Лейтесь, токи Иппокрены,
Вы с Парнасския горы!
Орошайте вы долины
И прекрасные луга!
Наполняйтесь, россияне,
Теми сладкими струями,
Кои Греция пила,
И, имея на престоле
Вы Афинскую богиню,
Будьте афиняня вы!
Хор ко златому векy
Блаженны времена настали,
И Истинны лучем Россию облистали,
Подсолнечна внемли!
Астрея на земли,
Астрея во странах Российских водворилась,
Астрея воцарилась.
Рок щедрый рек:
Настани Россам ты Златой желанный век;
И се струи Российских рек;
Во удивление соседом,
Млеком текут и медом.
Блаженны времена настали
И истины лучом Россию облистали,
Подсолнечна, внемли!
Астрея на земли,
Астрея во странах Российских водворилась,
Астрея воцарилась.
Рок щедрый рек:
«Настани россам ты, златой желанный век,
И се струи российских рек,
Во удивление соседом,
Млеком текут и медом».
Хор ко гордости
Гордость и тщеславие выдумал бес.
Шерин да берин лис тра фа,
Фар фар фар фар люди ер арцы,
Шинда шиндара,
Транду трандара,
Фар фар фар фар фар фар фар фар ферт.
Сатана за гордость низвержен с небес.
Шерин да берин лис тра фа,
Фар фар фар фар люди ер арцы,
Шинда шиндара,
Транду трандара,
Фар фар фар фар фар фар фар фар ферт.
Хор игроков
Подайте картежникам милостинку;
Черви, бубны, вины, жлуди всех нас разорили,
И лишив нас пропитанья гладом поморили.
Уже весна природу украшает,
Пустив летать Зефиры на луга:
И взор и слух приятством утешает.
Струи биют играя в берега.
От теплых стран полдневных ветр дыхая,
Прелестный зрит по рощам вертоград.
Цветы, в лугах везде благоухая,
Сладчайший льют в весь воздух аромат.
Природа вся возобновилась ныне,
Противны дни сокрылись от нее;
Не в новой лишь, не в новой я судьбине:
Всегда равна мне злая жизнь моя.
Ты туфли обругал, а их бояря носят,
Бояря на тебя отмщения в том просят,
Бояря иль паны. Зияет всякий пан,
Держа в руке большой венгерского стакан,
Пышит и дуется от ярости безмерной
И вопит: «Отомстим скоряй сей твари скверной,
Которая на наш восстать дерзнула сан
И нагло плевелы отважилася сеять.
Преступника в куски устав велит иссечь,
А тело после сжечь
И сей негодный прах по воздуху развеять».
Дорис
Трепещет и рвется,
Страдает и стонет,
Он верного друга,
На брег сей попадша,
Желает обьяти,
Желает избавить,
Желает умреть!
Лице его бледно;
Глаза утомленны;
Бессильствуя молвить,
Вздыхает лишь он!
Только ты не пременяйся, я не пременюся,
И любя тебя, в другую больше не влюблюся.
Помни свет мой ту минуту, как люблю, сказала,
Поцелуями то слово сколько подтверждала,
Ты не можешь мне поверить, как в тебя влюбился,
Я прельщен толико много, в перьвой как родился;
Но чтоб время сей любови проходило слаще,
Так старайся, чтоб со мною видеться почаще.
Кто бы что о нас ни думал, мы любовь сугубим,
Плюнь на все, того довольно, что друг друга любим.
Какой-то человек ко Стряпчему бежит:
«Мне триста, — говорит, — рублей принадлежит».
Что делать надобно тяжбою, как он чает?
А Стряпчий отвечает:
«Совет мой тот:
Поди и отнеси дьяку рублей пятьсот».
Румянцов! Я тебя хвалити хоть стремлюся,
Однако не хвалю, да только лишь дивлюся.
Ты знаешь, не скажу я лести ни о ком,
От самой юности я был тебе знаком,
Но ты отечество толико прославляешь,
Что мя в безмолвии, восхитив, оставляешь.
Не я — Европа вся хвалу тебе плетет.
Молчу, но не молчит Европа и весь свет,
Запрос
Потребна в протокол порядочная справка,
Имеет в оном быть казенный интерес,
Понеже выпала казенная булавка;
Какой по описи булавки оной вес,
Железо или медь в булавке той пропала,
В котором именно году она упала,
В котором месяце, которого числа.
Которым и часом, которою минутой,
Казенный был ущерб булавки помянутой?
Ответ
Я знаю только то, что ты глупяй осла.
Лаодика
Спокойствует море,
Иль море валами,
В час бури, наводит
И ужас и трепет:
Вина бури, ветры:
Невинно оно.
Коль доля пременна,
Пременно и сердце:
Не можно порочить
Измены моей!
Расхвасталась Сова,
В ней вся от гордости и злобы кровь кипела,
И вот ея слова:
«Я перва изо птиц в сей роще песни пела,
А ныне я — за то — пускаю тщетный стон;
Попев, я выбита из этой рощи вон:
За сладко пение и бедство претерпела».
Ответствовал Сове какой-то Стихоткач,
Несмысленный Рифмач:
«Сестрица! я себе такую ж часть наследил,
Что первый в городе на рифмах я забредил»
Сия гора не хлеб — из камня, не из теста,
И трудно сдвигнуться со своего ей места,
Однако сдвинулась, а место пременя,
Упала ко хвосту здесь медного коня.
Просиш песню чтоб она жар мой изяснила;
Хочешь ведать имя той кто меня пленила;
Я сей час часом драгим называти стану,
И исполню твой приказ: ты дала мне рану.
Просишь песню чтоб она жар мой изяснила;
Хочешь ведать имя той кто меня пленила;
Я сей час часом драгим называти стану,
И исполню твой приказ: ты дала мне рану.
Приходите братцы вы,
Также и сестрицы,
Будто на берег Невы,
Пить моей водицы.
Услаждение житья,
Что тебя прельщает,
Сила етова питья,
Зделать обещает.
Все, что хочешь ты забыть,
Вечно то забудешь,
И престав в печали быть,
Жить в спокойстве будешь.
В Венеции послом шалун какой-то был,
Был горд, и многим он довольно нагрубил.
Досадой на него венециане дышут,
И ко двору о том, отколь посол был, пишут.
Там ведают уже о тьме посольских врак.
Ответствуют: «Его простите, он дурак.
Не будет со ослом у человека драк».
Они на то: «И мы не скудны здесь ослами,
Однако мы ослов не делаем послами».
Портной кроил,
Мартышка это примечает
И чает,
Искусства своего Портной не утаил.
Зачем-то он,
Скроив, и то и то оставив, вышел вон.
Мартышка ножницы Портного ухватила
И без него,
Не зная ничего,
Изрядно накутила,
И мнила так она, что это ремесло
От знания ея не уросло.
Зверок сей был ремеслоборец,
Портной пиит, а он негодный рифмотворец.
Покорив мое ты серце,
Перестань его язвити;
Грудь мою прелестным видом,
Ты изранила довольно;
Не пора ль мое мученье
Окончати дорогая,
Не пора ли дорогая,
Умножать мою надежду;
Обещай мне сделать радость,
Ту сладчайшу сделать радость,
Всею мыслию которой,
Всеми чувствами желаю.
Пленив дух возмущенный и отдав любви под власть,
Пастух воспламененный во свою влечет мя страсть,
Жар любовный отверзает все пути ево ему,
Только сердце не дерзает для упорств моих к тому;
Когда хоть не спесиво принимаю я ево
Он так же торопливо не возможет ничево;
Все боится и трепещет возвращая прежню спесь,
А она опять отмещет учиненный жар мой весь.
Он некогда к забаве попроворняе пришел,
Уже коснулся славы и венца любовных дел,
Для чего чрез робость многу смельств еще не предприял,
Уж рассудок мой дорогу в роскошь к щастию давал.
Богатый человек прославлен быть желал,
Отличным тщася быть отечества в народе.
Он сроду не служил, и хочет быти в моде,
И не трудясь ни в чем. Пиита звать послал
И на него свою надежду славы клал:
«Пожалуй, освяти мое ты имя в оде!»
Но что воспеть Пииту об уроде?
«Будь ты отличностей моих, Пиит, свидетель!
Воспой, мой друг, воспой святую добродетель!»
— «Я петь ее готов.
Пристойных приберу к тому немало слов.
Но как, дружочек мой, ее тогда прославлю,
Когда твое я имя вставлю?
Да я же никогда не хваливал ослов».
Не похвалу тебе стихами соплетаю,
Ниже, прельщен тобой, к тебе в любви я таю,
Ниже на Геликон ласкати возлетаю,
Ниже ко похвале я зрителей влеку,
Ни к утверждению их плеска я теку, —
Едину истину я только изреку.
Достойно росскую Ильмену ты сыграла:
Россия на нее, слез ток лия, взирала,
И зрела, как она, страдая, умирала.
Пуская Дмитревский вздыхание и стон,
Явил Петрополю красы котурна он:
Проснулся и пришел на Невский брег Барон,
А ты, с приятностью прелестныя Венеры,
Стремяея превзойти похвал народных меры,
Достигни имени преславной Лекувреры.
Троекратное огней играние, исполнения, г. Сартия.
Представление четырех зеленых дерев, Франкфуртское сражение и гербы, с протчими огненными украшениями, исполнения, г. Мелисина.
Слава подающая Вечиости два лавровых венца, и храм славы Петра Великаго, с протчими огненными украшениями, исполнения г. Мартынова.
С Нарциссом ты в одной судьбине,
Так будь Нарцисса ныне.
Да для чего ж?
Нарцисс вить был хорош,
Горя безумным жаром,
А ты дурна,
То даром,
Но <ты> в себя не меньше влюблена.
Я в драме пения не отделяю
От действа никогда;
Согласоваться им потребно завсегда.
А я их так уподобляю:
Муз́ыка голоса коль очень хороша,
Так то прекрасная душа,
А действо — тело.
Коль оба хороши, хвали ты сцену смело.
С противным образом и разум суета,
Когда не о ином, но о любови дело.
С безумною душой противна красота,
А Карестини ум с красой соединяет,
И тьмы сердец он сей красавицей пленяет.
Любовны Прокрисы представившая узы,
Достойная во всем прехвальныя дочь музы,
Ко удовольствию Цефалова творца
Со страстью ты, поя, тронула все сердца
И действом превзошла желаемые меры,
В игре подобием преславной Лекувреры.
С начала оперы до самого конца,
О Белоградская! прелестно ты играла,
И Прокрис подлинно в сей драме умирала.
Арая изяснил любовны в драме страсти
И общи с Прокрисой Цефаловы напасти
Так сильно, будто бы язык он русский знал,
Иль, паче, будто сам их горестью стенал.
Анюта на себе алмазов не имела,
Но души попленить смотрителей умела.
Анюта выросла, сказали мне, в лесах.
Неправда, выросла она на небесах.
Лаодика
Любезное чадо,
В погибели видя,
Почувствуют жалость
Ирканские тигры,
И бросятся скоро,
Ево защищать.
Свирепое сердце,
А ты не приходишь
Ни в малую жалость:
Ничем не движим!
Летите мои вздохи вы к той ково люблю,
И горесть опишите, скажите как терплю;
Останьтесь в ее сердце, смягчите гордый взгляд,
И после прилетите опять ко мне назад;
Но только принесите приятную мне весть,
Скажите, что еще мне любить надежда есть:
Я нрав такой имею, чтоб долго не вздыхать,
Хороших в свете много, другую льзя сыскать.
Летите, мои вздохи, вы к той, кого люблю,
И горесть опишите, скажите, как терплю;
Останьтесь в ея сердце, смягчите гордый взгляд,
И после прилетите опять ко мне назад;
Но только принесите приятную мне весть,
Скажите, что еще мне любить надежда есть:
Я нрав такой имею, чтоб долго не вздыхать,
Хороших в свете много, другую льзя сыскать.
Наместо соловьев кукушки здесь кукуют
И гневом милости Диянины толкуют.
Хотя разносится кукушечья молва,
Кукушкам ли понять богинины слова?
В дуброве сей поют безмозглые кукушки,
Которых песни все не стоят ни полушки.
Лишь только закричит кукушка на суку,
Другие все за ней кричат: куку, куку.
Худых людей знакомства убегай
И сердце к чистоте единой прилагай.
От них ты можешь очерниться
И вечно оскверниться
От их бесед.
Красильщику был Угольщик сосед,
Красильщика карает,
Запудрил у него весь дом,
И, вьяся пудра та столпом,
Все краски у него марает.