Когла молодая красотка Украйны,
С румяными щечками, с темной косой,
Со всем обаяньем украинской тайны,
Про дедов мне песню затянет порой,
И, вея тоскою непризнанной муки,
Закаплют мне на душу свежие звуки, —
Тогда… о, тогда я—мечтой и душой —
В бывалом приволье Украйны былой, —
И хочется быть мне тогда гайдамакон,
С булатною саблей, с диким аргамаком.
Как было б привольно и весело мне
Промчаться по степи до хаты-дымовки,
На встречныя ласки моей чернобровки,
В венке из барвинок, в простом полотне:
Баранью бы шапку на брови надвинул,
За плечи стальное копье перекинул, —
И мой долгогривый, по тени лесной,
Мелькал бы, как молния в туче ночной;
Сплывала бы с плеч моих чорпая бурка,
А за пояс затквуты нож и бандурка,
Бандурка для песен девчины моей…
Туда бы, в Украйну, в затишье степей,
Бежал я от взгляда и шума людскова,
И там допросился бы вещаго слова
У вечно-зеленых, безбрежных морей,
Где ветер колышет ветвями бурьяна,
Той пальмы Украйны, что, с шлема кургана,
Венчает, как памятннк присно-живой,
Быть может, могилы Мороэа, Нечая,
Могилы страдальцев обмершаго края,
Могилы казачьей семьи удалой,
Как памятник славы и вольности дикой
И дикой поэзии…
Но защемит
Мое ретивое тоскою великой,
Когда моя греза, что дым, улетит,
Когда многожданное слово: «воскресни»!
Услышу в преданиях только и в песне…
Видал я, как—песней испуганы—в высь
Срывалися сокоды с гнезд и неслись,
Вращая кругом изумленное око,
И понял я, понял тоскливый их стон:
Ох, не с кем ужь больше помчаться в обгон.—
Все минуло… только листочки калины
Шумят по обломкам былой Украины.