По красоте я голоден.
Как птицы — по весне.
Твои глаза — что голуби,
Летящие ко мне.
По красоте я голоден.
Гляжу — схожу с ума.
Глаза — то майский полудень.
То — синяя зима…
На булавке бьется стрекоза,
Неподвижно выпучив глаза.
Крыльями прозрачно шелестит.
Кажется, рывок — и полетит.
Но булавка крепко, как копье
Пригвоздила нa стену ее.
И, раскинув крылья, стрекоза
Погасила круглые глаза.
Вытянулась в темную струну
И вернула дому тишину.
Так она в порыве и замрет,
Будто приготовилась в полет.
Полюбила девочка мужчину.
У мужчины дети и жена.
А в глазах усталость,
А у глаз морщины.
На висках мужчины седина.
И мужчина знает о девчонке,
Но проходит мимо, как чужой.
Только все он думает о чем-то,
Возвращаясь вечером домой.
Но ни словом и ни взглядом даже
Он не выдает свою беду.
И девчонке этой о любви не скажет,
Хоть молчать порой невмоготу.
Опять за тёмными очками
Я не увидел ваших глаз.
И недосказанность меж нами
Незримо разлучает нас.
А может, вы нарочно прячете
Свои глаза…
Не дай-то бог,
Чтоб кто-то их увидеть мог.
Когда грустите вы иль плачете.
Но вы словам моим не вняли,
Ушли за тёмные очки,
Боясь,
Когда душа в печали,
Чужого взгляда иль руки.
Как близко ты… И как ты далеко.
Но эту даль весельем не наполнить.
Я ухожу в твои глаза, как в полночь,
И понимаю — как там нелегко.
Как нелегко все позабыть и помнить,
Вести годам неумолимый счет.
Я ухожу в твои глаза, как в полночь…
И все же верю — скоро рассветет.
Я жду рассвета…
Он в свой срок настанет.
Глаза твои и мир преобразит.
Душа твоя пока в воспоминаньях.
И голос мой по прошлому скользит.
В твоих глазах такая грусть…
А я намеренно смеюсь,
Ищу весёлые слова, —
Хочу тебя вернуть из прошлого.
Ты не забыта и не брошена.
Ты незамужняя вдова.
Я знаю: он разбился в Вишере —
Твой автогонщик, твой жених.
Теперь живёшь ты за двоих.
А все, кто рядом, —
Третьи лишние.
Но двадцать лет — ещё не возраст.
Ещё не плата за беду.
Ещё в каком-нибудь году
Тебя вернёт нам чей-то возглас…
Ты обернёшься.
И тогда
Вдруг вспомнишь —
Как ты молода…
Куда бы ни вела меня дорога,
Какие книги ни легли б на стол,
Но в мудрости великого Востока
Я мудрость для души своей обрёл.
Перед бедой не опускаю руки,
Перед врагом не отведу глаза.
Хочу быть сильным в горе и в разлуке.
Меня научит мужеству Хамза.
Во мне живёт о нём святая память.
В глазах моих о нём слеза дрожит.
И пусть ложатся годы между нами,
Бессмертье их ему принадлежит.
В тот день
Меня в партию приняли.
В тот день
Исключали из партии
Любимца студенческой братии
Профессора Трынова.
Старик был нашим учителем.
Неуживчивым и сердитым.
Он сидел
И молчал мучительно,
Уже равнодушный ко всем обидам.
Его обвиняли в семи грехах,
А мне все казалось,
Что это — травля.
И сердце твердило:
— Неправда! Неправда!
— А может быть, правда? —
Спрашивал страх.
Страх…
И я поднял руку «за».
За исключение.И, холодея,
Вдруг я увидел его глаза.
Как, наверно, Брюллов
Увидал Помпею.
Вовек не забуду я те глаза.
Вовек не прощу себе подлое «за».
Мне было тогда девятнадцать
Мне рано выдали партбилет.
До чего ж ты была красива!
Пела песни ли на заре
Иль траву за рекой косила,
Утопавшую в серебре…
До чего ж ты была красива!
Мне писать бы с тебя Россию
В самой ранней ее поре.
Но война ворвалась жестоко,
Неожиданно, как гроза.
Потемнели глаза у окон
И померкли твои глаза.
Вся земля стала полем боя
На года — не на десять дней.
Все, что было потом с тобою, —
Было с ней.
У тяжелого стоя молота
По две смены — на сквозняке,
Ты бледнела, как смерть, от голода,
Пайку хлеба зажав в руке.
Но не в силах тебя осилить,
Беды прятались, присмирев.
Мне писать бы с тебя Россию
В самой тяжкой ее поре.
А когда той весной неистовой
Май Победу земле принес,
Это ты, все сдержав и выстояв,
В первый раз не сдержала слез.
Ржавой проволокой опоясана,
Русь смотрела сквозь горечь дат
Не твоими ль глазами ясными
На пришедших с войны солдат?
И не ты ль им цветы носила,
Песни пела им на заре?
Мне писать бы с тебя Россию
В самой светлой ее поре.
Глаза прикрою — вижу дом
И покосившуюся баню.
Туман над утренним прудом.
И нас, мальчишек, в том тумане.
В войну фашисты дом сожгли.
Лишь три избы в селе осталось.
Да пенье птиц, да зов земли.
И рядом бабушкина старость.
Как горько было на Руси!
Куда от памяти мне деться?!
Труба, черневшая вблизи,
Казалась памятником детству.
…Село отстроили давно.
Сады былые возродили.
Есть клуб, где крутится кино.
И старый пруд — в убранстве лилий.
Теперь до нашего села
Легко добраться — есть дорога.
Не та, что некогда была,
А голубой асфальт к порогу.
Как быстро годы пронеслись…
Домой иду под птичье пенье.
Другой народ. Иная жизнь.
Лишь в сердце прежнее волненье.
B что бы ни было потом,
И как сейчас здесь ни красиво, —
Глаза прикрою — вижу дом.
И говорю ему: «Спасибо!»
Во ржи катились медленные волны.
За синим лесом собирался дождь.
Каким-то чудом
Озорник-подсолнух
Забрел по пояс в спеющую рожь.
Он, словно шапку,
Тень на землю бросил,
Смотрел, как поле набиралось сил,
Навстречу чутким
Бронзовым колосьям
Едва заметно голову клонил.
Он бед не ждал.
Но этим утром светлым
Пришел комбайн — и повалилась рожь…
И то ль от шума,
То ль от злого ветра
По крупным листьям пробежала дрожь.
A комбайнер, видать, веселый малый,
Кричит:
— Эй, рыжий, отступи на шаг! —
И тот рванулся,
Да земля держала.
Не может ногу вытащить никак.
Он знать не знал, что в этот миг тревожный
Водитель вспомнил, придержав штурвал,
Как год назад
Таким же днем погожим
Он поле это рожью засевал.
Как счастлив был, что солнце плыло в небе,
Что пашня только начата почти,
Что с девушкой,
Стоявшей на прицепе,
Ему всю смену было по пути.
Вдруг, как назло,
Остановился трактор,
И, поперхнувшись, песню потушил…
— Отсеялись! —
Ругнулся парень.
— Так-то!
Видать, свинью механик подложил.
Он влез под трактор,
Поворчал уныло,
На миг забыв про спутницу свою.
И девушка-насмешница спросила:
— Ну, как там, скоро вытащишь свинью? —
А дела было самая-то малость.
И парень встал,
Скрывая торжество…
Она лущила семечки,
Смеялась
И озорно глядела на него.
И потому, что день был так чудесен,
Что трактор жил, —
Он улыбнулся вдруг,
Схватил девчонку,
Закружил на месте,
Да так,
Что только семечки из рук!
От глаз ее,
Еще испуга полных,
Свои не мог он отвести глаза…
Вот почему сюда забрел подсолнух,
Теплом руки спасенный год назад.
И вот дрожит он от густого гула,
Уже и тень на голову легла…
И вдруг машина в сторону свернула,
Потрогав листья,
Мимо проплыла.
На Пятой авеню
Я встретился случайно
С открытым внове шармом
И с юностью своей.
На солнечной витрине
Висел пиджак печально,
Такой же, что когда-то
Носил мой друг Андрей.
Мистическое чувство
Мне душу опалило.
И распахнул я двери,
Поверив в чудеса.
Но чуда не случилось.
И я ушел уныло
От образа Андрея,
Не осушив глаза.
Я перепутал годы,
Смешал все наши даты
В надежде, что нежданно
Жизнь обратится вспять.
Но друг мой виновато
Смотрел из дальней дали,
И ничего в ответ мне
Уже не мог сказать.
…Он мчался по Нью-Йорку,
С иголочки одетый,
Как будто поднимался
Над залами Москвы.
И васильки Шагала,
Что были им воспеты,
Смотрели вслед с плаката
Глазами синевы.
В машине пел Боб Дилан,
И давней песней этой
Певец прощался с другом,
О чем никто не знал.
Последняя поездка
Великого поэта…
Но ждал Политехнический —
Его любимый зал.
…Я вижу эту сцену.
Царит на ней цветасто
Сверхсовременный витязь
И поднята рука.
Встает над залом властно
Во весь свой рост великий
Единственная в мире
Надежная строка.
Он был пижон и модник
Любил цветные кепки
И куртки от Кардена.
И шарфик a Paris.
И рядом с ним нелепо
Светился чей-то галстук,
На чьих-то старых брюках
Вздувались пузыри.
Не зря же и в стихах он
Так увлекался формой,
Что вмиг был узнаваем
Почти в любом ряду.
А что всех удивляло, —
Ему казалось нормой,
Когда бросал алмазы
В словесную руду.
Я не хочу мириться
С его земным уходом.
Не может свет погаснуть,
Когда падет во тьму.
Андрей в своей стихии,
Как Байрон, мог быть лордом.
Судьба же подарила
Небесный сан ему.
И Господа просил он
Послать ему второго,
Чтоб поровну общаться,
Он так был одинок…
Господь не принял просьбу.
Не делят Божье слово.
Жил без дублера Пушкин.
И Лермонтов, и Блок.
По синему экрану
Летят куда-то птицы.
Легки и чутки крылья,
И музыкален звук…
Но птиц тех белоснежных
Я принял за страницы,
Умчавшиеся в вечность
С его уставших рук.
В своих стихах последних
Немногого просил он:
«Храните душу чистой,
Не троньте красоту…»
Был голос полон силы.
В нем столько было веры,
Что мир, устав от крика,
Услышал просьбу ту.