в жизни,
Главное в жизни —
Жизнь!..
Все не верится, черт возьми,
В то, что мы с тобой уцелели.
Как шатает нас от весны,
Как мы страшно переболели.
Видно в этой войне, мой друг,
Мы утратили слух и зренье,
И, как новый и злой недуг,
Нас пугает выздоровленье.
Вот, обугленные, глядим
На кипящие цветом ветки.
После стольких военных зим
Этот май опаляет веки.
Как больные — здоровяку,
Как застенчивые — нахалу,
Так завидуем мы цветку,
Что расцвел у ворот Дахау.
Мы стоим посреди весны,
За которую умирали,
Уважаемы и скучны,
Как живые мемориалы.
Поотвыкли от нас, видать,
Птицы, женщины и деревья,
Надо заново начинать
Завоевывать их доверье.
Он был красив, как сто чертей,
Любил животных и детей,
Имел любовниц всех мастей
И был со всеми мил…
Да полно! Так ли уж права
Жестокая молва,
Швырнув в ответ ему слова:
«Он Пушкина убил!..»
Он навсегда покинул свет,
И табаком засыпал след
И даже плащ сменил на плед,
Чтоб мир о нём забыл.
Но где б он ни был тут и там –
При нём стихал ребячий гам,
и дети спрашивали мам:
«Он Пушкина убил?»
Как говорится, все течёт,
любая память есть почёт,
и потому на кой-нам чёрт
Гадать, каким он был?..
Да нам плевать, каким он был,
Какую музыку любил,
Какого сорта кофий пил…
Он Пушкина убил!
Романтики, смолите ваши мачты
И задавайте корму лошадям.
Моряк из Ливерпуля,
Идальго из Ла-Манчи
Кочуют по морям и площадям. Но мир бродяг неверен и обманчив,
Не верьте в их веселое житье:
Дрожит, как тощий мальчик,
Распятое на мачте
Измученное мужество моё. Мой друг совсем не думает о смерти,
Но, зная, как спасти меня от бед,
Он молча даст мне сердце,
Возьмет и вырвет сердце –
Спокойно, как троллейбусный билет. И детям пусть когда-нибудь расскажут
От бед убереженные отцы,
Что, в общем, и у сказок,
Таких счастливых сказок –
Бывают несчастливые концы.