Пременились рощи, чистыя луга,
Возмутились воды, стонут берега.
С гор ключи не бьють,
Дождик тучи льють,
Гром гремит изь тучь,
Скрыло серце лучь.Красно солнце скрыло лучь не навсегда;
Я утех не буду видеть никогда:
Воспархнет зефир,
Дух мой будет сир:
Птички будут петь,
В роще девки гуляли
Калина ли моя, малина ли моя!
И весну прославляли.
Калина и пр.
Девку горесть морила,
Калина и пр.
Девка тут говорила:
Калина и пр.
«Я лишилася друга.
Калина и пр.
Пойте, птички, вы свободу,
Пойте красную погоду;
Но когда бы в рощах сих,
Ах, несносных мук моих
Вы хоть соту часть имели,
Больше б вы не пели.Мчит весна назад прежни красоты,
Луг позеленел, сыплются цветы.
Легки ветры возлетают,
Розы плен свой покидают,
Тают снеги на горах,
С Клименою Касандр по ягоды пошел,
И в роще ходя с ней, с ней много их нашел,
И говорит он так: хоть ягоды и зрелы;
Не трогай их: смотри на нихъ; так будут целы:
Смотри на их красы доволясь мыслью той,
Подобно так как я твоею красотой.
Престань, престань шутить, да ягоды не кушай.
Ешь ягоды одна, ешь ягоды и слушай,
Что буду говорить: я слушать не хочу:
Пойди отселе прочь иль громко закричу,
БЕРНАР ФОНТЕНЕЛЬПредвестницы зари, еще молчали птицы,
В полях покой, не знать горящей колесницы,
Когда встает Эраст и мнит, коль он встает,
Что солнце уж лугам Фетида отдает.
Бежит открыть окно и на небо взирает,
Но светозарных в нем красот не обретает,
Ни бледной светлости сияющей луны.
Едва выходит мать любви из глубины.
Эраст озлобился, во мраке зря зеленость,
И сердится на ночь и на дневную леность.
В жару и в нежности всего и паче мира,
Любила пастуха прекрасна Андромира.
Был Манлий сей пастух, любви достоин был:
Сию прекрасную взаимственно любил.
Так любит как она Зефира нежна Флора,
Цефала некогда любила так Аѵрора.
И как угоден был пастушке етой он,
Дияною любим так был Ендимион.
И мало виделось такой любви примера:
Не так ли таяла Адонисом Венера?
Дни зимния прошли, на пастве нет мороза,
Выходит из пучка едва прекрасна роза,
Едва зеленостью покрылися леса,
И обнаженныя оделись древеса,
Едва очистились, по льдам, от грязи воды,
Зефиры на луга, пастушки в короводы.
Со Меланидой взрос Акант с ней быв всегда,
Да с ней не говорил любовно никогда;
Но вдруг он некогда нечаннно смутился,
Не зная сам тово: что ею он прельстился.
Филиса полюбив Альцина паче меры;
Но в перьвый раз она став узницей Венеры,
Стыдясь того, что час пришел любить начать,
Старалася в любви таиться и молчать.
Влюбившийся в нее пастух стонал всеместно…
Филисино лицо став быть ему прелестно,
Гонялося за ним повсюду день и ночь.
Он способа не знал, чтоб чем себе помочь.
Хотя и тщился он, не мог пресечь желанья,
А склонность получить не видел упованья.
Близ паства у лугов и рощ гора лежала,
Под коей быстрых вод, шумя, река бежала,
Пустыня вся была видна из высоты.
Стремились веселить различны красоты.
Во изумлении в луга и к рощам зряща
Печальна Атиса, на сей горе сидяща.
Ничто увеселить его не возмогло;
Прельстившее лицо нещадно кровь зажгло.
Тогда в природе был час тихия погоды:
Он, стоня, говорит: «О вы, покойны воды!
Еще ночь мрачная тьмы в море не сводила,
Еще прекрасная Аврора не всходила,
Корабль покоился на якоре в водах,
И земледелец был в сне крепком по трудах,
Сатиры по горам не бегали лесами,
А нимфы спали все, храпя под древесами.
И вдруг восстал злой ветр и воды возмущал,
Сердитый вал морской пучину восхищал,
Гром страшно возгремел, и молнии сверкали,
Луна на небеси и звезды померкали.
Взаимственно в любви прекрасная Еглея,
Ко Мерису давно на пастве нежно тлея,
Старалася сей жар из сердца истребить
Усиливаяся противясь не любить.
И как она ему холодности являла,
Над страстью во уме победу прославляла,
Хотя и никогда не отлучалась страсть,
Над етой девушкой имея полну власть.
Приятности очей, как можно, удаляет,
Не рядится, ни что красы не умаляеть:
есмелый Аристей стоная ежечасно,
И жалуясь на рок пуская стон напрасно,
Октавии, любви своей, не открывал,
И ею быв любим, любил и унывал.
Пастушку и Филинт как он любил подобно,
Хотя о страсти знал он дружеской подробно.
Со Аристеемь жил он дружно будто братъ;
Но страсть любовная впустила в сердце яд.
Он страсти своея ни чем не утоляет:
Отца Октавии в последок умоляет,
Вещателя судеб таинственных Силена,
Котораго сама природа изумленна,
И ясны пению внимали небеса;
Ключи стремиться с гор вниз с шумом перестали;
Умолкли злачные поля, луга, леса;
Долины в тишине глубокой пребывали.
Силена, будущих гадателя судеб,
Позволь в сей день воспеть, о Муз Российских Феб!
Когда всеобщее веселие раждает,
И счастие веков грядущих утверждает.
С высокия горы источник низливался
И чистым хрусталем в долине извивался,
Он мягки муравы, играя, орошал;
Брега потоков сих кустарник украшал.
Клариса некогда с Милизой тут гуляла
И, седши на траву, ей тайну объявляла:
«Кустарник сей мне мил, — она вещала ей, —
Свидетелем мне он всей радости моей;
В него любовник мой скотину пригоняет
И мнимой красоте Кларисиной пеняет;
С высокая горы источник низливался
И чистым хрусталем в долине извивался.
По белым он пескам и камышкам бежал.
Брега потоков сих кустарник украшал.
Милиза некогда с Кларисой тут гуляла
И, седши на траву, ей тайну объявляла:
«Кустарник сей мне мил, — она вещала ей. —
Он стал свидетелем всей радости моей.
В нем часто Палемон скотину напояет
И мниму в нем красу Милизину вспевает.
Еще густая тень хрустально небо крыла,
Еще прекрасная Аврора не всходила,
Корабль покоился на якоре в водах,
И земледелец был в сне крепком по трудах,
Сатиры по горам лесов не пребегали,
И нимфы у речных потоков почивали,
Как вдруг восстал злой ветр и воды возмущалг
Сердитый вал морской долины потоплял,
Гром страшно возгремел, и молнии сверкали,
Дожди из грозных туч озера проливали,