Однажды — это был проступок необычный —
По Лувру проходя, среди красот античной
Скульптуры, я мечтой причудливой моей
Унесся далеко. Покинутый музей
В палящий летний жар исполнен был прохлады,
Дышали мраморы божественной Эллады
Неувядаемой, чудесной красотой,
И забывался мир — тревожный и пустой.
Перед Полимнией, в июльский вечер знойный,
Я увидал ее; она рукой спокойной
Чертила, занося в подержанный альбом
Эскиз. Бедняжка! С ней остались мы вдвоем;
Неловко примостясь на узком табурете,
Она работала, и в скромном туалете
Виднелись бедности знакомые черты:
Поношенный манто́, убогие цветы
На шляпке, — все об ней твердило очевидно.
Но бледное лицо казалось миловидно
С роскошной рамкою каштановых волос,
И, им любуяся, я не решил вопрос —
Что было в ней вполне классически прекрасно?
Глубокие глаза глядели детски ясно,
Сияя творчества священного огнем;
Встречая этот взор, угадывал я в нем
Всю повесть краткую судьбы ее смиренной.
Отец, конечно, был какой-нибудь военный
В отставке, матери лишилася она,
А потому всегда бывала здесь одна.
Вначале девушка не сознавала чувства
Античной красоты, но скоро мир искусства
Раскрылся перед ней, и прежний тяжкий труд
Ей много даровал счастливейших минут.
Весь отдаваяся какой-то смутной грезе,
Я представлял себя в поношенной варезе
Художника. В виду Полимний и Диан
Завязывался здесь наивный наш роман.
Рисунок послужил предлогом для сближенья…
О, взгляды, полные восторга и смущенья!
Их часто прерывал непрошенный приход
Каких-то зрителей; но время шло вперед,
И мы сближалися (ее пугал вначале
Наш сторож, на скамье всегда дремавший в зале).
Все улыбалось нам — надежды и труды…
Порою, с красками я приносил плоды
В рабочем ящике (они немного мялись),
Но, разделяя их, мы весело смеялись
Под покровительством классических богов —
Свидетелей давно исчезнувших веков!
Они улыбкой нас, казалось, поощряли,
Мечтая о любви наивной пасторали…
1885 г.