Все в Москве пропитано стихами,
Рифмами проколото насквозь.
Пусть безмолвие царит над нами,
Пусть мы с рифмой поселимся врозь.
Пусть молчанье будет тайным знаком
Тех, кто с вами, а казался мной,
Вы ж соединитесь тайным браком
С девственной горчайшей тишиной,
Что во тьме гранит подземный точит
И волшебный замыкает круг,
А в ночи над ухом смерть пророчит,
Заглушая самый громкий звук.
Все опять возвратится ко мне:
Раскаленная ночь и томленье
(Словно Азия бредит во сне),
Халимы соловьиное пенье,
И библейских нарциссов цветенье,
И незримое благословенье
Ветерком шелестнет по стране.
Вражье знамя
Растает, как дым,
Правда за нами,
И мы победим.
А как музыка зазвучала
И очнулась вокруг зима,
Стало ясно, что у причала
Государыня-смерть сама.
А в зеркале двойник бурбонский профиль прячет
И думает, что он незаменим,
Что все на свете он переиначит,
Что Пастернака перепастерначит,
А я не знаю, что мне делать с ним.
…это тот, кто сам мне подал цитру
В тихий час земных чудес,
Это тот, кто на твою палитру
Бросил радугу с небес.
…что с кровью рифмуется
Кровь отравляет
И самой кровавой в мире бывает.
. . . полупрервана беседа
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
И речью благосклонного соседа
Тогда мне показалась эта весть.
…Но в мире нет власти
Грозней и страшней,
Чем вещее слово поэта.
Взоры огненней огня
И усмешка Леля…
Не обманывай меня,
Первое апреля!
Вам жить, а мне не очень,
Тот близок поворот.
О, как он строг и точен,
Незримого расчет.
Волк любит жить на воле,
Но с волком скор расчет:
На льду, в лесу и в поле
Бьют волка круглый год.
Не плачь, о друг единый,
Коль летом и зимой
Опять с тропы волчиной
Услышишь голос мой.
В углу старик, похожий на барана,
Внимательно читает «Фигаро».
В моей руке просохшее перо,
Идти домой еще как будто рано.
Тебе велела я, чтоб ты ушел.
Мне сразу все твои глаза сказали…
Опилки густо устилают пол,
И пахнет спиртом в полукруглой зале
И это юность — светлая пора
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Да лучше б я повесилась вчера
Или под поезд бросилась сегодня.
В скорбях, в страстях, под нестерпимым гнетом
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Где смерть стоит за каждым поворотом,
И гибели достаточно для всех.
В промежутках между грозами,
Мрачной яркостью богатые,
Над притихшими березами
Облака стоят крылатые.
Чуть гроза на запах спрячется —
И настанет тишь чудесная,
А с востока снова катиться
Колесница поднебесная.
В каждом древе распятый Господь,
В каждом колосе тело Христово,
И молитвы пречистое слово
Исцеляет болящую плоть.
В городе райского ключаря,
В городе мертвого царя
Майские зори красны и желты,
Церкви белы, высоки мосты.
И в темном саду между старых лип
Мачт корабельных слышится скрип.
А за окошком моим река —
Никто не знает, как глубока.
Вольно я выбрала дивный Град,
Жаркое солнце земных отрад,
И все мне казалось, что в Раю
Я песню последнюю пою.
Вот и доспорился яростный спорщик,
До енисейских равнин…
Вам он бродяга, шуан, заговорщик, —
Мне он — единственный сын.
Быть страшно тобою хвалимой…
Все мои подсчитала грехи.
И в последнюю речь подсудимой
Ты мои превратила стихи.
Больничные молитвенные дни
И где-то близко за стеною — море
Серебряное — страшное, как смерть.
Беспамятна лишь жизнь, — такой не назовем
Ее сестру, — последняя дремота
В назначенный вчера, сегодня входит дом,
И целый день стоят открытыми ворота.
Безымянная здесь могила
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Чтобы область вся получила
Имя «мученика сего».
А тебе еще мало по-русски,
И ты хочешь на всех языках
Знать, как круты подъемы и спуски
И почем у нас совесть и страх.
А мы?
Не так же ль мы
Сошлись на краткий миг для переклички?
…И черной музыки безумное лицо
На миг появится и скроется во мраке,
Но я разобрала таинственные знаки
И черное мое опять ношу кольцо.
. . . . . . . . . . . . накануне
Я приду к тебе в том июне,
Когда августу не бывать.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
… И там колеблется камыш
Под легкою рукой русалки.
Мы с ней смеемся ввечеру
Над тем, что умерло, но было,
Но эту странную игру
Я так покорно полюбила…
…За ландышевый май
В моей Москве кровавой
Отдам я звездных стай
Сияния и славы.
…горчайшей смерти чашу
(нам не простили ничего)
Что ничего нам не простит
И даже гибель нашу.
… и это грозило обоим,
И это предчувствовал ты…
Мы жили под огненным зноем
Незримой и черной звезды.
Конечно, нам страшно встречаться…
… и умирать в сознаньи горделивом
Что жертв своих не ведаешь числа,
Что никого не сделала счастливым,
Но незабвенною для всех была.
… и той, что танцует лихо,
И той, что всегда права,
И той, что находит выход, —
Неистовые… слова
… И со всех колоколен снова
Победившее смерть слово
Пели медные языки…
… И теми стихами весь мир озарен
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
А вдруг это только священных имен
Надгробное в ночи сиянье?..
… И на этом сквозняке
Исчезают мысли, чувства…
Даже вечное искусство
Нынче как-то налегке!
Сегодня я туда вернусь,
Где я была весной.
Я не горюю, не сержусь,
И только мрак со мной.
Как он глубок и бархатист,
Он всем всегда родной,
Как с дерева летящий лист,
Как ветра одинокий свист
Над гладью ледяной.