Невидимой цепью
Жизнь связана тесно
С таинственной смертью.
И в самом начале
Зародыша жизни
Сокрыта возможность
Его разрушенья,
И в жалких остатках
Ничтожного праха
Таятся начала
Для будущей жизни…
Так годы проходят
И целые веки,
И все поглощает
Могущество смерти,
Всегда оставаясь
Источником жизни;
И так существует
Доселе природа,
Служа колыбелью
И вместе могилой.
Суровый холод жизни строгой
Спокойно я переношу
И у Небес дороги новой
В часы молитвы не прошу.
Отраду тайную находит
И в самой грусти гордый ум:
Так часто моря стон и шум
Нас в восхищение приводит.
К борьбе с судьбою я привык,
Окреп под бурей искушений:
Она высоких дум родник,
Причина слез и вдохновений.
Вырыта заступом яма глубокая,
Жизнь невеселая, жизнь одинокая,
Жизнь бесприютная, жизнь терпеливая,
Жизнь, как осенняя ночь, молчаливая, —
Горько она, моя бедная, шла
И, как степной огонек, замерла.
Что же? усни, моя доля суровая!
Крепко закроется крышка сосновая,
Плотно сырою землею придавится,
Только одним человеком убавится…
Убыль его никому не больна,
Память о нем никому не нужна!..
Вот она — слышится песнь беззаботная,
Гостья погоста, певунья залетная,
В воздухе синем на воле купается;
Звонкая песнь серебром рассыпается…
Тише!.. О жизни покончен вопрос.
Больше не нужно ни песен, ни слез!
Приличий тягостные цепи
И праздность долгих вечеров
Оставил я для тихой степи
И тени сумрачных лесов.
Отшельник мира добровольный,
Природой дикой окружен,
Я здесь мечтою своевольной
Бываю редко увлечен:
Здесь под влияньем жизни новой
И вдохновенного труда
Разоблачает ум суровый
Мои минувшие года;
И, полный мира и свободы,
На жизнь вернее я гляжу
И в созерцании природы
Уроки сердцу нахожу.
Средь жизни пошлой, грустной и бесплодной
Одну тебя я всей душой любил,
Одной тебе я в жертву приносил
Сокровища души моей свободной.
В заботах дня, в тиши ночей немых
Передо мной сиял твой образ милый,
Я черпал жизнь в улыбке уст твоих,
В приветном слове черпал силы.
Дитя, дитя! Я думал: я любим…
Нет, я был слеп, я был неосторожен.
И вот теперь осмеян, уничтожен,
Как раб, ненужный прихотям чужим.
О, как я мог так долго ошибаться,
Святое чувство на смех отдавать,
Служить шутом, игрушку заменять,
Так жестоко, так глупо унижаться!
Еще обман! Еще один урок!..
Учись, бедняк, терпенью в доле темной!
Тебе ль любить? Иди дорогой скромной
И помни свой печальный уголок.
Не верь словам ненужного участья.
Полюбишь ли, — таи свою любовь,
Души ее, точи по капле кровь
И гордо умирай без радости и счастья!
Чужих страданий жалкий зритель,
Я жизнь растратил без плода,
И вот проснулась совесть-мститель
И жжет лицо огнем стыда.
Чужой бедой я волновался,
От слез чужих я не спал ночь, —
И все молчал, и все боялся,
И никому не мог помочь.
Убит нуждой, убит трудами,
Мой брат и чах и погибал,
Я закрывал лицо руками
И плакал, плакал — и молчал.
Я слышал злу рукоплесканья
И все терпел, едва дыша;
Под пыткою негодованья
Молчала рабская душа!
Мой дух сроднился с духом века,
Тропой пробитою я шел:
Святую личность человека
До пошлой мелочи низвел.
Ты ль это — жизнь к добру с любовью,
Плод мысли, горя и борьбы?
Увы, отмечена ты кровью,
Насмешка страшная судьбы!..
Не говори, что жизнь ничтожна.
Нет, после бурь и непогод,
Борьбы суровой и тревожной,
И цвет, и плод она дает.
Не вечны все твои печали.
В тебе самом источник сил.
Взгляни кругом: не для тебя ли
Весь мир святилища раскрыл.
Кудряв и зелен лес дремучий,
Листы зарей освещены,
Огнем охваченные тучи
В стекле реки отражены.
Покрыт цветами скат кургана.
Взойдя и став на вышине, —
Какой простор! Сквозь сеть тумана
Село чуть видно в стороне.
Звенит и льется птички голос,
Узнай, о чем она поет;
Пойми, что шепчет спелый колос
И что за речи ключ ведет?
Вот царство жизни и свободы!
Здесь всюду блеск! здесь вечный пир!
Пойми живой язык природы —
И скажешь ты: прекрасен мир!
Молись, дитя: сомненья камень
Твоей груди не тяготит;
Твоей молитвы чистый пламень
Святой любовию горит.
Молись, дитя: тебе внимает
Творец бесчисленных миров,
И капли слез твоих считает,
И отвечать тебе готов.
Быть может, ангел, твой хранитель,
Все эти слезы соберет
И их в надзвездную обитель
К престолу Бога отнесет.
Молись, дитя, мужай с летами!
И дай Бог в пору поздних лет
Такими ж светлыми очами
Тебе глядеть на Божий свет!
Но если жизнь тебя измучит
И ум и сердце возмутит,
Но если жизнь роптать научит,
Любовь и веру погасит —
Приникни с жаркими слезами,
Креста подножье обойми:
Ты примиришься с Небесами,
С самим собою и с людьми.
И вновь тогда из райской сени
Хранитель — ангел твой сойдет
И за тебя, склонив колени,
Молитву к Богу вознесет.
Дождь и холод — нет погоды!
Выйти некуда — хоть брось!
Виды — сальные заводы…
Выздоравливай небось!
Наслаждайся в этом рае!
Слушай, музыка пошла:
Свинки хрюкают в сарае,
Лай собака подняла,
На дворе кричат вороны,
Ветер свищет и поет;
В поле слякоть, рожь поклоны
Поминутно отдает.
Вот так дача! Вот так радость!
Тут от скуки пропадешь!
Тут не жизнь, а просто — гадость,
Тут от холоду умрешь!
Правда, книги — утешенье,
Но ведь день читать, читать,
В голове пойдет круженье,
Можно зренье потерять!
Не пойти ль к соседу с горя?
Там хоть люди, говор, смех,
Отдохнешь, шутя иль споря…
Как тут быть? Идти не грех.
Жаль, сосед с утра до ночи
Занят делом… Боже мой!
Как ему хватает мочи?
Это мученик святой!
Он умен — в глаза не скажет:
«Эх, брат, шут тебя принес!..»
Он и виду не покажет,
А подумать… гм!.. вопрос!
Что ж? повеситься мне, что ли?
Нет, на даче не рука!
Стало дурно, хорошо ли —
Марш с двора! Ей-ей, тоска!
Была пора невинности счастливой,
Когда свой ум тревожный и пытливый
Я примирял с действительностью злой
Святых молитв горячею слезой;
Когда, дитя беспечное свободы,
В знакомых мне явлениях природы
Величие и мысль я находил
И жизнь мою, как дар небес, любил.
Теперь не то: сомнением томимый,
Я потерял свой мир невозмутимый —
Единую отраду бытия,
И жизнь моя не радует меня…
Бывают дни: измученный борьбою,
В тиши ночной, с горячею мольбою
Склоняюсь я к подножию креста;
Слова молитв твердят мои уста,
Но сердце тем словам не отвечает,
И мысль моя Бог знает где блуждает,
И сладких слез давно минувших лет
Ни на лице, ни на глазах уж нет.
Так, холодом темницы окруженный,
Скорбит порой преступник осужденный
И к прежним дням уносится мечтой
От горечи существенности злой,
Но бедняку лишь новое страданье
Приносит лет былых воспоминанье.
Не повторяй холодной укоризны:
Не суждено тебе меня любить.
Беспечный мир твоей невинной жизни
Я не хочу безжалостно сгубить.
Тебе ль, с младенчества не знавшей огорчений,
Со мною об руку идти одним путем,
Глядеть на зло и грязь и гаснуть за трудом,
И плакать, может быть, под бременем лишений,
Страдать не день, не два — всю жизнь свою страдать!..
Но где ж на это сил, где воли нужно взять?
И что тебе в тот час скажу я в оправданье,
Когда, убитая и горем и тоской,
Упреком мне и горькою слезой
Ответишь ты на ласки и лобзанье?
Слезы твоей себе не мог бы я простить…
Но кто ж меня бесчувствию научит
И, наконец, заставит позабыть
Все, что меня и радует и мучит,
Что для меня, под холодом забот,
Под гнетом нужд, печали и сомнений, —
Единая отрада и оплот,
Источник дум, надежд и песнопений?..
Незаменимая, бесценная утрата!
И вера в будущность, и радости труда,
Чем жизнь была средь горести богата, —
Все сгублено без цели и плода!
Как хрупкое стекло, все вдребезги разбито
Железным молотом судьбы!
Так вот зачем так много лет прожито
В тяжелом воздухе, средь горя и борьбы!
Осталась боль… Незримо и несмело,
Но враг подходит в тишине,
До времени изношенное тело
Горит на медленном огне…
Жизнь обманула горько и обидно!
А все не верится… все хочешь на пути,
В глухой степи, где зги не видно,
Хоть точку светлую найти.
Но где ж она? Где отдохнуть возможно?
Где путеводные, небесные огни?
Неужто кончатся так пошло и ничтожно
Слезами памятные дни?..
Так, полная тревожного волненья,
Не смея тишины дыханьем нарушать,
Младенца милого последние мгновенья
Тоскливо сторожит трепещущая мать.
Неужто он умрет? И, чуду верить рада,
В слезах пред образом ниц падает она;
Но час пробил. Едва зажженная лампада
Таинственной рукой погашена…
В глубокой мгле холодного забвенья
Теряются народов поколенья,
Законы их, междоусобный спор,
И доблести, и слава, и позор.
Лицо земли печально изменилось,
И много царств великих сокрушилось
И скрылося под пеплом городов,
Лишь темный след исчезнувших веков —
Нестройное собрание обломков, —
Да вымыслы неведомых певцов
И письмена нам чуждых языков
От праотцов осталось для потомков…
Пройдут века, в событиях Вселенной
И мы мелькнем, как метеор мгновенный,
И, может быть, потомства поздний род
Забудет наш угаснувший народ.
Так! вечности не суждено земному;
Покорствуя всеобщему закону,
Все умереть когда-нибудь должно;
Но жизнь одних, как чудное зерно,
Останется в самом процессе тленья
Залогом сил другого поколенья.
Да, не вотще под холодом времен
Идут ряды бесчисленных племен;
Наследники бессмертья и свободы,
Как дар благой, иным гостям природы
Мы отдаем в известный перио́д
Свои права на жизнь, свой цвет в плод,
Окончив здесь вполне свое призванье —
Быть семенем в системе мирозданья.
Посвящается кн. Е. П. Долгорукой
Одиноко вырастала
Елка стройная в лесу,—
Холод смолоду узнала,
Часто видела грозу.
Но, покинув лес родимый,
Елка бедная нашла
Уголок гостеприимный,
Новой жизнью зацвела.
Вся огнями осветилась,
В серебро вся убралась,
Словно вновь она родилась,
В лучший мир перенеслась.
Дети нужды и печали!
Точно елку, вас, сирот,
Матерински приласкали
И укрыли от невзгод.
Обогрели, приютили,
Свят и светел ваш приют,
Здесь вас рано научили
Полюбить добро и труд.
И добра живое семя
Не на камень упадет:
Даст Господь, оно во время
Плод сторичный принесет.
Начат сев во имя Бога.
Подрастайте, в добрый час!
Жизни тесная дорога
Пораздвинется для вас.
Но невзгода ль вас застанет
На пути, или порок
Сети хитрые расставит —
Детства помните урок.
Для борьбы дана вам сила;
Не родное по крови,
Вам свет истины открыло
Сердце, полное любви.
И о нем воспоминанье
Да хранит вас в дни тревог,
В пору счастья и страданья,
Как добра святой залог.
Не пой о счастии, певец, не утешай
Себя забавою ничтожной;
Пусть это счастие невозмутимый рай,
Оно в наш век — лишь призрак ложный.
Пусть песнь твоя звучна, — она один обман
И обольстительные грезы:
Она не исцелит души глубоких ран
И не осушит сердца слезы.
Взгляни, как наша жизнь ленивая идет
И скучно и oднooбpaзно,
Запечатленная тревогою забот
Одной действительности грязной;
Взгляни на все плоды, которые в наш век
Собрать доселе мы успели,
На все, чем окружен и занят человек
До поздних лет от колыбели.
Везде откроешь ты печальные следы
Ничтожества иль ослепленья,
Причины тайные бессмысленной борьбы,
Нетвердой веры и сомненья,
Заметишь грубого ничтожества печать,
Добра и чести оскорбленье,
Бессовестный расчет, обдуманный разврат
Или природы искаженье.
И многое прочтет внимательный твой взор
В страницах ежедневной жизни…
И этот ли слепой общественный позор
Оставишь ты без укоризны?
И не проснется вмиг в тебе свободный дух
Глубокого негодованья?
И ты, земной пророк и правды смелый друг,
Не вспомнишь своего призванья!
О нет! не пой, певец, о счастии пустом
В годину нашего позора!
Пусть песнь твоя меж нас, как правосудный гром,
Раздастся голосом укора!
Пусть ум наш пробудит и душу потрясет
Твое пророческое слово
И сердце холодом и страхом обольет
И воскресит для жизни новой!
С суровой долею я рано подружился:
Не знал веселых дней, веселых игр не знал,
Мечтами детскими ни с кем я не делился,
Ни от кого речей разумных не слыхал.
Но все, что грязного есть в жизни самой бедной, —
И горе, и разгул, кровавый пот трудов,
Порок и плач нужды, оборванной и бледной,
Я видел вкруг себя с младенческих годов.
Мучительные дни с бессонными ночами,
Как много вас прошло без света и тепла!
Как вы мне памятны тоскою и слезами,
Потерями надежд, бессильем против зла!..
Но были у меня отрадные мгновенья,
Когда всю скорбь мою я в звуках изливал,
И знал я сердца мир и слезы вдохновенья,
И долю горькую завидной почитал.
За дар свой в этот миг благодарил я Бога, —
Казался раем мне приют печальный мой,
Меж тем безумная и пьяная тревога,
Горячий спор и брань кипели за стеной…
Вдруг до толпы дошел напев мой вдохновенный,
Из сердца вырванный, родившийся в глуши, —
И чувства лучшие, вся жизнь моей души
Разоблачилися рукой непосвященной.
Я слышу над собой и приговор, и суд…
И стала песнь моя, песнь муки и восторга,
С людьми и с жизнию меня миривший труд,
Предметом злых острот, и клеветы, и торга…
Над полями вечерняя зорька горит,
Алой краскою рожь покрывает,
Зарумянившись, лес над рекою стоит.
Тихой музыкой день провожает.
Задымились огни на крутом бережку,
Вкруг огней косари собралися,
Полилась у них песнь про любовь и тоску,
Отголоски во мрак понеслися.
Ну, зачем тут один я под ивой сижу
И ловлю заунывные звуки,
Вспоминаю, как жил, да насильно бужу
В бедном сердце заснувшие муки?
Эх ты, жизнь, моя жизнь! Ночь, бывало, не спишь,
Выжидаешь минутку досуга;
Чуть семья улеглась, — что на крыльях летишь
В темный сад ненаглядного друга!
Ключ в кармане давно от калитки готов,
И к беседке знакома дорожка…
Свистнешь раз соловьем в сонной чаще кустов,
И раскроется настежь окошко.
Стало, спят старики… И стоишь, к голове
С шумом кровь у тебя приливает.
Вот идет милый друг по росистой траве,
«Это ты!» — и на грудь припадает.
И не видишь, не знаешь, как время летит…
Уж давно зорька ранняя светит,
Сад густой золотистым румянцем покрыт, —
Ничего-то твой взгляд не заметит.
Эх, веселые ночки! что сон вы прошли…
Волю девицы разом сковали:
Старика жениха ей, бедняжке, нашли,
Полумертвую с ним обвенчали…
Безотрадной тоске не сломить меня вдруг:
Много сил у меня и отваги!
Каково-то тебе, ненаглядный мой друг,
Под замком у ревнивого скряги!
За какую ж вину и беду
Я состарился рано без старости,
И терплю с малолетства нужду,
И не вижу отрады и радости?
Только я, бедный, на ноги стал —
Сиротою остался без матушки;
И привета и ласки не знал
Во всю жизнь от родимого батюшки.
Помню, как он, бывало, возьмет
С полки крашеной книгу измятую,
Под хмельком мне приказ отдает —
Прочитать ему заповедь пятую,
И ударит об стол кулаком…
Я стою, от испуга шатаюся.
Что скажу — позабуду потом,
Начинаю опять — заикаюся…
Помню, как я не раз убегал
По утрам в лес зеленый украдкою, —
Что родной, меня он принимал,
Утешал речью тихой и сладкою,
И когда по нем буря порой
С грозным шумом, бывало, расходится,
Притаюся я в чаще глухой,
И мне страшно и любо становится.
И не раз я с любовью глядел,
Когда солнце над ним поднималося,
И на листьях румянец горел,
И кругом меня все просыпалося.
Годы шли… Стал я ночи не спать,
Думы думать про степи раздольные,
Чудных звуков игру понимать,
Втихомолку слагать песни вольные.
Но иное судил мне Господь…
Где тут петь, когда жизнь уж наскучила,
И не слезы из глаз — кровь течет,
И всю душу кручина измучила!
У людей хоть и бедность, да мир.
У меня в доме крик, ссора шумная,
При тяжелой нужде — хмельной пир,
При печали — веселость безумная.
Но как доля моя ни горька,
И сквозь слезы петь песни мне хочется.
Лежит на сердце камнем тоска —
На уста звуки чудные просятся.
И придет час — отрада души,
Песню грустную сложишь украдкою,
И забудется горе в тиши,
И на миг жизнь покажется сладкою!..
С глубокою думой
Гляжу я на небо,
Где, в темной лазури,
Так ярко сверкают
Планет мириады.
Чья мощная сила
Вращает их чудно
В таинственной сфере?
Когда и откуда
Тела их начало
Свое получили?
Какие в составе
Их тел неизвестных
Основою жизни
Положены части?
Какое имеют
Они назначенье
И кто бытия их
Всесильный виновник?
Уж много минуло
Суровых столетий;
Как легкие тени,
Исчезли народы,
Но так же, как прежде,
Прекрасна природа,
И нету песчинки,
Нет капли ничтожной,
Ненужной в системе
Всего мирозданья;
В ней все служит к цели,
Для нас непонятной…
И пусть остается
Во мраке глубоком
Великая тайна
Начала творений;
Не ясно ль я вижу
Печать дивной силы
На всем, что доступно
Уму человека
И что существует
Так долго и стройно,
Всегда совершая
Процесс своей жизни
По общему смыслу
Законов природы;
И как мне поверить
Иль даже подумать,
Чтоб случай бессильный
Был первой причиной
Начала, законов
Движенья и жизни
Обширной Вселенной?
Уж и как же ты,
Моя жизнь, прошла,
Как ты, горькая,
Прокатилася!
В четырех стенах,
Под неволею,
Расцветала ты
Одинокою.
Верно, в час худой
Мать родимая
Родила меня,
Бесталанного,
Что я красных дней
Во всю жизнь не знал,
Не скопил добра,
Не нажил друзей;
Что я взрос себе
Только на горе,
А чужим людям
На посмешище;
Что нужда и грусть
Да тяжелый труд
Погубили всю
Мою молодость.
Или в свете я
Гость непрошеный,
Судьбы-мачехи
Жалкий пасынок?
Или к счастию
Меж чужих дорог
И тропинки нет
Горемычному?..
У людей разгул,
Звонкий смех и песнь,
За большим столом
До рассвета пир;
У людей весна
Непрожитая,
Про запас казна,
В черный день друзья;
А подле меня
Ни живой души,
Один ветр шумит
На пустом дворе.
Я сижу один
Под окном, в тоске,
Не смыкаю глаз
До полуночи.
И не знаю я,
Чем помочь себе,
Какой выбрать путь,
Не придумаю.
Оглянусь назад —
Пусто, холодно,
Посмотрю вперед —
Плакать хочется.
Эх, грустна была
Ты, весна моя,
Темней осени,
Хуже похорон;
И состарился
Я до времени,
А умру — мне глаз
Закрыть некому;
Как без радости
Прожил молодость,
Так и лягу в гроб
Неоплаканным;
И людской молве
На помин меня
Не останется
Ни добра, ни зла.
Уж как вспомню я
Тебя, жизнь моя, —
Сердце кровию
Обливается!
Как безыменная могила
Давно забытого жильца,
Лежат в пустыне молчаливой
Обломки старого дворца.
Густою пылию покрыла
Рука столетий камни стен
И фантастических писмен
На них фигуры начертила.
Тяжелый свод упасть готов,
Карниз массивный обвалился,
И дикий плющ вокруг столбов
Живой гирляндою обвился,
И моха желтого узор,
Однообразно испещренный,
Покрыл разбитые колонны,
Как чудно вытканный ковер.
Чье это древнее жилище,
Пустыни грустная краса?
Над ним так светлы небеса, —
Оно печальнее кладбища!
Где эти люди с их страстями
И позабытым их трудом?
Где безыменный старый холм
Над их истлевшими костями?..
Была пора, здесь жизнь цвела.
Пороки, может быть, скрывались
Иль благородные дела
Рукою твердой совершались.
И может быть, среди пиров
Певец, в минуты вдохновенья,
Здесь пел о доблестях отцов
И плакал, полный умиленья;
И песням сладостным его
В восторге гости удивлялись,
И дружно кубки вкруг него
В честь славных дедов наполнялись.
Теперь все тихо… нет следа
Минувшей жизни. Небо ясно,
Как и в протекшие года,
Земля цветущая прекрасна…
А люди?.. Этот ветерок,
Пустыни житель одинокой,
Разносит, может быть, далеко
С их прахом смешанный песок!..
О, ум мой холодный!
Зачем, уклоняясь
От кроткого света
Божественной веры,
Ты гордо блуждаешь
Во мраке сомненья?
Ответь, если можешь:
Кто дал тебе силу
Разумной свободы
И к истинам вечным
Любовь и влеченье?
Кто плотью животной
Покрыл мне так чудно
Скелет обнаженный,
Наполнил все жилы
Горячею кровью,
Дал каждому нерву
Свое назначенье
И сердце заставил
Впервые забиться
Досель ему чуждой,
Неведомой жизнью?
Кто дал тебе средство
Чрез малую точку
Подвижного ока
Усваивать знанье
О видимом мире?
И как назовешь ты
Тот дух в человеке,
Который стремится
За грани земного,
С сознаньем свободы
И сильным желаньем
Познаний и блага?
Который владеет
Порывами сердца,
Один торжествует
В страданиях тела,
Законы природы
Себе подчиняя?..
Кто дал это свойство
Цветущей природе, —
Что в ней разрушенье
Единого тела
Бывает началом
Для жизни другого?
Кто этот художник,
Рукой всемогущей
В цветке заключивший
Целебную силу,
И яд смертоносный,
И яркие краски,
И тени, и запах?..
Смирись же и веруй,
О, ум мой надменный:
Законы вселенной,
И смерть, и рожденье
Живущего в мире,
И мощная воля
Души человека
Дают мне постигнуть
Великую тайну,
Что есть Высший Разум,
Все дивно создавший,
Всем правящий мудро.
Да не смущается сердце ваше,
веруйте в Бога…
Ев. Иоанна, гл. XИV, ст.
1.
Тяжел ваш крест!.. Что было с вами
В глуши безлюдной и степной,
Когда у вас перед глазами,
На рыхлом снеге, сын родной,
Назад минуту жизни полный,
Как цвет, подрезанный косой,
Лежал недвижный и немой,
Мгновенной смертью пораженный?
Когда любимое дитя
Вы к жизни воплем призывали
И безответные уста
Своим дыханьем согревали?..
Тяжел ваш крест и ваша чаша
Горька! Но жив Господь всего:
Да не смутится сердце ваше,
Молитесь, веруйте в Него!
Слеза ль падет у вас — Он знает
Число всех капель дождевых,
И ваши слезы сосчитает,
Оценит каждую из них.
Он весь любовь, и жизнь, и сила,
С Ним благо все, с ним свет во тьме!..
И, наконец, скажите мне,
Ужели так страшна могила?
Что лучше: раньше умереть
Или страдать и сокрушаться,
Глядеть на зло, и зло терпеть,
И веровать, и сомневаться?
Утраты, нужды испытать,
Прочесть весь свиток жизни горькой,
Чтоб у дверей могилы только
Их смысл таинственный понять?
Блажен, кто к вечному покою,
Не испытав житейских волн,
Причалил рано утлый челн,
Хранимый Высшею рукою!
Кто знает? Может быть, в тот час,
Когда в тиши, в тоске глубокой,
Вы на молитве одинокой
Стоите долго, — подле вас
Ваш сын, теперь жилец небесный,
Стоит, как ангел бестелесный,
И слышит вас и, может быть
За вас молитвы он творит;
Иль в хоре ангелов летает,
И — чуждый всех земных забот —
И славу Бога созерцает,
И гимны райские поет!
К чему же плач? Настанет время,
Когда в надзвездной стороне
За все свое земное бремя
Вознаградитесь вы вполне.
Там, окруженный неба светом,
Сын радость с вами разделит,
И, по разлуке в мире этом,
Вас вечность с ним соединит.
Спокойно небо голубое;
Одно в бездонной глубине
Сияет солнце золотое
Над степью в радужном огне;
Горячий ветер наклоняет
Траву волнистую к земле,
И даль в полупрозрачной мгле,
Как в млечном море, утопает;
И над душистою травой,
Палящим солнцем разреженный,
Струится воздух благовонный
Неосязаемой волной.
Гляжу кругом: все та ж картина,
Все тот же яркий колорит.
Вот слышу — тихо над равниной
Трель музыкальная звучит:
То — жаворонок одинокой,
Кружась в лазурной вышине,
Поет над степию широкой
О вольной жизни и весне.
И степь той песни переливам,
И безответна и пуста,
В забытьи внемлет молчаливом,
Как безмятежное дитя;
И, спрятавшись в коврах зеленых,
Цветов вдыхая аромат,
Мильоны легких насекомых
Неумолкаемо жужжат.
О степь! люблю твою равнину,
И чистый воздух, и простор,
Твою безлюдную пустыню,
Твоих ковров живой узор,
Твои высокие курганы,
И золотистый твой песок,
И перелетный ветерок,
И серебристые туманы…
Вот полдень… жарки небеса…
Иду один. Передо мною
Дороги пыльной полоса
Вдали раскинулась змеею.
Вот над оврагом, близ реки,
Цыгане табор свой разбили,
Кибитки вкруг постановили
И разложили огоньки;
Одни обед приготовляют
В котлах, наполненных водой;
Другие на траве густой
В тени кибиток отдыхают;
И тут же, смирно, с ними в ряд,
Их псы косматые лежат,
И с криком прыгает, смеется
Толпа оборванных детей
Вкруг загорелых матерей;
Вдали табун коней пасется…
Их миновал — и тот же вид
Вокруг меня и надо мною;
Лишь дикий коршун над травою
Порою в воздухе кружит,
И так же лентою широкой
Дорога длинная лежит,
И так же солнце одиноко
В прозрачной синеве горит.
Вот день стал гаснуть… вечереет…
Вот поднялись издалека
Грядою длинной облака,
В пожаре запад пламенеет,
Вся степь, как спящая краса,
Румянцем розовым покрылась.
И потемнели небеса,
И солнце тихо закатилось.
Густеет сумрак… ветерок
Пахнул прохладою ночною,
И над уснувшею землею
Зарницы вспыхнул огонек.
И величаво месяц полный
Из-за холмов далеких встал
И над равниною безмолвной,
Как чудный светоч, засиял…
О, как божественно прекрасна
Картина ночи средь степи
Когда торжественно и ясно
Горят небесные огни,
И степь, раскинувшись широко,
В тумане дремлет одиноко,
И только слышится вокруг
Необяснимый жизни звук.
Брось посох, путник утомленный,
Тебе ненадобно двора:
Здесь твой ночлег уединенный,
Здесь отдохнешь ты до утра;
Твоя постель — цветы живые,
Трава пахучая — ковер,
А эти своды голубые —
Твой раззолоченный шатер.
Людскую скорбь, вопросы века —
Я знаю все… Как друг и брат,
На скорбный голос человека
Всегда откликнуться я рад.
И только. Многое я вижу,
Но воля у меня слаба,
И всей душой я ненавижу
Себя как подлого раба,
Как я неправду презираю,
Какой я человек прямой,
Покуда жизни не встречаю
Лицом к лицу, — о Боже мой!
И если б в жизнь переходили
Мои слова, — враги мои
Меня давно б благословили
За сердце, полное любви.
Погас порыв мой благородный.
И что же? Тешится над ним
Какой-нибудь глупец холодный
Безумным хохотом своим.
«Так вот-с как было это дело, —
Мне говорит степняк-сосед:
— Себя он вел уж очень смело,
Сказать бы: да, он скажет: нет.
Упрямство… вот и судит криво:
За правду стой, да как стоять!
Ну, перенес бы молчаливо,
Коли приказано молчать.
Вот и погиб. Лишился места,
Притих и плачет, как дитя,
Детишек куча, дочь невеста,
И в доме хлеба — ни ломтя…»
— «Как вам не совестно, не стыдно!
Как повернулся ваш язык!
Мне просто слушать вас обидно!..» —
Я поднимаю громкий крик.
И весь дрожу. Лицо пылает,
Как лев пораненный, я зол.
Сигара в угол отлетает,
Нога отталкивает стол.
Сосед смеется: «Что вы! что вы!
Обидел, что ли, я кого?
Уж вы на нож теперь готовы,
Ха-ха, ну стоит ли того?»
И в самом деле, я решаю:
Что портить кровь из пустяков!
Махну рукой и умолкаю:
Не переучишь дураков.
Берусь за книгу ради скуки,
И желчь кипит во мне опять:
Расчет, обманы, слезы, муки,
Насилье… не могу читать!
Подлец на добром возит воду,
Ум отупел, заглох от сна…
Ужели грешному народу
Такая участь суждена?
«Ты дома?» — двери отворяя,
Чудак знакомый говорит
И входит, тяжело ступая.
Он неуклюж, угрюм на вид.
Взгляд ледяной, косые плечи,
Какой-то шрам между бровей.
Умен, как бес, но скуп на речи.
Трудолюбив, как муравей.
«Угодно ли? Была б охота,
Есть случай бедняку помочь —
Без платы… нелегка работа:
Сидеть придется день и ночь,
Писать, читать, в архиве рыться —
И жертва будет спасена».
— «А ты?» — «Без платы что трудиться!»
— «Изволь! мне плата не нужна».
И вот к труду я приступаю,
И горячусь, и невпопад
Особу с весом задеваю;
Я рвусь из сил, меня бранят.
Тут остановка, там помеха;
Я рад бы жертве, рад помочь,
Но вдруг!.. Мне тошно ждать успеха,
Мне эта медленность невмочь.
И все с досадой я бросаю,
И после (жалкий человек)
Над бедной жертвой я рыдаю,
Кляну свой бесполезный век.
Нет, труд упорный — груз свинцовый.
Я друг добра, я гражданин,
Я мученик, на все готовый,
Но мученик на миг один.
Пали на долю мне песни унылые,
Песни печальные, песни постылые,
Рад бы не петь их, да грудь надрывается,
Слышу я, слышу, чей плач разливается:
Бедность голодная, грязью покрытая,
Бедность несмелая, бедность забытая, —
Днем она гибнет, и в полночь, и за полночь,
Гибнет она — и никто нейдет на помочь,
Гибнет она — и опоры нет волоса,
Теплого сердца, знакомого голоса…
Горький полынь — эта песнь невеселая,
Песнь невеселая, правда тяжелая!
Кто здесь узнает кручину свою?
Эту я песню про бедность пою.
1
Мороз трещит, и воет вьюга,
И хлопья снега друг на друга
Ложатся, и растет сугроб.
И молчаливый, будто гроб,
Весь дом промерз. Три дня забыта,
Уж печь не топится три дня,
И нечем развести огня,
И дверь рогожей не обита,
Она стара и вся в щелях;
Белеет иней на стенах,
Окошко инеем покрыто,
И от мороза на окне
Вода застыла в кувшине.
Нет крошки хлеба в целом доме,
И на дворе нет плахи дров.
Портной озяб. Он нездоров
И головой поник в истоме.
Печальна жизнь его была,
Печально молодость прошла,
Прошло и детство безотрадно:
С крыльца ребенком он упал,
На камнях ногу изломал,
Его посекли беспощадно…
Не умер он. Полубольным
Все рос да рос. Но чем кормиться?
Что в руки взять? Чему учиться?
И самоучкой стал портным.
Женился бедный, — все не радость:
Жена недолго пожила
И Богу душу отдала
В родах под Пасху. Вот и старость
Теперь пришла. А дочь больна,
Уж кровью кашляет она.
И все прядет, прядет все пряжу
Иль молча спицами звенит,
Перчатки вяжет на продажу,
И все грустит, и все грустит.
Робка, как птичка полевая,
Живет одна, живет в глуши,
В глухую полночь, чуть живая,
Встает и молится в тиши.
2
Мороз и ночь. В своей постели
Не спит измученный старик.
Его глаза глядят без цели,
Без цели он зажег ночник,
Лежит и стонет. Дочь привстала
И посмотрела на отца:
Он бледен, хуже мертвеца…
«Что ж ты не спишь?» — она сказала.
— «Так, скучно. Хоть бы рассвело…
Ты не озябла?» — «Мне тепло…»
И рассвело. Окреп и холод.
Но хлеба, хлеба где добыть?
Суму надеть иль вором быть?
О, будь ты проклят, страшный голод!
Куда идти? Кого просить?
Иль самого себя убить?
Портной привстал. Нет, силы мало!
Все кости ноют, все болит;
Дочь посинела и дрожит…
Хотел заплакать, — слез не стало…
И со двора, в немой тоске,
Побрел он с костылем в руке.
Куда? Он думал не о пище,
Шел не за хлебом, — на кладбище,
Шел бить могильщику челом;
Он был давно ему знаком.
Но как начать? Неловко было…
Портной с ним долго толковал
О том о сем, а сердце ныло…
И наконец он шапку снял:
«Послушай, сжалься, ради Бога!
Мне остается жить немного;
Нельзя ли тут вот, в стороне,
Могилу приготовить мне?»
— «Ого! — могильщик улыбнулся. —
Ты шутишь иль в уме рехнулся?
Умрешь — зароют, не грусти…
Грешно болтать-то без пути…»
— «Зароют, друг мой, я не спорю.
Ведь дочь-то, дочь моя больна!
Куда просить пойдет она?
Кого?.. Уж пособи ты горю!
Платить-то нечем… я бы рад,
Я заплатил бы… вырой, брат!..»
— «Земля-то, видишь ты, застыла…
Рубить-то будет нелегко».
— «Ты так… не очень глубоко,
Не очень… все-таки могила!
Просить и совестно — нужда!»
— «Пожалуй, вырыть не беда».
3
И слег портной. Лицо пылает,
В бреду он громко говорит,
Что Божий гнев ему грозит,
Что грешником он умирает,
Что он повеситься хотел
И только Катю пожалел.
Дочь плачет: «Полно, ради Бога!
У нас тепло, обита дверь,
И чай налит: он есть теперь,
И есть дрова, и хлеба много, —
Все дали люди… Встань, родной!»
И вот встает, встает портной.
«Ты понимаешь? Жизнь смеется,
Смеется… Кто тут зарыдал?
Не кашляй! Тише! Кровь польется…»
И навзничь мертвым он упал.