Тот голос, с тишиной великой споря,
Победу одержал над тишиной.
Во мне ещё, как песня или горе,
Последняя зима перед войной.
Белее сводов Смольного собора,
Таинственней, чем пышный Летний сад,
Она была. Не знали мы, что скоро
В тоске предельной поглядим назад.
Услышишь гром и вспомнишь обо мне,
Подумаешь: она грозы желала…
Полоска неба будет твердо-алой,
А сердце будет как тогда — в огне.
Случится это в тот московский день,
Когда я город навсегда покину
И устремлюсь к желанному притину,
Свою меж вас еще оставив тень.
Памяти Иннокентия Анненского
А тот, кого учителем считаю,
Как тень прошел и тени не оставил,
Весь яд впитал, всю эту одурь выпил,
И славы ждал, и славы не дождался,
Кто был предвестьем,
предзнаменованьем,
Всех пожалел, во всех вдохнул
томленье —
И задохнулся…
Когда о горькой гибели моей
Весть поздняя его коснется слуха,
Не станет он ни строже, ни грустней,
Но, побледневши, улыбнется сухо.
И сразу вспомнит зимний небосклон
И вдоль Невы несущуюся вьюгу,
И сразу вспомнит, как поклялся он
Беречь свою восточную подругу.
Д.Д. Шостаковичу
В ней что-то чудотворное горит,
И на глазах ее края гранятся.
Она одна со мною говорит,
Когда другие подойти боятся.
Когда последний друг отвел глаза,
Она была со мной в моей могиле
И пела словно первая гроза
Иль будто все цветы заговорили.
Справа Днепр, а слева клены,
Высь небес тепла.
В день прохладный и зеленый
Я сюда пришла.
Без котомки, без ребенка,
Даже без клюки,
Был со мной лишь голос звонкий
Ласковой тоски.
Не спеша летали пчелки
По большим цветам,
И дивились богомолки
Синим куполам.
Так просто можно жизнь покинуть эту,
Бездумно и безбольно догореть.
Но не дано Российскому поэту
Такою светлой смертью умереть.
Всего верней свинец душе крылатой
Небесные откроет рубежи,
Иль хриплый ужас лапою косматой
Из сердца, как из губки, выжмет жизнь.
И целый день, своих пугаясь стонов,
В тоске смертельной мечется толпа,
А за рекой на траурных знаменах
Зловещие смеются черепа.
Вот для чего я пела и мечтала,
Мне сердце разорвали пополам,
Как после залпа сразу тихо стало,
Смерть выслала дозорных по дворам.
Не мудрено, что похоронным звоном
Звучит порой непокоренный стих.
Пустынно здесь! Уже за Ахероном
Три четверти читателей моих.
А вы, друзья! Осталось вас немного,
Последние, вы мне еще милей…
Какой короткой сделалась дорога,
Которая казалась всех длинней.
Всех друзей моих благодарю:
И того, с кем. . . я встречала
Позднюю январскую зарю,
И того, кто, выпив горечь града,
Долго здесь вокруг меня бродил,
Видел купы лип и прелесть сада
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но мой круг волшебный пощадил.
Что ты можешь еще подарить? —
Той сияющей сущности пламя,
Вечность вечную и меж камнями
Место, где мои кости сложить.
Кто придумал тебя, кто привел
В миг, когда угрожало удушье
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вечность — вечная — дело пустое.
Еще говорящую трубку
Она положила обратно,
И ей эта жизнь показалась
И незаслуженной долгой,
И очень заслуженно — горькой
И будто чужою. Увы!
И разговор телефонный…
Еще к этому добавим
Самочиркой золотой,
Что Аничкова прославим
Сердцем всем и всей душой.
Здесь Пушкина изгнанье началось
И Лермонтова кончилось изгнанье.
Здесь горных трав легко благоуханье,
И только раз мне видеть удалось
У озера, в густой тени чинары,
В тот предвечерний и жестокий час —
Сияние неутоленных глаз
Бессмертного любовника Тамары.
Пс.6, ст. 7
Прозрачная ложится пелена
На свежий дёрн и незаметно тает.
Жестокая, студёная весна
Налившиеся почки убивает.
И ранней смерти так ужасен вид,
Что не могу на Божий дар глядеть я.
Во мне печаль, которой царь Давид
По-царски одарил тысячелетья.
И в День Победы, нежный и туманный,
Когда заря, как зарево, красна,
Вдовою у могилы безымянной
Хлопочет запоздалая весна.
Она с колен подняться не спешит,
Дохнет на почку, и траву погладит,
И бабочку с плеча на землю ссадит,
И первый одуванчик распушит.
Мы по ошибке встретили Год —
Это не тот, не тот, не тот…
Что мы наделали, Боже, с тобой,
С кем еще мы поменялись судьбой?
Лучше б нас не было на земле,
Лучше б мы были в небесном кремле,
Летали, как птицы, цвели, как цветы,
Но все равно были — я и ты.
Таинственной невстречи
Пустынны торжества,
Несказанные речи,
Безмолвные слова.
Нескрещенные взгляды
Не знают, где им лечь.
И только слезы рады,
Что можно долго течь.
Шиповник Подмосковья,
Увы! при чем-то тут…
И это всё любовью
Бессмертной назовут.
Соседка из жалости — два квартала,
Старухи, как водится, — до ворот,
А тот, чью руку я держала,
До самой ямы со мной пойдёт.
И станет совсем один на свете
Над рыхлой, чёрной, родной землёй,
И громче спросит, но не ответит
Ему, как прежде, голос мой.
Вечерний звон у стен монастыря,
Как некий благовест самой природы…
И бледный лик в померкнувшие воды
Склоняет сизокрылая заря.
Над дальним лугом белые челны
Нездешние сопровождают тени…
Час горьких дум, о, час разуверений
При свете возникающей луны.
(из цикла «Cinque»)
Истлевают звуки в эфире,
И заря притворилась тьмой.
В навсегда онемевшем мире
Два лишь голоса: твой и мой.
И под ветер с незримых Ладог,
Сквозь почти колокольный звон,
В легкий блеск перекрестных радуг
Разговор ночной превращен.