Посвящается кн. Е. П. Долгорукой
Одиноко вырастала
Елка стройная в лесу,—
Холод смолоду узнала,
Часто видела грозу.
Но, покинув лес родимый,
Елка бедная нашла
Уголок гостеприимный,
Новой жизнью зацвела.
Вся огнями осветилась,
В серебро вся убралась,
Словно вновь она родилась,
В лучший мир перенеслась.
Дети нужды и печали!
Точно елку, вас, сирот,
Матерински приласкали
И укрыли от невзгод.
Обогрели, приютили,
Свят и светел ваш приют,
Здесь вас рано научили
Полюбить добро и труд.
И добра живое семя
Не на камень упадет:
Даст Господь, оно во время
Плод сторичный принесет.
Начат сев во имя Бога.
Подрастайте, в добрый час!
Жизни тесная дорога
Пораздвинется для вас.
Но невзгода ль вас застанет
На пути, или порок
Сети хитрые расставит —
Детства помните урок.
Для борьбы дана вам сила;
Не родное по крови,
Вам свет истины открыло
Сердце, полное любви.
И о нем воспоминанье
Да хранит вас в дни тревог,
В пору счастья и страданья,
Как добра святой залог.
(Степь)
Пусть снова дни мои мне горе принесут,
Часы тяжелого томленья,
Я знаю, выкупит восторг иных минут
Другие чувства и явленья.
Когда поверхность вод при месяце блестит,
Когда закат огнем пылает,
Иль по дороге вихрь густую пыль кружит,
Иль в полночь молния блистает,
Когда поля зимой под белым пухом спят,
Иль гнется лес от вьюги грозной,
Иль на небе столбы, как радуги, горят
При свете солнца в день морозный, —
За всем отрадно мне и весело следить,
Все так знакомо мне и ново,
И все я в памяти желал бы сохранить,
Замкнуть в обдуманное слово!..
Природа, ты одна, наставник мой и друг,
Мир, полный мысли, мне открыла,
Счастливым сделала печальный мой досуг
И с бедной долей примирила!
От тайной ли тоски болит и ноет грудь,
Иль мучит сердце нужд тревога, —
В твои обятия спешу я отдохнуть,
Как в храм невидимого Бога.
И мне ли не любить тебя от всей души,
Мой друг, не знающий забвенья!
Меня и мертвого ты приютишь в тиши,
Теперь живого утешенье!
Я вас не смею раздражать
И повинуюсь молчаливо,
И, хоть совсем не рад молчать,
Молчать я буду терпеливо.
«Но, ради самого Христа,
К чему вся эта пестрота,
Вся эта смесь стихов и прозы, —
Все это шутки или слезы?» —
Меня вы спросите. «Увы!
Отчасти плод тяжелой скуки,
Отчасти плод душевной муки
И нездоровой головы».
Притом, скажу чистосердечно,
На вас мне трудно угодить:
Едва шутить начну беспечно —
Сейчас упрек: «Зачем шутить!»
Невесел я — опять укоры,
Опять нахмуренные взоры;
Но как же быть мне, мой Творец!..
Assеz! Довольно наконец.
За то, что врал напропалую,
За то, что мучил этим вас,
Склонив колени, в этот час
Прах вашей ножки я целую.
А ручку можно ли пожать?
Нельзя? Так что и толковать!
К чему излишняя награда?
Такая милая отрада
Меня с ума б теперь свела,
А вы… вы не творите зла.
Мне остается перед вами,
Приняв вид скромности святой,
Стоять с поникшей головой
И с потупленными глазами
Или забыть весь свет — и вдруг
Воскликнуть
Мужичка-бедняка
Господь Бог наградил:
Душу теплую дал
И умом наделил.
Да злодейка нужда,
И глупа и сильна,
Закидала его
Сором, грязью она.
Едким дымом в избе,
И курной и сырой,
Выедает глаза,
Душит зимней порой.
То работа невмочь,
То расправа и суд
Молодца-силача
В три погибели гнут.
Присмирел он, притих,
Речи скупо ведет,
Исподлобья глядит,
Силу в землю кладет.
Захирей его конь —
Бедный черт виноват,
Плаксу бабу бранит
И голодных ребят.
Пропадай, дескать, все!..
На печь ляжет ничком, —
Вихорь крышу развей,
С горя все нипочем!
А как крикнут «Пожар!» —
Не зови и не тронь:
За чужое добро
Рад и в дым и в огонь.
Коли хмель в голове —
Загуляет душа:
Тут и горе прошло,
Тут и жизнь хороша.
На дворе под дождем
Он зипун распахнет,
Про леса и про степь
Да про Волгу поет.
Проспался, где упал,
— И притих он опять:
Перед всеми готов
Шапку рваную снять.
Схватит немочь — молчит,
Только зубы сожмет;
Скажут: смерть подошла —
Он рукою махнет.
Незаменимая, бесценная утрата!
И вера в будущность, и радости труда,
Чем жизнь была средь горести богата, —
Все сгублено без цели и плода!
Как хрупкое стекло, все вдребезги разбито
Железным молотом судьбы!
Так вот зачем так много лет прожито
В тяжелом воздухе, средь горя и борьбы!
Осталась боль… Незримо и несмело,
Но враг подходит в тишине,
До времени изношенное тело
Горит на медленном огне…
Жизнь обманула горько и обидно!
А все не верится… все хочешь на пути,
В глухой степи, где зги не видно,
Хоть точку светлую найти.
Но где ж она? Где отдохнуть возможно?
Где путеводные, небесные огни?
Неужто кончатся так пошло и ничтожно
Слезами памятные дни?..
Так, полная тревожного волненья,
Не смея тишины дыханьем нарушать,
Младенца милого последние мгновенья
Тоскливо сторожит трепещущая мать.
Неужто он умрет? И, чуду верить рада,
В слезах пред образом ниц падает она;
Но час пробил. Едва зажженная лампада
Таинственной рукой погашена…
С глубокою думой
Гляжу я на небо,
Где, в темной лазури,
Так ярко сверкают
Планет мириады.
Чья мощная сила
Вращает их чудно
В таинственной сфере?
Когда и откуда
Тела их начало
Свое получили?
Какие в составе
Их тел неизвестных
Основою жизни
Положены части?
Какое имеют
Они назначенье
И кто бытия их
Всесильный виновник?
Уж много минуло
Суровых столетий;
Как легкие тени,
Исчезли народы,
Но так же, как прежде,
Прекрасна природа,
И нету песчинки,
Нет капли ничтожной,
Ненужной в системе
Всего мирозданья;
В ней все служит к цели,
Для нас непонятной…
И пусть остается
Во мраке глубоком
Великая тайна
Начала творений;
Не ясно ль я вижу
Печать дивной силы
На всем, что доступно
Уму человека
И что существует
Так долго и стройно,
Всегда совершая
Процесс своей жизни
По общему смыслу
Законов природы;
И как мне поверить
Иль даже подумать,
Чтоб случай бессильный
Был первой причиной
Начала, законов
Движенья и жизни
Обширной Вселенной?
Без конца поля
Развернулися,
Небеса в воде
Опрокинулись.
За крутой курган
Солнце прячется,
Облаков гряда
Развернулася.
Поднялись, растут
Горы медные,
На горах дворцы
Золоченые.
Между гор мосты
Перекинуты,
В серебро и сталь
Позакованы.
По траве, по ржи
Тени крадутся,
В лес густой бегут,
Собираются.
Лес стоит, покрыт
Краской розовой,
Провожает день
Тихой музыкой.
Разливайтеся,
Звуки чудные!
Сам не знаю я,
Что мне весело…
Все мне кажется,
Что давным-давно
Где-то слышал я
Эту музыку.
Все мне помнится
Сумрак вечера,
Тесной горенки
Стены темные.
Огонек горел
Перед образом,
Как теперь горит
Эта звездочка.
На груди моей
Милой матушки
Я дремал, и мне
Песни слышались.
Были песни те
Звуки райские,
Неземная жизнь
От них веяла!..
И тогда сквозь сон
Все мне виделся
Яркий блеск и свет
В темной горенке.
Не от этого ль
Так мне весело
Слушать в сумерки
Леса музыку,
Что при ней одной
Детство помнится,
Безотрадный день
Забывается?
Поднялась, шумит
Непогодушка,
Низко бор сырой
Наклоняется.
Ходят, плавают
Тучи по небу,
Ночь осенняя
Черней ворона.
В зипуне мужик
К дому барскому
Через сад густой
Тихо крадется.
Он идет, глядит
Во все стороны,
Про себя один
Молча думает:
«Вот теперь с тобой,
Барин-батюшка,
Мужик-лапотник
Посчитается;
Хорошо ты мне
Вчера вечером
Вплоть до плеч спустил
Кожу бедную.
Виноват я был,
Сам ты ведаешь:
Тебе дочь моя
Приглянулася.
Да отец ее —
Несговорчивый,
Не велит он ей
Слушать барина…
Знаю, ты у нас
Сам большой-старшой,
И судить-рядить
Тебя некому.
Так суди ж, Господь,
Меня, грешника;
Не видать тебе
Мое детище!»
Подошел мужик
К дому барскому,
Тихо выломил
Раму старую,
Поднялся, вскочил
В спальню темную, —
Не вставать теперь
Утром барину…
На дворе шумит
Непогодушка,
Низко бор сырой
Наклоняется;
Через сад домой
Мужик крадется,
У него лицо
Словно белый снег.
Он дрожит как лист,
Озирается,
А господский дом
Загорается.
Дождь и холод — нет погоды!
Выйти некуда — хоть брось!
Виды — сальные заводы…
Выздоравливай небось!
Наслаждайся в этом рае!
Слушай, музыка пошла:
Свинки хрюкают в сарае,
Лай собака подняла,
На дворе кричат вороны,
Ветер свищет и поет;
В поле слякоть, рожь поклоны
Поминутно отдает.
Вот так дача! Вот так радость!
Тут от скуки пропадешь!
Тут не жизнь, а просто — гадость,
Тут от холоду умрешь!
Правда, книги — утешенье,
Но ведь день читать, читать,
В голове пойдет круженье,
Можно зренье потерять!
Не пойти ль к соседу с горя?
Там хоть люди, говор, смех,
Отдохнешь, шутя иль споря…
Как тут быть? Идти не грех.
Жаль, сосед с утра до ночи
Занят делом… Боже мой!
Как ему хватает мочи?
Это мученик святой!
Он умен — в глаза не скажет:
«Эх, брат, шут тебя принес!..»
Он и виду не покажет,
А подумать… гм!.. вопрос!
Что ж? повеситься мне, что ли?
Нет, на даче не рука!
Стало дурно, хорошо ли —
Марш с двора! Ей-ей, тоска!
Нет, ты фигляр, а не певец,
Когда за личные страданья
Ждешь от толпы рукоплесканья,
Как милостыни ждет слепец;
Когда личиной скорби ложной
Ты привлекаешь чуждый взгляд
С бесстыдством женщины ничтожной,
Доставшей платье напрокат.
Нет, ты презрения достоин
За то, что дерзостный порок
Ты не казнил как чести воин,
Глашатай правды и пророк!
Ты пренебрег свой путь свободный,
К добру любовию согрет,
Не так бы плакал всенародно
От скорби истинный поэт!
Ты позабыл, что увядает
Наш ум в бездействии пустом,
Что истина в наш век страдает,
Порок увенчан торжеством;
Что мы, как дети, не развили
В себе возвышенных идей
И что позором заклеймили
Себя, как граждан и людей,
Что нет в нас сил для возрожденья,
Что мы бесчувственно влачим
Оковы зла и униженья
И разорвать их не хотим…
Об этом плачь в тиши глубокой,
Тогда народ тебя поймет
И, может быть, к мечте высокой
Его укор твой приведет.
Затеплились звезды одна за другою
Над темною далью лугов;
Куда-то со скрипом, за сонной рекою,
Проехал обоз чумаков.
Задумав поужинать, подле залива
Рыбак разложил огонек;
И вдруг осветились: плакучая ива,
Плечистый старик и челнок,
Развесистый невод, подпертый шестами,
Шалаш на крутом берегу,
Кусты лозняка и, вдали за кустами,
Стреноженный конь на лугу.
Вот в сторону, верно, испуганный светом,
Со свистом кулик пролетел…
Все тихо… лишь в поле, туманом одетом,
Бог весть кто-то песню запел.
А к полночи, кажется, дождь соберется,
Уж наволочь кой-где пошла;
Теперь мужичок его ждет не дождется:
Ведь рожь наливать начала!
Ложись, горожанин, в постель пуховую
И спи до утра без забот!
Хлеб будет: крестьянин свечу восковую
Сегодня ж с молитвой зажжет.
Вот тучки находят; отрада народа,
Господь даст, и дождик пойдет…
Уж сколько же завтра душистого меда
Пчела моя в поле найдет!
Удружил ты мне, сват, молодою женой!
Стала жизнь мне и радость не в радость:
День и ночь ни за что она спорит со мной
И бранит мою бедную старость;
Ни за что ни про что малых пасынков бьет
Да заводит с соседями ссоры —
Кто что ест, кто что пьет и как дома живет, —
Хоть бежать, как начнет разговоры.
И уж пусть бы сама человеком была!
Не поверишь, весь дом разорила!
И грозил ей, — да что!.. значит, волю взяла!
Женский стыд, Божий гнев позабыла!
А любовь… уж куда тут! молчи про любовь!
За себя мне беда небольшая, —
Погубил я детей, погубил свою кровь;
Доконает их мачеха злая!
Эх! не прежняя мочь, не былая пора,
Молодецкая удаль и сила, —
Не ходить бы жене, не спросись, со двора,
И воды бы она не взмутила…
Спохватился теперь, да не сладишь с бедой,
Лишь гляди на жену и казнися,
Да молчи, как дурак, когда скажут порой!
Поделом старику, — не женися!
Кое изобилие человеку во всем
труде его, им же трудится
под солнцем; род преходит
и род приходит, а земля вовек
стоит.
Екклезиаста, гл. И, ст. 3 и
4.
С тех пор как мир наш необятный
Из неизвестных нам начал
Образовался непонятно
И бытие свое начал,
Событий зритель величавый,
Как много видел он один
Борьбы добра и зла, и славы,
И разрушения картин!
Как много царств и поколений,
И вдохновенного труда,
И гениальных наблюдений
Похоронил он навсегда!..
И вот теперь, как и тогда,
Природа вечная сияет:
Над нею бури и года,
Как тени легкие, мелькают.
И между тем как человек,
Земли развенчанный владыка,
В цепях страстей кончает век
Без цели ясной и великой, —
Все так же блещут небеса,
И стройно движутся планеты,
И яркой зеленью одеты
Непроходимые леса;
Цветут луга, поля и степи,
Моря глубокие шумят,
И гор заоблачные цепи
В снегах нетающих горят.
Давно ль повеселел мой уголок печальный,
Давно ль я меж друзей сидел,
И слушал их, и радовался тайно?..
И вот опять осиротел!
Кругом глубокое молчанье…
Одним я позабыт, другой умчался в даль…
Да и кому нужна моя печаль?
У всякого свое страданье!
Последний друг безвременно зарыт…
Угас, замученный борьбою,
С суровой долею, с бесчувственной семьею,
Тоскою медленной убит!
Погибли молодые силы!
Безжалостной судьбы не мог он победить…
Мой бедный друг! И гроб твой до могилы
Не удалось мне проводить!
Все чудится — я слышу милый голос,
Все жду, что друг отворит дверь…
Один остался я теперь, —
На сжатой ниве позабытый колос!
Безоблачны покуда небеса,
Но сердце у меня недаром замирает,
И этот стих недаром вызывает
Слезу на грустные глаза…
Так иногда, перед грозою,
Над зеркальной поверхностью реки,
Тревожно делая круги,
Щебечет ласточка порою…
Как у нас по селу
Путь-дорога лежит,
По степной по глухой
Колокольчик звенит.
На мосту прозвенит,
За горой запоет,
Молодца-удальца
За собою зовет.
Ax, у нас-то житье —
От сохи к бороне,
Наяву — сухота,
Нужда-горе во сне.
В синеву да в туман
Наше поле ушло,
Любо ясным очам,
Да плечам тяжело…
По траве ль, по росе
Алый вечер идет —
По буграм, по межам
Хищных птиц перелет.
Стон кукушки в лесу,
Чей-то плач за рекой…
Дать бы волю тоске —
Пролилась бы слезой.
А вдали облака
Охватило огнем:
Высоко поднялась
Колокольня с крестом.
Золотой городок
Вдоль по взморью стоит,
Из серебряных труб
Дым янтарный валит.
Пролетит на ночлег
Белый голубь в село.
В синеве — по заре
Загорится крыло.
Уж и где ж ты, трава,
Без покосу растешь —
Молодецкая жизнь,
Без печали идешь?
Ах ты, глушь-тишина,
Все ковыль, камыши —
На всю степь закричи,
Не ответит души.
Ни тучки, ни ветра, и поле молчит.
Горячее солнце и жжет и палит,
И, пылью покрытая, будто мертва,
Стоит неподвижно под зноем трава,
И слышится только в молчании дня
Веселых кузнечиков звон-трескотня.
Средь чистого поля конь-пахарь лежит;
На трупе коня ворон черный сидит,
Кровавый свой клюв поднимает порой
И каркает, будто вещун роковой.
Эх, конь безответный, слуга мужика,
Была твоя служба верна и крепка!
Побои и голод — ты все выносил
И дух свой на пашне, в сохе испустил.
Мужик горемычный рукою махнул,
И снял с него кожу, и молча вздохнул,
Вздохнул и заплакал: «Ништо, мол не впрок!..»
И кожу сырую в кабак поволок.
И пел он там песни, свистал соловьем:
«Пускай пропадает! Гори все огнем!»
Со смехом народ головами качал:
«Гляди, мол, ребята! Он ум потерял —
Со зла свое сердце гульбой веселит,
По мертвой скотине поминки творит».
Была пора невинности счастливой,
Когда свой ум тревожный и пытливый
Я примирял с действительностью злой
Святых молитв горячею слезой;
Когда, дитя беспечное свободы,
В знакомых мне явлениях природы
Величие и мысль я находил
И жизнь мою, как дар небес, любил.
Теперь не то: сомнением томимый,
Я потерял свой мир невозмутимый —
Единую отраду бытия,
И жизнь моя не радует меня…
Бывают дни: измученный борьбою,
В тиши ночной, с горячею мольбою
Склоняюсь я к подножию креста;
Слова молитв твердят мои уста,
Но сердце тем словам не отвечает,
И мысль моя Бог знает где блуждает,
И сладких слез давно минувших лет
Ни на лице, ни на глазах уж нет.
Так, холодом темницы окруженный,
Скорбит порой преступник осужденный
И к прежним дням уносится мечтой
От горечи существенности злой,
Но бедняку лишь новое страданье
Приносит лет былых воспоминанье.
За прялкою баба в поняве сидит;
Ребенок больной в колыбели лежит;
Лежит он и в рот не берет молока,
Кричит он без умолку — слушать тоска.
Торопится баба: рубашка нужна;
Совсем-то, совсем обносилась она:
Надеть-то ей нечего, просто — напасть!
Прядет она ночью, днем некогда прясть.
И за полночь ярко лучина горит,
И грудь от сиденья щемит и болит,
И взгляд притупился, устала рука…
Дитя надрывается, — слушать тоска!
Пришлось поневоле работу бросать.
«Ну что, мое дитятко? — молвила мать. —
Усни себе с Богом, усни в тишине,
Ведь некогда, дитятко, некогда мне!»
И баба садится, и снова прядет,
И снова покоя ей крик не дает.
«Молчи, говорю! мне самой до себя!
Ну, чем же теперь исцелю я тебя?»
Поют петухи, — видно, скоро рассвет,
Дымится лучина и гаснет — и нет;
Притих и ребенок, и глазки сомкнул,
Уснул он — да только уж навек уснул.
Оделося сумраком поле. На темной лазури сверкает
Гряда облаков разноцветных. Бледнея, заря потухает.
Вот вспыхнули яркие звезды на небе одна за другой,
И месяц над лесом сосновый поднялся, как щит золотой;
Извивы реки серебристой меж зеленью луга блеснули;
Вокруг тишина и безлюдье: и поле и берег уснули;
Лишь мельницы старой колеса, алмаз рассыпая, шумят
Да с ветром волнистые нивы Бог знает о чем говорят,
На кольях, вдоль берега вбитых, растянуты мокрые сети;
Вот бедный шалаш рыболова, где вечером резвые дети
Играют трепещущей рыбой и ищут в траве водяной
Улиток и маленьких камней, обточенных синей волной;
Как лебеди, белые тучи над полем плывут караваном,
Над чистой рекою спят ивы, одетые легким туманом,
И, к светлым струям наклонившись, сквозь чуткий, прерывистый сон
Тростник молчаливо внимает таинственной музыке волн.
Шуми, шуми, зеленый лес!
Знаком мне шум твой величавый,
И твой покой, и блеск небес
Над головой твоей кудрявой.
Я с детства понимать привык
Твое молчание немое
И твой таинственный язык
Как что-то близкое, родное.
Как я любил, когда порой,
Краса угрюмая природы,
Ты спорил с сильною грозой
В минуты страшной непогоды,
Когда больших твоих дубов
Вершины темные качались
И сотни разных голосов
В твоей глуши перекликались…
Или когда светило дня
На дальнем западе сияло
И ярким пурпуром огня
Твою одежду освещало.
Меж тем в глуши твоих дерев
Была уж ночь, а над тобою
Цепь разноцветных облаков
Тянулась пестрою грядою.
И вот я снова прихожу
К тебе с тоской моей бесплодной,
Опять на сумрак твой гляжу
И голос слушаю свободный.
И может быть, в твоей глуши,
Как узник, волей оживленный,
Забуду скорбь моей души
И горечь жизни обыденной.