Веселого пути
Я Блудову желаю
Ко древнему Дунаю,
И <мать> его <ети>.
Скучной ролью Телемака
Я наскучил, о друзья,
О Москва, Москва-Итака!
Скоро ли тебя увижу я?
Да лобзает меня лобзанием уст
вина и запах мѵра твоего лучше всех аромат — имя
твое сладостно как излианное мѵро. для этого, юная <л я> возлюбиша
тя <тебя>
Лобзай меня, твои лобзанья
Мне слаще мѵра и вина
<[во мне] в крови горит огонь>
[Тобой] кипят [любви] желанья,
Душа тобой упоена;
(Лагерь при Евфрате).
Не пленяйся бранной славой,
О красавец молодой!
Не бросайся в бой кровавый
С карабахскою толпой!
Знаю, смерть тебя не встретит:
Азраил, среди мечей,
Красоту твою заметит —
И пощада будет ей!
Но боюсь: среди сражений
Ты утратишь навсегда
Скромность робкую движений,
Прелесть неги и стыда!
и дурак
<та>к и сяк
боже
<дру>зья
За ужином обелся я,
А Яков запер дверь оплошно —
Так было мне, мои друзья,
И кюхельбекерно, и тошно.
За Nеtty сердцем я летаю
В Твери, в Москве —
И R и О позабываю
Для N и W.
[Жуковской]
<>
[Как ты шалишь и как ты мил,]
[Тебя хвалить, тебя порочить]
Желал я душу освежить,
Бывалой жизнию пожить
В забвеньи сладком близ друзей
Минувшей юности моей.
———
Я ехал в дальные края;
[Не шумных жаждал я],
Искал не злата, не честей,
В пыли средь копий и мечей
Еще в ребячестве [бессмысленно лукавом]
Я встретил старика с плешивой головой,
С очами быстрыми, зерцалом мысли зыбкой,
С устами, сжатыми наморщенной улыбкой.
26 мая 1828
Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь, зачем ты мне дана?
Иль зачем судьбою тайной
Ты на казнь осуждена?
Кто меня враждебной властью
Из ничтожества воззвал,
Душу мне наполнил страстью,
Ум сомненьем взволновал?..
Цели нет передо мною:
Сердце пусто, празден ум,
И томит меня тоскою
Однозвучный жизни шум.
Генерал не попал
< >
Но к обеду опоздал,
И [вздыхает] Зоя
Вы за «Онегина» советуете, други,
Приняться мне опять в осенние досуги.
Вы говорите мне: он жив и не женат.
Итак, еще роман не кончен — это клад:
Вставляй в просторную, вместительную раму
Картины новые — открой нам диораму:
Привалит публика, платя тебе за вход —
(Что даст еще тебе и славу и доход).
Пожалуй, я бы рад —
Так некогда поэт…
В славной, в Муромской земле,
В Карачарове селе
Жил-был дьяк с своей дьячихой.
Под конец их жизни тихой
Бог отраду им послал —
Сына им он даровал.
Вот Виля — он любовью дышет,
Он песни пишет зло,
Как Геркулес, сатиры пишет,
Влюблен, как Буало.
Воротился ночью мельник…
Женка, что за сапоги?
Ах, ты пьяница, бездельник,
Где ты видишь сапоги?
Иль мутит тебя лукавый?
Это ведра. — Ведра, право?
Ни во сне, ни наяву
Не видал до этих пор
я на ведрах медных шпор.
Воды глубокие
Плавно текут.
Люди премудрые
Тихо живут.
во дни Дадона
Был монастырь, где чернецы
Без правила <и> без закона
К. Брюллов. Последний день Помпеи
Везувий зев открыл — дым хлынул клубом — пламя
Широко развилось, как боевое знамя.
Земля волнуется — с шатнувшихся колонн
Кумиры падают! Народ, гонимый страхом,
Под каменным дождем, под воспаленным прахом,
Толпами, стар и млад, бежит из града вон.
В беспечных радостях, в живом очарованьи,
О дни весны моей, вы скоро утекли.
Теките медленней в моем воспоминаньи
Вы сединить могли с холодностью сердечной
Чудесный жар пленительных очей.
Кто любит вас, тот очень глуп, конечно;
Но кто не любит вас, тот во сто крат глупей.
Анна Давыдовна Абамелек-Баратынская
Когда-то (помню с умиленьем)
Я смел вас няньчить с восхищеньем,
Вы были дивное дитя.
Вы расцвели — с благоговеньем
Вам ныне поклоняюсь я.
За вами сердцем и глазами
С невольным трепетом ношусь
И вашей славою и вами,
Как нянька старая, горжусь.
В тревоге пестрой и безплодной
Большаго света и двора
Я сохранила взор холодный,
Простое сердце, ум свободный,
И правды пламень благородный,
И как дитя была добра.
Смеялась над толпою вздорной,
Судила здраво и светло,
И шутки злости самой черной
Писала прямо на-бело.
Блестит луна, недвижно море спит,
Молчат сады роскошные Гаcсана.
Но кто же там во мгле дерев сидит
На мраморе печального фонтана?
Арап-евнух, гарема страж седой,
И с ним его товарищ молодой.
«[Мизрур], недуг тоски душевной
Не от меня сокроешь ты.
Твой мрачный взор, твой ропот гневный,
Твои свирепые мечты
Уже давно мне все сказали.
Я знаю — жизнь тебе тяжка.
А что виной твоей печали?
Мой сын, послушай старика».