Печальный странник, перейдя вершину
Крутой горы, увидел пред собой
Веселую, цветущую долину,
Облитую вечернею зарей.
Спустясь в нее, усталый, он решился
Прилечь на ней, чтоб членам дать покой;
На мягкую траву он опустился,
Усердную молитву сотворил
И скоро в сон глубокий погрузился.
И видится ему что озарил
Вдруг дивный свет над ним весь свод небесный
И солнца щит лик Бога отразил,
Лик лучезарный, красоты чудесной.
И в трепете священном перед Ним
Повергся странник. «Мой Отец Небесный!
Воскликнул он; Ты милостив к Своим
Покорным чадам, слышишь их моленье,
Ты бремя жизни облегчаешь им,
Ты посылаешь скорбным утешенье.
О, Боже! крест, что я доселе нес,
Мне не по силам: дай мне облегченье!»
Едва слова он эти произнес, —
Ужасный вихрь как будто бы руками
Схватил его внезапно и понес
Куда-то вдаль; когда жь потом ногами
Коснулся он земли, перед собой
Увидел он наполненный крестами
Обширный храм, и над его главой
Раздался глас: «Тут все перед тобою
Кресты скорбей: возьми себе любой.»
И он по храму медленной стопою
Искать креста удобнаго пошел;
Он щупал их и взвешивал рукою:
Тот слишком был велик, а тот тяжел,
Тот хоть и мал, но острыми углами
Его плечо и резал, и колол,
Тот был красив и с гладкими краями,
Но золотой, за то и не вподем.
И тщетно странник зоркими глазами
Искал креста: все были не по нем.
И снова он хотел ужь, утомленный,
Начать обзор,—как вдруг на месте том,
Где он стоял, в раздумье погруженный,
Увидел крест какого он искал,
И ободрился дух его смущенный.
Был не велик на вид он и не мал,
Не легок, но как раз ему по силам
И на плече удобно так лежал.
И, возведя молящий взор к светилам,
Он благодарность Господу принес,
Что бремя Он дает ему по силам.
«Вот этот крест по мне»,—он произнес
И взял его с душою облегченной
И, на плечо взвалив его, понес.
Но только тут заметил, изумленный,
Что новый крест, который он избрал,
Все тот же прежний крест, ему сужденный.
И с той поры он больше не роптал.
Ѳ. МИЛЛЕР.
"Три талера в год подавай им налог
За этого пса! Разрази меня Бог!
Что думают там эти все господа?
Ведь будет у нас живодерня тогда!
"И стар я, и слаб, и живу я в нужде,
Ни гроша добыть не могу я нигде;
Больной и голодный едва я брожу,
Порою без хлеба по суткам сижу.
"Когда на рогоже лежал я без сил,
Кто лаской своею меня ободрил?
Как был я покинут, забыт от людей,
Кто был сотоварищем доли моей?
"И кто меня в горе любить бы так мог?
Меня согревать, как от стужи я дрог?
Кто в час тот, когда я на голод роптал,
Со мной голодая, как я не ворчал?
"Ах! кончено все между нами теперь!
Я должен разстаться с тобою, мой зверь!
Ведь ты же и болен, и стар, как и я, —
Так лучше ужь сам утоплю я тебя.
И вот благодарность за ласки твои!
Не гоже-ль порою бывает с людьми?
Владел на веку я штыком и ружьем,
И вот—привелось быть твоим палачем!
«Я взял и веревку, и камень с собой…
Все к казни готово: река предо мной…
Ну, полно-жь, дружище, ласкаться ко мне…
Толчек лишь один—и ты будешь на дне!»
И петлею шею он псу обвязал,
А тот его руки, ласкаясь, лизал…
Он вздрогнул, рука затряслась у него,
И петлю он с друга сорвал своего.
Сорвал и в тяжелой душевной борьбе
Он шею веревкой опутал себе
И ринулся с моста,—и с плеском река
Разверзлась и скрыла в волнах бедняка.
Пес верный бросается в омут за ним,
Гребцов призывает он воем своим…
Но тщетно: когда горемыку нашли,
Холодный лишь труп из реки извлекли…
И взяли его, и ночною порой
Зарыли его за чертой городской…
Его до могилы лишь пес провожал,
Улегся на ней—и ужь больше не встал!
Ѳ. Миллер.
Ребенком принял мельник
Меня к себе в семью;
Здесь вырос я, здесь прожил
И молодость свою.
Как ласкова со мною
Дочь мельника была!
Как ясны были очи
И как душа светла!
Порой, как с братом, сядет
Со мною вечерком,
И нет конца беседе —
Толкуем обо всем.
И радости и горе —
Все поверял я ей;
Ни слова не промолвил
Лишь о любви своей.
Люби сама — без слова
Узнала бы она:
Чтоб высказаться сердцу,
Людская речь бедна.
Я сердцу молвил: «Сердце!
Терпи, молчи любя!
О счастье полно думать!
Оно не для тебя».
Бывало, чуть приметит
В лице печали след:
«Ах, что с тобой? Грустишь ты!
В щеках кровинки нет!
Да полно же крушиться!
Да будь же весел вновь!»
И из любви гасил я
В душе своей любовь.
Однажды — шел я к роще —
Меня вдруг догнала,
Так весело взглянула
И за руку взяла.
«Порадуйся со мною:
Теперь невеста я!
А без тебя и радость
Нерадостна моя!»
Я целовал ей руки,
Лицо стараясь скрыть:
Катились градом слезы;
Не мог я говорить.
Казалось, все надежды,
Все, чем душа жила,
Передо мной могила
Навеки погребла.
В тот вечер обручали
Невесту с женихом;
Сидел почетным гостем
Я с ними за столом.
Вокруг вино и песни,
Веселый говор, смех;
Пришлось и мне смеяться:
Не плакать же при всех!
Наутро после пира
Ходил я сам не свой:
Мне было тошно, больно
Средь радости чужой.
О чем же я крушился?
Чего хотел от них?
Ведь все меня любили —
Она, ее жених.
Они меня ласкали,
А я болел душой.
Мне тяжко было видеть
Их ласки меж собой.
Задумал я — далеко,
Навек от них уйти:
Все уложил в котомку
И все припас к пути.
Прошу их: «Отпустите
На белый свет взглянуть!»
Сам думаю: «Кручину
Размычу где-нибудь».
Она так кротко смотрит.
«Куда ты? Бог с тобой!
Тебя мы все так любим!
Ведь ты нам свой, родной!»
Катились градом слезы —
И не скрывал я их:
Все плачут, покидая
Знакомых и родных.
Они со мной простились
И провожать пошли…
И замертво больного
С дороги принесли.
На мельнице все ходят
За мной как за родным;
Она приходит с милым
Сидеть со мной, больным.
В июле будет свадьба.
Они меня зовут,
Чтоб ехал жить я с ними,
Что я стоскуюсь тут.
Шумят в воде колеса —
И все б их слушал я!..
Все думаю: нашла бы
Здесь мир душа моя!
Тут все бы мое горе,
Все скорби утопил!
Они же ведь желают,
Чтоб я доволен был!
Служил на этой мельнице еще ребенком я,
Прошли на ней младенчество и молодость моя.
Ах, как была дочь мельника мила и хороша,
Как ярко отражалася в глазах ея душа!
Не раз в часы вечерние мы сиживали с ней,
Я поверял и радости, и скорбь души моей;
Она с участьем слушала. Моя любовь одна
От милой оставалася всегда утаена.
Ни разу не промолвился: будь в ней самой любовь —
Сама бы догадалася, заговорила б кровь…
Тогда я сердцу бедному: «молчи, терпи» —сказал,
«Там не дождешься радости, где счастья Бог не дал!»
Моя печаль безмолвная ей сделалась видна —
И дружески, приветливо корит меня она:
«Да что с тобой? как бледен ты! как сумрачен и тих!
Извольте быть веселеньким—я не люблю таких!»
Но вот однажды радостно бежит она ко мне,
Меня хватает за руку —лицо ея в огне:
«Поздравь меня, мой добрый друг: невеста пред тобой!
К тебе спешила первому я с радостью такой.»
Пожал я руку белую, пошол к реке —и там
Такия слезы горькия катились по щекам,
Так страшно было на̀ сердце, как-будто я зарыл
В могилу глубочайшую все, чем дышал и жил.
Их обручили вечером —и я, в числе гостей,
Перед четой счастливою сидел с тоской моей.
О чем грустить бы кажется? Она, жених, родня —
Все были так приветливы, ласкали так меня.
При мне, как друге искреннем, не видя мук моих,
Шептались, обнималися невеста и жених…
Не мог я дольше выдержать: котомку, посох взял
И голосом трепещущим хозяевам сказал:
«Давно ужь очень хочется людей увидеть мне:
Пойду смотреть, как там живут на чуждой стороне.»
Она на это: «Боже мой! зачем от нас идти?
Где можешь ты привет такой, друзей таких найдти?»
Тут громко разрыдался я. Теперь я плакать мог:
Ни кто ведь не прощается без горя и тревог.
И я оставил мельницу с растерзанной душой —
И скоро, возвратился я едва, едва живой.
Заботливо на мельнице все ходят за больным:
Лелеет дочь хозяйская с возлюбленным своим;
Их свадьба в мае месяце; невеста и жених
Хотят, чтоб после свадьбы я остался жить у них.
Я слушаю на мельнице колес унылый стук
И думаю: отрадное забвенье горьких мук
На нашем сельском кладбище найдет душа моя:
Они ведь оба требуют, чтоб выздоровел я!
Из блестящей залы танцев,
Где толпой носились пары,
Рыцарь храбро удалился,
Пожелав вздохнуть свободно.
Прислонился он к дивану
И в мечтах своих унесся.
Вдруг пред ним предстала дама.
Он смутился и промолвил:
«Звезды вижу я, иль солнце
Загорелось в мраке ночи,
Иль волшебным блеском полны
Мне блеснули милой очи?»
— Ах какой любезник, право!
Где тут солнце, где тут звезды?
Я гляжу на вас —и просьбу
Я до вас одну имею.
«Меч и жизнь моя к услугам!
Не страшит меня опасность —
И за вас пойду я смело
На драконов и чудовищ.»
— Нет, не то, мой милый рыцарь:
Не люблю я всякой крови.
Мне мороженаго надо —
Принесите поскорее!
«Из любви к вам, не жалея,
Жизнь свою отдам сейчас-же,
Но пробраться невозможно:
Слишком иного здесь народу.»
— Я прошу вас! —Он поднялся,
Но вернулся безуспешно:
«Нет мороженаго больше!
Право, нет, честное слово!»
Дама просит. Снова рыцарь
Пробирается не смело:
Жмут его между дверями;
Все попытки безуспешны.
— Рыцарь, рыцарь, где же клятвы?
Где-же смелые порывы?
Что драконы, великаны!
Я от жажды умираю.
Он, толпою увлеченный,
Настигает вдруг лакея
И, схватив добычу быстро,
Вместе с нею ускользает.
Дама издали глядела
В ожиданьи. Что же видит?
Рыцарь скорыми шагами
Из блестящей залы скрылся
И в углу окна большого,
Притаившись за гардиной,
Ел мороженое жадно,
Опустив стыдливо очи.
Все докончил; губы вытер
И скорее к даме сердца
С грустной вестию явился:
«Ничего не мог я сделать!
«Жизнь свою не пожалел бы
И за вас в огонь и в воду
Я пошол бы с наслажденьем
На драконов и чудовищ,
«Здесь же, право, все напрасно:
Тщетно я хотел пробраться —
И пришлось бы только даром
В давке с жизнию разстаться.»
Твоя тетрадь попалась в руки снова
Мне после долгих лет, и без труда
Я вспомнил нашу дружбу, дни былого —
Еще нас жизнь учила жить тогда.
Уж я старик теперь белоголовый,
Во мне уж нету ложного стыда,
Давай опять с тобой друзьями будем,
С тобою другом вновь представлюсь людям.
Мой бедный друг, обманчивой химерой
Меня еще лукавый не смущал;
Стремился я и верил твердой верой,
Хоть не достиг всего чего желал;
Но не похвалится наверно серый,
Что он меня рукой за тень держал.
Со мною тень моя была с рождения
И не терял еще ни разу тени я.
Невинному, мне слали уж не раз
Насмешку, спетую твоей печали —
Похожи ль мы и можно ль спутать нас?!
«Шлемиль, где тень твоя» — мне вслед кричали.
Я им показывал — но слеп их глаз
И все они смеяться продолжали.
Ну что ж? Терплю — и счастлив я стократ
Сознанью, что ни в чем не виноват.
А что такое тень? хочу ответа,
Ведь у меня был требован ответ.
И ставлю свой вопрос превыше света,
Чтоб от него не мог отречься свет.
Нам девятнадцать тысяч дней на это
Прошедшие ответят или нет?
Тень существом, мы ждали, оживится,
Но знаем — тенью существо продлится.
Пожмем же руки в этом, друг Шлемиль,
Пойдем вперед, оставим все как было,
Пусть этот свет нам будет тлен и пыль,
Еще сильнее станет наша сила;
Огни далекой цели не близки ль?
Пускай бранятся иль смеются хило.
Сквозь бурю мы придем к спокойным землям
И нетревожным сном еще задремлем.
Грозен ликом, с смелой лирой,
Перед юностью цветущей,
Пел старик худой и сирой:
«Я в пустыне вопиющий»,
Возглашал он: «все прийдет!
Тише, ветренное племя!
Созидающее время
Все с собою принесет!
«Полно, дети, в тщетном гневе
Древо жизни потрясать!
Лишь цветы еще на древе:
Дайте плод им завязать!
Недозрев —он полн отравы,
А созреет —сам спадет
И довольства вам и славы
В ваши доны принесет.
Юность вкруг толкует важно,
На певца, как зверь, ярясь:
«Что он лирою продажной
Останавливает нас?
Подымайте камни, братья!
Лжепророка заклеймим!
Пусть народныя проклятья
Всюду следуют за ним!»
Во дворец с своею лирой
Он пришол, к царю зовущий;
Громко пел, худой и сирой:
«Я —в пустыне вопиющий!
Царь, вперед иди, вперед!
Век зовет! созрело семя!
Созидающее время
Не прощает и не ждет!
«Гонит ветер, мчит теченье:
Смело парус расправляй!
Божьей мысли откровенье
В шуме бури угадай!
Просияй перед народом
Этой мысли торжеством —
И пойдет спокойным ходом
Он за царственным вождем!»
Внял владыко: онемели
Царедворцы и, с тоской,
Шепчут: «как не досмотрели!
Как он смел! Кто он такой?
Что за бредни он городит!
Соблазняет лишь людей
И царя в сомненье вводить:
На̀-цепь дерзкаго скорей!»
И в тюрьме, с спокойной лирой,
Тих пред силою гнетущей,
Пел старик худой и сирой:
«Я —в пустыне вопиющий!
Долг свершон. Пророк молчит.
Честно снес он жизни бремя:
Созидающее время
Остальное довершит.»
В деревне, в глубокую полночь, не спит лишь старушка одна;
Стоит в уголку на коленях и шепчет молитву она:
«О, Господи, Господи Боже! молю я Тебя —сохрани
Помещика нашего долго, на многие, многие дни!»
Нужда научает молиться!
Помещик проходит и слышит, что громко читает она;
В диковинку речи такия; он думает: «верно пьяна!»
И собственной барской персоной вошол он в сырую избу
И кротким вопросом изволил свою удостоить рабу:
«Нужда научила молиться?»
«Ах, барин! когда-то имела я восемь хороших коров;
Ваш дедушка —вечная память! из нас он высасывал кровь! —
Коровушку лучшую отнял и —как там ни плакала я
И как ни молила я горько —пропала корова моя.
Нужда научает молиться!
«Я долго его проклинала за горе мое; наконец
Услышал меня и за это послал наказанье Творец:
Ваш дедушка умер и править деревней ваш батюшка стал,
И он у меня, горемычной, двух добрых коровушек взял.
Нужда научает молиться!
«Я батюшку вашего тоже и денно и нощно кляла̀,
Пока и его, как и деда, могилка к себе прибрала̀;
Тогда вы изволили сами приехать в деревню —и, ох!
К себе из моих коровенок угнали еще четырех!
Нужда научает молиться!
«Теперь, коль помрете вы тоже, сыночка оставив у нас,
Корову последнюю, верно, себе он оттянет тотчас.
О, Господи, Господи Боже! молю я тебя —сохрани
Помещика нашего долго, на многие, многие дни!»
Нужда научает молиться!
Она всегда с бельем у плота;
Ей между прачек равной нет:
В ея руках кипит работа,
Хотя ей семьдесят шесть лет.
Так всю-то жизнь за хлеб свой чорный
Она надсаживала грудь,
Свершая честно и покорно
Судьбой отмеренный ей путь.
В былые дни она любила,
К венцу с надеждой светлой шла.
И долю женщины сносила,
Хоть в этой доле много зла.
Нуждались дети в воспитаньи
Ухода муж больной просил —
Он умер вскоре, но страданье
В ней не убило твердых сил.
Трудясь вдвойне, не унывала
Она среди своих птенцов,
И труд и честность завещала
Им, как богатство бедняков.
На заработки в путь далекий
Благословляя сыновей,
Мать оставалась одинокой,
Но уцелела бодрость в ней.
Она гроши на лен копила,
Сидела с прялкой по ночам
И нитки тонкия сучила
И отдавала их ткачам.
Холст был готов. Рукой прилежной
Старушка, скорбный труд любя,
На случай смерти безмятежно
Сорочку шила для себя.
Окончен труд. Порой к обедне
Она наденет свой наряд,
И спрячет первый и последний
Трудом добытый, ценный клад.
Он сохраняется с почетом
До той поры, когда придет
Конец тревогам и заботам
И смертный час ея пробьет.
О, если б так же безтревожно
И я глаза свои закрыл,
Свершив все то̀, что было можно
Свершить, по мере средств и сил.
Умея пить и жолчь, и сладость
Из чаши жизни чередой,
Я ощущал бы только радость,
Увидев белый саван свой.
Снова вижу себя я ребенком
И качаю седой головой:
То, что мне позабытым казалось,
Появляется вновь предо мной.
Межь деревьями высится за̀мок
В блеске ро̀скоши и красоты:
Я узнал эти башни, воро̀та,
И зубцы, и валы, и мосты.
На меня львы герба родового
Обращают приветливый взор;
Я киваю старинным знакомым
И вбегаю на за̀мковый двор.
Вот два сфинкса лежат у колодца,
Вот роскошная яблонь моя,
Вот окно, за которым впервые
Начал грезить и чувствовать я.
И вхожу я в домо̀вую церковь,
И смотрю на гробницы отцов:
Вот оне, средь ружейных трофеев,
У подножья высоких столбов.
Только надписи древния стерлись:
Я стараюсь прочесть — мудрено,
Хоть сиянье полдневнаго солнца
Пробивается ярко в окно.
Так в душе у меня сохранился
Навсегда ты, мой за̀мок родной;
Но исчез ты — и пахарь проходит
По владеньям твоим с бороной.
Будь щедра, о земля дорогая!
Призываю в сердечной мольбе
Благодать на тебя и на руки,
Проводящия плуг по тебе!
Я же, с доброю арфой моею,
По широкому свету пойду,
Вдохновенныя песни слагая
Доброте, и уму, и труду!
Блудящий огонь поднялся в камышах,
Как призрак младенца: слезинка в глазах,
Белеющий иней покрыл волоса,
На шее от крови видна полоса.
Несется он вдаль по полям —а в селе
Не спит и поет караульщик во мгле.
Неслышно и быстро малютка достиг
Лачуги, где век коротает старик.
Там девушка спит —и в ночной тишине
Ей темное озеро снится во сне.
Ей слышится —плачет дитя у дверей:
«Родная, я жду! приходи поскорей!»
И темное озеро видит опять
Малютки несчастнаго бледная мать:
Проснувшись от страшнаго, долгаго сна,
Шатаяся к двери подходит она.
Все пусто кругом: одиноко всю ночь
Должна проводить караульщика дочь.
Блудящий огонь перед нею блестит,
Он к озеру мимо болота летит.
Все дальше в селе распевает старик;
Все глубже огонь ее вводит в тростник —
И шепчет она: «ненаглядный мой сын,
Про все это знал молодой господин.»
Слышишь: полночь. Этим звоном
Возвещается законом,
Что пора огни гасить,
Чтобы царство не спалить.
Слава иезуитам!
Добродетель в гражданине,
А не знанье ищут ныне;
Если жь знаньем ты богат,
Скрой его подальше, брат.
Слава иезуитам!
Знай: на небе Бог великий,
На земле же —мы владыки
И король, покуда он
Нашей воле подчинен.
Слава иезуитам!
Если ты благонамерен,
Благочестию будь верен,
Задувай свечу скорей,
Раздувай огонь сильней!
Слава иезуитам!
Да, огонь во славу Бога!
И, держась преданий строго
Мудрецов, еретиков
Просвещай в пылу костров.
Слава иезуитам!
Спи под нашею защитой,
Спи спокойно, как убитый!
Ночь тиха, все спит кругом:
Мы вас славно стережом.
Слава иезуитам!
Как в лес меня послали
По ягоду чернику,
Я в лес не заходила
И ягод не сбирала:
Пошла я на кладбище,
К родимой на могилу;
Над нею залилася
Горючими слезами:
«Кто плачет над могилой?
Меня в могиле будит?»
«Я, матушка родная,
Пришла к тебе поплакать
Сиротскими слезами.
Кто косы мне расчешет?
Кто личико умоет?
Кто лаской приголубит?»
«Иди домой ты, дочка!
Там мать тебе другая
И волосы расчешет,
И личико умоет;
А суженый молодчик
И лаской приголубит».
В молодые годы
Весело живалось;
На мою ль отвагу
Солнце любовалось.
Жизнь цвела любовью,
Как поля цветами;
Было ретивое
Так полно мечтой.
Словно сон мгновенный
Дни те пролетели…
Вот зима настала —
Кудри поседели.
В даль не смотрят очи,
Как то в старь бывало.
То-то жизнь, как вихорь,
Быстро пробежала!
Как в ночи́ мы целовались,
От людей мы схоронились;
А от звездочек небесных
Наших ласк и не таили.
С неба звездочка упала
И про нас сказала морю;
Море веслам проболталось;
Рыбаку сказали веслы.
Как в ночи мы целовались,
Рассказал рыбак невесте —
И про нас теперь повсюду
Девки песни распевают.
Как в ночи́ мы цаловались,
От людей мы схоронились;
А от звездочек небесных
Наших ласк и не таили.
С неба звездочка упала
И про нас сказала морю;
Море веслам проболталось;
Рыбаку сказали веслы.
Как в ночи мы цаловались,
Рассказал рыбак невесте —
И про нас теперь повсюду
Девки песни распевают.