По золотым степям, по голубым дорогам
Неповторимой Родины моей
Брожу я странником — веселым и убогим —
И с тихой песнею вхожу в сердца людей.Идут года, тускнеет взор и серебрится волос,
А я бреду и радостно пою,
Пока во всех сердцах не прозвенит мой голос,
Пока не испою всю Родину мою.О всех обиженных, усталых, позабытых
Напоминает миру песнь моя,
И много в ней людских мечтаний скрытых,
И много жалоб в книгу Бытия…
Небеса расцвечены алмазами,
Возжигает Родина огни.
Все о вас, родные сероглазые
Братья, драгоценные мои! Все о том, уже бессмертном мужестве,
За которым восхищенный мир
Наблюдает со священным ужасом
Из своих разрушенных квартир.Каждый раз за шторой затемнения
Из-за слез не отыскать окна, —
От восторга, гордости, волнения
Глубоко душа потрясена.Этот праздник стал нас всех обязывать.
Мы должны трудиться выше сил,
Чтоб потом нам не пришлось доказывать,
Кто и как свою страну любил…
Она долго понять не умела,
Кто он — апостол, артист или клоун?
А потом решила: «Какое мне дело?»
И пришла к нему ночью.
Он был очарован.
Отдавался он страсти
С искусством актера.
Хотя под конец и проснулся в нем клоун,
Апостолом стал после рюмки ликера…
А потом… заснул! Он был избалован.
И тогда стало скучно. Она разгадала,
Что он не апостол, не артист и не клоун,
Что просто кривлялся душой как попало
И был неживой —
Нарисован!
Владимиру Васильевичу Максимову
Я помню эту ночь. Вы плакали, малютка.
Из Ваших синих, подведенных глаз
В бокал вина скатился вдруг алмаз…
И много, много раз
Я вспоминал давным-давно, давным-давно
Ушедшую минутку…
На креслах в комнате белеют Ваши блузки.
Вот Вы ушли, и день так пуст и сер.
Грустит в углу Ваш попугай Флобер,
Он говорит «жамэ»,
Он все твердит — «жамэ, жамэ, жамэ, жамэ»
И плачет по-французски.
Мне смешны теперь мои печали детские
И наивны кажутся мечты.
Я увидел, как недавно на Кузнецком
Зацветали ярко-красные цветы.Я увидел, как от счастья слезы катятся…
Коломбина, та, что прежде спотыкалась в облаках,
По Тверской теперь гуляет в красном платьице
С алой лентой в синих волосах.Это солнце, это счастье нестерпимое
Отогрело черные поля,
И цветами красными любимая
Зацвела усталая земля.И народу моему, большому и прекрасному,
Победившему седого сатану,
Мое сердце, окровавленное, красное,
Как цветок, в петлицу я воткну.
Сквозь чащу пошлости, дрожа от отвращенья,
Я продираюсь к дальнему лучу.
Я задыхаюсь. Но в изнеможеньи
Я все еще о чем-то бормочу…
Встретились случайно, где-то на концерте,
То, что было прежде, умерло давно.
Ласковые письма в голубом конверте —
Это все забыто, все погребено.
Оба постарели. Он в обычном фраке
И с каким-то горьким, невеселым ртом,
А в лице застыли огненные знаки…
А она — печальная, с золотым кольцом
Все прошло. Забыто. По дороге к смерти
Путь земной так беден, одинок и сер…
Встретились случайно, где-то на концерте,
Он ей поклонился и прошел в партер…
И в хаосе этого страшного мира,
Под бешеный вихрь огня
Проносится огромный, истрепанный том Шекспира
И только маленький томик — меня…
Ты успокой меня, скажи, что это шутка,
Что ты по-прежнему, по-старому моя!
Не покидай меня! Мне бесконечно жутко,
Мне так мучительно, так страшно без тебя!..
Но ты уйдешь, холодной и далекой,
Укутав сердце в шелк и шиншилла.
Не презирай меня! Не будь такой жестокой!
Пусть мне покажется, что ты еще моя!..
Л.В. Знаешь, если б ты меня любила,
Ты бы так легко не отдала
Ни того, что мне сама дарила,
Ни того, что от меня брала.Но пожара нет.А запах дыма
Очень скоро с ветром улетит,
И твое божественное имя
Для меня уже едва звучит.Я живу. Я жить могу без веры,
Только для искусства одного.
И в моих глазах, пустых и серых,
Люди не заметят ничего.
Я всегда был за тех, кому горше и хуже,
Я всегда был для тех, кому жить тяжело.
А искусство мое, как мороз, даже лужи
Превращало порой в голубое стекло.Я любил и люблю этот бренный и тленный.
Равнодушный, уже остывающий мир,
И сады голубые кудрявой вселенной,
И в высоких надзвездиях синий эфир.Трубочист, перепачканный черною сажей.
Землекоп, из горы добывающий мел.
Жил я странною жизнью моих персонажей,
Только собственной жизнью пожить не успел.И, меняя легко свои роли и гримы.
Растворяясь в печали и жизни чужой,
Я свою — проиграл, но зато Серафимы
В смертный час прилетят за моею душой!
Это все, что от Вас осталось —
Пачка писем и прядь волос.
Только сердце немного сжалось,
В нем уже не осталось слез.
Вот в субботу куплю собаку,
Буду петь по ночам псалом,
Закажу себе туфли к фраку…
Ничего. Как-нибудь проживем.
Все окончилось так нормально,
Так логичен и прост конец:
Вы сказали, что нынче в спальню
Не приносят с собой сердец.
Любовью болеют все на свете.
Это вроде собачьей чумы.
Ее так легко переносят дети
И совсем не выносим мы.
Она нас спасает. Она нас поддерживает.
Обещает нам счастье, маня.
Но усталое сердце уже не выдерживает
Температуры огня.
Потому что оно безнадежно замучено
От самых простых вещей.
К вечной казни и муке оно приучено,
Но не может привыкнуть к ней.
Что Вы плачете здесь, одинокая глупая деточка
Кокаином распятая в мокрых бульварах Москвы?
Вашу тонкую шейку едва прикрывает горжеточка.
Облысевшая, мокрая вся и смешная, как Вы…
Вас уже отравила осенняя слякоть бульварная
И я знаю, что крикнув, Вы можете спрыгнуть с ума.
И когда Вы умрете на этой скамейке, кошмарная
Ваш сиреневый трупик окутает саваном тьма…
Так не плачьте ж, не стоит, моя одинокая деточка.
Кокаином распятая в мокрых бульварах Москвы.
Лучше шейку свою затяните потуже горжеточкой
И ступайте туда, где никто Вас не спросит, кто Вы.
Вере ХолоднойАх, где же Вы, мой маленький креольчик,
Мой смуглый принц с Антильских островов,
Мой маленький китайский колокольчик,
Капризный, как дитя, как песенка без слов? Такой беспомощный, как дикий одуванчик,
Такой изысканный, изящный и простой,
Как пуст без Вас мой старый балаганчик,
Как бледен Ваш Пьеро, как плачет он порой! Куда же Вы ушли, мой маленький креольчик,
Мой смуглый принц с Антильских островов,
Мой маленький китайский колокольчик,
Капризный, как дитя, как песенка без слов?..
Ты проходишь дальними дорогами
В стороне от моего жилья.
За морями, за долами, за порогами
Где-то бродишь ты, Любовь моя.
И тебя, Невесту неневестную,
Тщетно ждет усталая душа,
То взлетая в высоту небесную,
То влачась в пыли, едва дыша.
Эту жизнь, с печалью и тревогами
Наших будней нищего былья,
Ты обходишь дальними дорогами
В стороне от нашего жилья.
Вот зима. На деревьях цветут снеговые улыбки.
Я не верю, что в эту страну забредет Рождество.
По утрам мой комичный маэстро так печально играет на скрипке
И в снегах голубых за окном мне поет Божество!
Мне когда-то хотелось иметь золотого ребенка,
А теперь я мечтаю уйти в монастырь, постареть
И молиться у старых притворов печально и тонко
Или, может, совсем не молиться, а эти же песенки петь!
Все бывает не так, как мечтаешь под лунные звуки.
Всем понятно, что я никуда не уйду, что сейчас у меня
Есть обиды, долги, есть собака, любовница, муки
И что все это — так… пустяки… просто дым без огня!
В. Холодной
Где Вы теперь? Кто Вам целует пальцы?
Куда ушел Ваш китайчонок Ли?..
Вы, кажется, потом любили португальца,
А может быть, с малайцем Вы ушли.
В последний раз я видел Вас так близко.
В пролеты улиц Вас умчал авто.
И снится мне — в притонах Сан-Франциско
Лиловый негр Вам подает манто.
Я сегодня смеюсь над собой…
Мне так хочется счастья и ласки,
Мне так хочется глупенькой сказки,
Детской сказки наивной, смешной.
Я устал от белил и румян
И от вечной трагической маски,
Я хочу хоть немножечко ласки,
Чтоб забыть этот дикий обман.
Я сегодня смеюсь над собой:
Мне так хочется счастья и ласки,
Мне так хочется глупенькой сказки,
Детской сказки про сон золотой…