Тяжелый небосвод скорбел о позднем часе,
за чугуном ворот угомонился дом.
В пионовом венке, на каменной террасе
стояла женщина овитая хмелем.
Смеялось проседью сиреневое платье,
шуршал языческий избалованный рот,
но платье прятало комедию Распятья,
чело — изорванные отсветы забот,
На пожелтелую потоптанную грядку
Снялся с инжирника ширококрылый грач.
Лицо отбросилось в потрескавшейся кадке,
В глазах осыпался осолнцевшийся плач.
Темнозеленые подстриженные туи
Пленили стенами заброшенный пустырь.
Избалованный рот голубил поцелуи,
покорная душа просилась в монастырь.
В прозрачном сумерке у ясеневой рощи
метался нетопырь о ночи говоря.
Но тихо над ольхой неумолимо тощей,
как мальчик, всхлипывала глупая заря.