Люблю — хрусталь бесценный и старинный,
Обычаи невозвратимых дней,
Благоприятны старые картины
И старое вино душе моей.
Всегда, всегда любила я седины,
И, наконец, пришла моя пора:
Не устояло сердце робкой Зины
Перед цветами Вейнберга Петра!
Если хочешь говорить —
Говори ясно.
Если вздумаешь любить —
Люби прекрасно.
Если делать — делай так,
Чтобы делу выйти.
Если веришь — дай мне знак,
Завяжи нити…
Люблю тебя ясную, несмелую,
Чистую, как ромашка в поле.
Душу твою люблю я белую,
Покорную Господней воле.
И радуюсь радостью бесконечною,
Что дороги наши скрестились,
Что люблю тебя любовью вечною,
Как будто мы вместе — уже молились.
Давно печали я не знаю,
И слез давно уже не лью.
Я никому не помогаю,
Да никого и не люблю.
Любить людей — сам будешь в горе.
Всех не утешишь всё равно.
Мир — не бездонное ли море?
О мире я забыл давно.
Я на печаль смотрю с улыбкой,
От жалоб я храню себя.
Я прожил жизнь мою в ошибках,
Но человека не любя.
Зато печали я не знаю,
Я слез моих давно не лью.
Я никому не помогаю,
И никого я не люблю.
Твоя печальная звезда
Недолго радостью была мне:
Чуть просверкнула, — и туда,
На землю, — пала тёмным камнем.Твоя печальная душа
Любить улыбку не посмела
И, от меня уйти спеша,
Покровы чёрные надела.Но я навек с твоей судьбой
Связал мою — в одной надежде.
Где б ни была ты — я с тобой,
И я люблю тебя, как прежде.
Что мне делать со смертью — не знаю.
А вы, другие, — знаете? Знаете?
Только скрываете, тоже не знаете.
Я же незнанья моего не скрываю.Как ни живи — жизнь не ответит,
Разве жизнью смерть побеждается?
Сказано — смертью смерть побеждается,
Значит, на всех путях она встретит.А я её всякую — ненавижу.
Только свою люблю, неизвестную.
За то и люблю, что она неизвестная,
Что умру — и очей её не увижу…
Мешается, сливается
Действительность и сон,
Все ниже опускается
Зловещий небосклон -
И я иду и падаю,
Покорствуя судьбе,
С неведомой отрадою
И мыслью — о тебе.
Люблю недостижимое,
Чего, быть может, нет…
Дитя мое любимое,
Единственный мой свет!
Твое дыханье нежное
Я чувствую во сне,
И покрывало снежное
Легко и сладко мне.
Я знаю, близко вечное,
Я слышу, стынет кровь…
Молчанье бесконечное…
И сумрак… И любовь.
Тебя приветствую, мое поражение,
тебя и победу я люблю равно;
на дне моей гордости лежит смирение,
и радость, и боль — всегда одно.
Над водами, стихнувшими в безмятежности
вечера ясного, — все бродит туман;
в последней жестокости — есть бездонность нежности,
и в Божией правде — обман.
Люблю я отчаяние мое безмерное,
нам радость в последней капле дана.
И только одно здесь я знаю верное:
надо каждую чашу пить до дна.
Если ты не любишь снег,
Если в снеге нет огня, —
Ты не любишь и меня,
Если ты не любишь снег.Если ты не то, что я, —
Не увидим мы Лицо,
Не сомкнет Он нас в кольцо,
Если ты не то, что я.Если я не то, что ты, —
В пар взлечу я без следа,
Как шумливая вода,
Если я не то, что ты.Если мы не будем в Нем,
Вместе, свитые в одно,
В цепь одну, звено в звено,
Если мы не будем в Нем, —Значит, рано, не дано,
Значит, нам — не суждено,
Просияв Его огнем,
На земле воскреснуть в Нем…
Из лунного тумана
Рождаются мечты.
Пускай, моя Светлана,
Меня не любишь ты.Пусть будет робкий лепет
Неуловимо тих,
Пусть тайным будет трепет
Незвучных струн моих.Награды не желая,
Душа моя горит.
Мой голос, дорогая,
К тебе не долетит.Я счастье ненавижу,
Я радость не терплю.
О, пусть тебя не вижу,
Тем глубже я люблю.Да будет то, что будет,
Светла печаль моя.
С тобой нас Бог рассудит —
И к Богу ближе я.Ищу мою отраду
В себе — люблю тебя.
И эту серенаду
Слагаю для себя.
H. B-t
О, берегитесь, убегайте
От жизни легкой пустоты.
И прах земной не принимайте
За апельсинные цветы.
Под серым небом Таормины
Среди глубин некрасоты
На миг припомнились единый
Мне апельсинные цветы.
Поверьте, встречи нет случайной, —
Как мало их средь суеты!
И наша встреча дышит тайной,
Как апельсинные цветы.
Вы счастья ищете напрасно,
О, вы боитесь высоты!
А счастье может быть прекрасно,
Как апельсинные цветы.
Любите смелость нежеланья,
Любите радости молчанья,
Неисполнимые мечты,
Любите тайну нашей встречи,
И все несказанные речи,
И апельсинные цветы.
О, почему Тебя любить
Мне суждено неодолимо?
Ты снишься мне иль, может быть,
Проходишь где-то близко, мимо, И шаг Твой дымный я ловлю,
Слежу глухие приближенья…
Я холод риз Твоих люблю,
Но трепещу прикосновенья. Теряет бледные листы
Мой сад, Тобой завороженный…
В моем саду проходишь Ты, —
И я тоскую, как влюбленный. Яви же грозное лицо!
Пусть разорвется дым покрова!
Хочу, боюсь — и жду я зова…
Войди ко мне. Сомкни кольцо.
Она никогда не знала,
как я любил её,
как эта любовь пронзала
всё бытие моё.Любил её бедное платье,
волос её каждую прядь…
Но если б и мог сказать я —
она б не могла понять.И были слова далёки…
И так — до последнего дня,
когда в мой путь одинокий
она проводила меня… Ни жалоб во мне, ни укора…
Мне каждая мелочь близка,
над каждой я плачу, которой
касалась её рука… Не знала — и не узнает,
как я любил её,
каким острием пронзает
любовь — бытие моё.И, может быть, лишь оттуда, —
если она уж там, —
поймет любви моей чудо
она по этим слезам…
Любовь, любовь… О, даже не её —
Слова любви любил я неуклонно.
Иное в них я чуял бытие,
Оно неуловимо и бездонно.Слова любви горят на всех путях,
На всех путях — и горных и долинных.
Нежданные в накрашенных устах,
Неловкие в устах ещё невинных, Разнообразные, одни всегда
И верные нездешней лжи неложной,
Сливающие наши «нет» и «да»
В один союз, безумно-невозможный, —О, всё равно пред кем, и для чего,
И кто, горящие, вас произносит!
Алмаз всегда алмаз, хотя его
Порою самый недостойный носит.Живут слова, пока душа жива.
Они смешны — они необычайны.
И я любил, люблю любви слова,
Пророческой овеянные тайной.
Мы, — робкие, — во власти всех мгновений.
Мы, — гордые, — рабы самих себя.
Мы веруем, — стыдясь своих прозрений,
И любим мы, — как будто не любя.
Мы, — скромные, — бесстыдно молчаливы.
Мы в радости боимся быть смешны, —
И жалобно всегда самолюбивы,
И низменно всегда разделены!
Мы думаем, что новый храм построим
Для новой, нам обещанной, земли…
Но каждый дорожит своим покоем
И одиночеством в своей щели.
Мы, — тихие, — в себе стыдимся Бога,
Надменные, — мы тлеем, не горя…
О, страшная и рабская дорога!
О, мутная последняя заря!
Угодила я тебе травой,
зеленями да кашками,
ширью моей луговой,
сердцами золотыми — ромашками.Ты про них слагаешь стихи,
ты любишь меня играющей…
Кто же раны мои да грехи
покроет любовью прощающей? Нет, люби ядовитый туман,
что встает с болотца поганого,
подзаборный сухой бурьян,
мужичка моего пьяного… А коль тут — презренье и страх,
коли видишь меня красивою,
заблудись же в моих лесах,
ожигайся моей крапивою! Не открою тому лица,
кто красу мою ищет показную,
кто не принял меня до конца,
безобразную, грязную…
В.К. Вам страшно за меня — а мне за вас.
Но разный страх мы разумеем.
Пусть схожие мечтания у нас, -
Мы разной жалостью жалеем.Вам жаль «по-человечески» меня.
Так зол и тяжек путь исканий!
И мне дороги тихой, без огня
Желали б вы, боясь страданий.Но вас — «по-Божьему» жалею я.
Кого люблю — люблю для Бога.
И будет тем светлей душа моя,
Чем ваша огненней дорога.Я тихой пристани для вас боюсь,
Уединенья знаю власть я;
И не о счастии для вас молюсь —
О том молюсь, что выше счастья.
Был человек. И умер для меня.
И, знаю, вспоминать о нем не надо.
Концу всегда, как смерти, сердце радо,
Концу земной любви — закату дня.
Уснувшего я берегу покой.
Да будет лёгкою земля забвенья!
Распались тихо старой цепи звенья…
Но злая жизнь меня свела — с тобой.
Когда бываем мы наедине —
Тот, мёртвый, третий — вечно между нами.
Твоими на меня глядит очами
И думает тобою — обо мне.
Увы! в тебе, как и, бывало, в нём,
Не верность — но и не измена…
И слышу страшный, томный запах тлена
В твоих речах, движениях, — во всём.
Безогненного чувства твоего,
Чрез мертвеца в тебе, — не принимаю;
И неизменно-строгим сердцем знаю,
Что не люблю тебя, как и его.
А. К.«Горяча моя постель…
Думка белая измята…
Где-то плачет коростель,
Ночь дневная пахнет мятой.Утомленная луна
Закатилась за сирени…
Кто-то бродит у окна,
Чьи-то жалобные тени.Не меня — ее, ее
Любит он! Но не ревную,
Счастье ведаю мое
И, страдая, — торжествую.Шорох, шепот я ловлю…
Обнял он ее, голубит…
Я одна — но я люблю!
Он — лишь думает, что любит.Нет любви для двух сердец.
Там, где двое, — разрушенье.
Где начало — там конец.
Где слова — там отреченье.Посветлеет дым ночной,
Встанет солнце над сиренью,
Он уйдет к любви иной…
Было тенью — будет тенью… Горяча моя постель,
Светел дух мой окрыленный…
Плачет нежный коростель,
Одинокий и влюбленный».
Брат Иероним! Я умираю…
Всех позови! Хочу при всех
Поведать то, что ныне знаю,
Открыть мой злой, тяжелый грех.О, я не ведал, что нарушу,
Господь, веления Твои!
Ты дал мне пламенную душу
И сердце, полное Любви.И долго, смелый, чуждый страха,
Тебе покорный, — я любил.
Увы, я слаб! Я прах от праха!
И Враг — Твой Враг — меня смутил.Презрел я тайные заветы,
Отверг любовь — ещё любя;
И в ризы длинные одетый
Пришёл сюда, спасать себя.Мне враг шептал: здесь подвиг крестный.
Любовь же — грех и суета.
И я оставил путь мой тесный,
Войдя в широкие врата.Я подвизался неустанно,
Молчал, не спал, не ел, не пил…
О, Долорес! О Донна Анна!
О все, которых я любил!
Сны странные порой нисходят на меня.
И снилось мне: наверх, туда, к вечерним теням,
На склоне серого и ветреного дня,
Мы шли с тобой вдвоем, по каменным ступеням.С неласковой для нас небесной высоты
Такой неласковою веяло прохладой;
И апельсинные невинные цветы
Благоухали там, за низкою оградой.Я что-то важное и злое говорил…
Улыбку помню я, испуганно-немую…
И было ясно мне: тебя я не любил,
Тебя, недавнюю, случайную, чужую… Но стало больно, странно сердцу моему,
И мысль внезапная мне душу осветила:
О, нелюбимая, не знаю почему,
Но жду твоей любви! Хочу, чтоб ты любила!
Опять он падает, чудесно молчаливый,
Легко колеблется и опускается…
Как сердцу сладостен полёт его счастливый!
Несуществующий, он вновь рождается…
Всё тот же, вновь пришёл, неведомо откуда,
В нём холода соблазны, в нём забвенье…
Я жду его всегда, как жду от Бога чуда,
И странное с ним знаю единенье.
Пускай уйдёт опять — но не страшна утрата.
Мне радостен его отход таинственный.
Я вечно буду ждать его безмолвного возврата,
Тебя, о ласковый, тебя, единственный.
Он тихо падает, и медленный и властный…
Безмерно счастлив я его победою…
Из всех чудес земли тебя, о снег прекрасный,
Тебя люблю… За что люблю — не ведаю.
Не покидаю острой кручи я,
Гранит сверкающий дроблю.
Но вас, о старые созвучия,
Неизменяемо люблю.Люблю сады с оградой тонкою,
Где роза с грёзой, сны весны
И тень с сиренью — перепонкою,
Как близнецы, сопряжены.Влечется нежность за безбрежностью,
Всё рифмы-девы, — мало жен…
О как их трогательной смежностью
Мой дух стальной обворожён! Вас гонят… Словно дети малые,
Дрожат мечта и красота…
Целую ноги их усталые,
Целую старые уста.Создатели домов лучиночных,
Пустых, гороховых домов,
Искатели сокровищ рыночных —
Одни боятся вечных слов.Я — не боюсь. На кручу сыпкую
Возьму их в каменный приют.
Прилажу зыбкую им зыбку я…
Пусть отдохнут! Пусть отдохнут!
1Я не безвольно, не бесцельно
Хранил лиловый мой цветок,
Принес его длинностебельный
И положил у милых ног.А ты не хочешь… Ты не рада…
Напрасно взгляд я твой ловлю.
Но пусть! Не хочешь, и не надо:
Я все равно тебя люблю.2
Новый цветок я найду в лесу,
В твою неответность не верю, не верю.
Новый, лиловый я принесу
В дом твой прозрачный, с узкою дверью.Но стало мне страшно там, у ручья,
Вздымился туман из ущелья, стылый…
Только шипя проползла змея,
И я не нашел цветка для милой.3В желтом закате ты — как свеча.
Опять я стою пред тобой бессловно.
Падают светлые складки плаща
К ногам любимой так нежно и ровно.Детская радость твоя кротка,
Ты и без слов сама угадаешь,
Что приношу я вместо цветка,
И ты угадала, ты принимаешь.
Её, красивую, бледную,
Её, ласковую, гибкую,
Неясную, зыбкую,
Её улыбку победную,
Её платье странное,
Серое, туманное,
Любовницу мою —
Я ненавижу.
И ненависть таю.Когда в саду смеркается,
Желтее листья осенние,
И светы изменнее —
Она на качелях качается…
Кольца стонут, ржавые,
Складки вьются лукавые…
Она чуть видна.
Я её ненавижу:
Знаю, кто — она.Уйду ли из паутины я?
От сказок её о жалости,
От соблазнов усталости…
Ноги у неё гусиные,
Волосы тягучие,
Прозрачные, линючие,
Как северная ночь.
Я её ненавижу:
Это — Дьявола дочь.Засну я — бежит украдкою
К Отцу — старику, властителю,
К своему Учителю…
Отец её любит, сладкую,
Любит её, покорную,
Ласкает лапой черною
И шлёт назад, грозя.
Я её ненавижу,
А без неё — нельзя.
От неё не уйдешь…
Я её ненавижу:
Ей имя — Ложь.
Звени,
звени, кольцо кандальное,
завейтесь в цепи, злые дни… Тянись,
мой путь, в изгнанье дальное,
где вихри бледные сплелись.В полночь,
когда уснут вожатые,
бесшумно отползу я прочь.Собью,
собью кольцо проклятое,
переломлю судьбу мою.Прими,
прими, тайга жестокая,
меня, гонимого людьми.Сокрой,
укрой ледяноокая,
морозной ризой, колкой мглой.Бегут
пути, никем не сложены,
куда бегут? куда ведут? Иди,
иди тайгой оснеженной,
и будь что будет впереди.Звезда,
звезда горит — та самая,
которую любил всегда.Гори,
гори, меж туч, звезда моя,
о вольной воле говори.Поёт
мне ветер песню смелую,
вперёд свободного зовёт.Метель,
метель свивает белую,
свивает вечную постель —Любви,
любви тоску незримую,
о Смерть, о Мать, благослови.Прильну,
склонюсь на грудь любимую
и, вольный, — вольно я усну.
(От чужого имени)Я Богом оскорблен навек.
За это я в Него не верю.
Я самый жалкий человек,
Я перед всеми лицемерю.Во мне — ко мне — больная страсть:
В себя гляжу, сужу, да мерю…
О, если б сила! Если б — власть!
Но я, любя, в себя не верю.И всё дрожу, и всех боюсь,
Глаза людей меня пугают…
Я не даюсь, я сторонюсь,
Они меня не угадают.А всё ж уйти я не могу;
С людьми мечтаю, негодую…
Стараясь скрыть от них, что лгу,
О правде Божией толкую, —И так веду мою игру,
Хоть притворяться надоело…
Есмь только — я… И я — умру!
До правды мне какое дело? Но не уйду; я слишком слаб;
В лучах любви чужой я греюсь;
Людей и лжи я вечный раб,
И на свободу не надеюсь.Порой хочу я всех проклясть —
И лишь несмело обижаю…
Во мне — ко мне — больная страсть.
Люблю себя — и презираю.
Глухим путем, неезженным,
На бледном склоне дня
Иду в лесу оснеженном,
Печаль ведет меня.Молчит дорога странная,
Молчит неверный лес…
Не мгла ползет туманная
С безжизненных небес —То вьются хлопья снежные
И, мягкой пеленой,
Бесшумные, безбрежные,
Ложатся предо мной.Пушисты хлопья белые,
Как пчел веселых рой,
Играют хлопья смелые
И гонятся за мной, И падают, и падают…
К земле все ближе твердь…
Но странно сердце радуют
Безмолвие и смерть.Мешается, сливается
Действительность и сон,
Все ниже опускается
Зловещий небосклон —И я иду и падаю,
Покорствуя судьбе,
С неведомой отрадою
И мыслью — о тебе.Люблю недостижимое,
Чего, быть может, нет…
Дитя мое любимое,
Единственный мой свет! Твое дыханье нежное
Я чувствую во сне,
И покрывало снежное
Легко и сладко мне.Я знаю, близко вечное,
Я слышу, стынет кровь…
Молчанье бесконечное…
И сумрак… И любовь.
Час одиночества укромный,
Снегов молчанье за окном,
Тепло… Цветы… Свет лампы томный —
И письма старые кругом.Бегут мгновения немые…
Дыханье слышу тишины…
И милы мне листы живые
Живой и нежной старины.Истлело всё, что было тленьем,
Осталась радость чистоты.
И я с глубоким умиленьем
Читаю бледные листы.«Любовью, смерти неподвластной,
Люблю всегда, люблю навек…»
Искал победы не напрасно
Над смертью смелый человек.Душа, быть может, разлюбила —
Что нам до мимолетных снов?
Хранит таинственная сила
Бессмертие рожденных слов.Они когда-то прозвучали…
Пусть лжив торжественный обет,
Пускай забыты все печали —
Словам, словам забвенья нет! Теснятся буквы чёрным роем,
Неверность верную храня,
И чистотою, и покоем
От лжи их веет на меня.Живите, звуков сочетанья,
И повторяйтесь без конца.
Вы, сердца смертного созданья,
Сильнее своего творца.Летит мгновенье за мгновеньем,
Молчат снега, и спят цветы…
И я смотрю с благоговеньем
На побледневшие листы.
В пути мои погасли очи.
Давно иду, давно молчу.
Вот, на заре последней ночи
Я в дверь последнюю стучу.
Но там, за стрельчатой оградой —
Молчанье, мрак и тишина.
Мне достучаться надо, надо,
Мне надо отдыха и сна…
Ужель за подвиг нет награды?
Я чашу пил мою до дна…
Но там, за стрелами ограды —
Молчанье, мрак и тишина.Стучу, кричу: нас было трое,
И вот я ныне одинок.
Те двое — выбрали иное,
Я их молил, но что я мог?
О, если б и они желали,
Как я — любили… мы теперь
Все трое вместе бы стучали
Последней ночью в эту дверь.
Какою было бы отрадой
Их умолить… но все враги.
И вновь стучу. И за оградой
Вот чьи-то тихие шаги.
Но между ним и мной — ограда.
Я слышу только шелест крыл
И голос, — лёгкий, как прохлада.
Он говорит: «А ты — любил?
Вас было трое. Трёх мы знаем,
Троим — вам быть здесь суждено.
Мы эти двери открываем
Лишь тем, кто вместе — и одно.
Ты шёл за вечною усладой,
Пришёл один, спасал себя…
Но будет вечно за оградой,
Кто к ней приходит — не любя».И не открылись двери сада;
Ни оправданья, ни венца;
Темна высокая ограда…
Мне достучаться надо, надо,
Молюсь, стучу, зову Отца —
Но нет любви, — темна ограда,
Но нет любви, — и нет Конца.
Великие мне были искушенья.
Я головы пред ними не склонил.
Но есть соблазн… соблазн уединенья…
Его доныне я не победил.Зовет меня лампада в тесной келье,
Многообразие последней тишины,
Блаженного молчания веселье —
И нежное вниманье сатаны.Он служит: то светильник зажигает,
То рясу мне поправит на груди,
То спавшие мне четки подымает
И шепчет: «С Нами будь, не уходи! Ужель ты одиночества не любишь?
Уединение — великий храм.
С людьми… их не спасешь, себя погубишь,
А здесь, один, ты равен будешь Нам.Ты будешь и не слышать, и не видеть,
С тобою — только Мы, да тишина.
Ведь тот, кто любит, должен ненавидеть,
А ненависть от Нас запрещена.Давно тебе моя любезна нежность…
Мы вместе, вместе… и всегда одни;
Как сладостна спасенья безмятежность!
Как радостны лампадные огни!»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .О, мука! О, любовь! О, искушенья!
Я головы пред вами не склонил.
Но есть соблазн, — соблазн уединенья,
Его никто еще не победил.
Ангелы со мной не говорят.
Любят осиянные селенья,
Кротость любят и печать смиренья.
Я же не смиренен и не свят: Ангелы со мной не говорят.Тёмненький приходит дух земли.
Лакомый и большеглазый, скромный.
Что ж такое, что малютка — тёмный?
Сами мы не далеко ушли… Робко приползает дух земли.Спрашиваю я про смертный час.
Мой младенец, хоть и скромен, — вещий.
Знает многое про эти вещи,
Что, скажи-ка, слышал ты о нас? Что это такое — смертный час? Тёмный ест усердно леденец.
Шепчет весело: «И все ведь жили.
Смертный час пришел — и раздавили.
Взяли, раздавили — и конец.Дай-ка мне четвертый леденец.Ты рождён дорожным червяком.
На дорожке долго не оставят,
Ползай, ползай, а потом раздавят.
Каждый, в смертный час, под сапогом, Лопнет на дорожке червяком.Разные бывают сапоги.
Давят, впрочем, все они похоже,
И с тобою, милый, будет то же,
Чьей-нибудь отведаешь ноги… Разные на свете сапоги.Камень, нож иль пуля, всё — сапог.
Кровью ль сердце хрупкое зальется,
Болью ли дыхание сожмется,
Петлей ли раздавит позвонок —Иль не всё равно, какой сапог?»Тихо понял я про смертный час.
Я ласкаю гостя, как родного,
Угощаю и пытаю снова:
Вижу, много знаете о нас! Понял, понял я про смертный час.Но когда раздавят — что потом?
Что, скажи? Возьми еще леденчик,
Кушай, кушай, мертвенький младенчик!
Не взял он. И поглядел бочком: «Лучше не скажу я, что — потом».
В темнице сидит заключённый
Под крепкою стражей,
Неведомый рыцарь, пленённый
Изменою вражей.
И думает рыцарь, горюя:
«Не жалко мне жизни.
Мне страшно одно, что умру я
Далёкий отчизне.
Стремлюся я к ней неизменно
Из чуждого края
И думать о ней, незабвенной,
Хочу, умирая».
Но ворон на прутья решётки
Садится беззвучно.
«Что, рыцарь, задумался, кроткий?
Иль рыцарю скучно?»
Тревогою сердце забилось,
И рыцарю мнится —
С недоброю вестью явилась
Недобрая птица.
«Тебя не посмею спугнуть я,
Ты здешний, — я дальний…
Молю, не цепляйся за прутья,
О, ворон печальный!
Меня с моей думой бесплодной
Оставь, кто б ты ни был».
Ответствует гость благородный:
«Я вестником прибыл.
Ты родину любишь земную,
О ней помышляешь.
Скажу тебе правду иную —
Ты правды не знаешь.
Отчизна тебе изменила,
Навеки ты пленный;
Но мира она не купила
Напрасной изменой:
Предавшую предали снова —
Лукаво напали,
К защите была не готова,
И родину взяли.
Покрыта позором и кровью,
Исполнена страха…
Ужели ты любишь любовью
Достойное праха?»
Но рыцарь вскочил, пораженный
Неслыханной вестью,
Объят его дух возмущенный
И гневом, и местью;
Он ворона гонит с укором
От окон темницы…
Но вдруг отступил он под взором
Таинственной птицы.
И снова спокойно и внятно,
Как будто с участьем,
Сказал ему гость непонятный:
«Смирись пред несчастьем.
Истлело достойное тленья,
Всё призрак, что было.
Мы живы лишь силой смиренья,
Единою силой.
Не веруй, о рыцарь мой, доле
Постыдной надежде.
Не думай, что был ты на воле
Когда-либо прежде.
Пойми — это сон был свободы,
Пускай и короткий.
Ты прожил все долгие годы
В плену, за решеткой.
Ты рвался к далекой отчизне,
Любя и страдая.
Есть родина, чуждая жизни,
И вечно живая».
Умолк… И шуршат только перья
О прутья лениво.
И рыцарь молчит у преддверья
Свободы нелживой.