…А комод хранил рубахи, как надежды…
А война уже не шла который год…
И последняя на шест была надета
И поставлена на чей-то огород.
Это так невероятно и жестоко,
Что стоишь не огорчён, а изумлён,
Как над дудочкой лихого скомороха,
О котором узнаёшь, что он казнён.
А хозяин был такой весёлый малый,
А хозяин — вам, наверно, невдомёк –
На вокзале так смешно прощался с мамой,
Что погибнуть просто-напросто не мог…
Старик угрюмо вглядывался в лица
И выжидал, покуда стихнет гам…
О, еженощный тот самоубийца
Над чёрной бездной оркестровых ям! Минута стариковского позёрства-
Она порой бодрит сильней вина…
Как жидкая варшавская позёмка
Над черепом взметнулась седина.И белые взволнованные руки
Взошли во тьме, таинственно светясь,
И не было пронзительнее муки,
Чем та, что станет музыкой сейчас… И опасаясь звуком или словом
Тот трепет обратить в немой испуг,
Оркестр заворожённым птицеловом
Следил за каждым взмахом дивных рук.Концертный зал вдруг стал велик и светел
И собственные стены перешёл,
И потому не сразу кто заметил,
Когда и как скончался дирижёр.И замерли смутившиеся звуки,
Когда над мёртвым телом, сползшим в зал,
В агонии безумствовали руки,
Пытаясь дирижировать финал.
То в кромешной ночи, то средь белого дня
Настигали меня неудачи…
Смерть душила меня,
Смерть душила меня,
Но и я ей отвешивал сдачи… Нам с тобой не впервой
Рисковать головой,
Но со смертью у нас разговор деловой.
Боль такая — хоть вой,
Но пойми и усвой:
Тот, кто чувствует боль, —
Тот покамест живой!.. Я пришел в этот мир, никого не кляня,
Зла, что мне причиняли, — не помнил…
Мир не понял меня,
Мир не понял меня,
Но и я его тоже не понял… Нам с тобой не впервой
Рисковать головой,
Но с фортуной у нас разговор деловой.
Первый шаг — роковой,
Но пойми и усвой:
Тот, кто делает шаг, —
Тот покамест живой!.. Обо мне сочинили немало вранья —
Я подолгу сидел в каталажке…
Ложь травила меня,
Ложь травила меня,
Но и я не давал ей поблажки… Нам с тобой не впервой
Рисковать головой,
Но с молвою у нас разговор деловой.
Ты охаян молвой,
Но пойми и усвой:
Тот, кто верен себе, —
Тот покамест живой!..
О, високосный год — проклятый год
Как мы о нем беспечно забываем
И доверяем жизни хрупкий ход
Всё тем же пароходам и трамваям
А между тем в злосчастный этот год
Нас изучает пристальная линза
Из тысяч лиц — не тот… не тот… не тот…
Отдельные выхватывая лица
И некая верховная рука,
В чьей воле все кончины и отсрочки,
Раздвинув над толпою облака,
Выхватывает нас поодиночке.
А мы бежим, торопимся, снуем, —
Причин спешить и впрямь довольно много —
И вдруг о смерти друга узнаем,
Наткнувшись на колонку некролога.
И стоя в переполненном метро,
Готовимся увидеть это въяве:
Вот он лежит, лицо его мертво.
Вот он в гробу. Вот он в могильной яме…
Переменив прописку и родство,
Он с ангелами топчет звездный гравий,
И все что нам осталось от него, —
С полдюжины случайных фотографий.
Случись мы рядом с ним в тот жуткий миг —
И Смерть бы проиграла в поединке…
Она б она взяла за воротник,
А мы бы ухватились за ботинки.
Но что тут толковать, коль пробил час!
Слова отныне мало что решают,
И, сказанные десять тысяч раз,
Они друзей — увы! — не воскрешают.
Ужасный год!.. Кого теперь винить?
Погоду ли с ее дождем и градом?
…Жить можно врозь. И даже не звонить.
Но в високосный год держаться рядом.