Уклончивость — она не для солдата:
Коль «нет» — так «нет», а если «да» — то «да».
Ведёт меня и ныне, как когда-то,
Единственная — красная — звезда.
И что бы в жизни ни случилось, что бы —
Осуждены солдатские сердца
Дружить до гроба, и любить до гроба,
И ненавидеть тоже до конца.
Я — горожанка.
Я росла, не зная
Как тонет в реках
Медленный закат.
Росистой ночью,
Свежей ночью мая
Не выбегала я в цветущий сад.Я не бродила
По туристским тропам
Над морем
В ослепительном краю:
В семнадцать лет,
Кочуя по окопам,
Я увидала Родину свою.
Вы останетесь в памяти — эти спокойные сосны,
И ночная Пахра, и дымок над далёким плотом.
Вы останетесь в сердце, мои подмосковные вёсны,
Что б с тобой ни случилось, что со мной ни случится потом.
Может, встретишь ты женщину лучше, умнее и краше,
Может, сердце моё позабудет об этой любви.
Но, как сосны, — корнями с отчизной мы спаяны нашей:
Покачни нас, попробуй! Сердца от неё оторви!
Контур леса выступает резче.
Вечереет. Начало свежеть.
Запевает девушка-разведчик,
Чтобы не темнело в блиндаже.Милый! Может, песня виновата
В том, что я сегодня не усну?
Словно в песне, мне приказ — на запад,
А тебе — «в другую сторону».За траншеей — вечер деревенский.
Звёзды и ракеты над рекой…
Я грущу сегодня очень женской,
Очень несолдатскою тоской.
Двое рядом притихли в ночи,
Друг от друга бессонницу пряча.
Одиночество молча кричит,
Мир дрожит от безмолвного плача.
Мир дрожит от невидимых слез,
Эту горькую соль не осушишь.
Слышу SOS, исступленное SOS —
Одинокие мечутся души.
И чем дольше на свете живем,
Тем мы к истине ближе жестокой:
Одиночество страшно вдвоем,
Легче попросту быть одинокой…
Пожалуй, не так уже часто
Друзья нас в беде предают.
Но вот испытание счастьем —
Сложней получается тут.Ты болен — примчатся в больницу,
Притащат домашний супец.
Но стоит тебе отличиться —
Всем дружеским чувствам конец.И станут поглядывать косо,
Завидовать и обсуждать.
Вот если останешься «с носом» —
Вернут свою дружбу опять…
Дочка, знаешь ли ты, как мы строили доты?
Это было в начале войны, давно.
Самый лучший и строгий комсорг — работа
Нас спаяла в одно.Мы валились с ног, но, шатаясь, вставали —
Ничего, что в огне голова.
Впереди фронтовые дымились дали,
За плечами была Москва.Только молодость не испугаешь бомбёжкой!
И, бывало, в часы, когда небо горит,
Мы, забыв про усталость, с охрипшей гармошкой
Распевали до самой зари.Эти ночи без сна, эти дни трудовые,
Эту дружбу забыть нельзя!
Смотрит дочка, расширив глаза живые,
И завидует вам, друзья, Вам, простые ребята из комсомола,
Молодёжь фронтовой Москвы.
Пусть растёт моя дочка такой же весёлой
И такой же бесстрашной, как вы! А придётся — сама на неё надену
Гимнастёрку, и в правом святом бою
Повторит медсестра комсомолка Лена
Фронтовую юность мою.
Волосы, зачёсанные гладко,
Да глаза с неяркой синевой.
Сделала война тебя солдаткой,
А потом солдатскою вдовой.
В тридцать лет оставшись одинокой,
Ты любить другого не смогла.
Оттого, наверное, до срока
Красотою женской отцвела.
Для кого глазам искриться синим?
Кто румянец на щеках зажжёт?
… В день рожденья у студента-сына
Расшумелся молодой народ.
Нет, не ты — девчонка с сыном рядом,
От него ей глаз не оторвать.
И случайно встретясь с нею взглядом,
Расцвела, помолодела мать.
Я раздвинула шторы — ночь закончилась, как оказалось.
До чего ж ты легка, от бессонной работы усталость!
Как сегодня светло на душе и в квартире!
Не беда, что в итоге останется строчки четыре.
Может, нет ничего бескорыстней, чем это —
Над стихами всю ночь просидеть до рассвета,
Хоть никто не неволит работать ночами,
Хоть никто не стоит, торопя, за плечами,
Хоть в итоге останется строчки четыре…
Как сегодня светло на душе и в квартире!
Я любила твой смех, твой голос.
Я за душу твою боролась.
А душа-то была чужою,
А душа-то была со ржою.
Но твердила любовь: «Так что же?
Эту ржавчину уничтожу».
Были бури. И были штили.
Ах, какие пожары были!
Только вот ведь какое дело —
В том огне я одна горела.
Ржа навеки осталась ржою,
А чужая душа — чужою.
Худенькой нескладной недотрогой
Я пришла в окопные края,
И была застенчивой и строгой
Полковая молодость моя.На дорогах родины осенней
Нас с тобой связали навсегда
Судорожные петли окружений,
Отданные с кровью города.Если ж я солгу тебе по-женски,
Грубо и беспомощно солгу,
Лишь напомни зарево Смоленска,
Лишь напомни ночи на снегу.
Ночью было за двадцать,
А к полудню сугробы осели.
Я люблю этот месяц —
Полузимний и полувесенний,
Схватку солнца и льда,
Пересвист птичих раций.
Пусть спешат холода
По ночам
За капель отыграться.
Лютовали сегодня опять,
А к полудню сугробы осели.
Ты ведь тоже такой —
Полузимний и полувесенний…
Сколько силы в обыденном слове «милый»!
Как звучало оно на войне!..
Не красавцев война нас любить научила —
Угловатых суровых парней.
Тех, которые, мало заботясь о славе,
Были первыми в каждом бою.
Знали мы — тот, кто друга в беде не оставит,
Тот любовь не растопчет свою.
Где ж вы, одноклассницы-девчонки?
Через годы всё гляжу вам вслед —
Стираные старые юбчонки
Треплет ветер предвоенных лет.
Кофточки, блестящие от глажки,
Тапочки, чинённые сто раз…
С полным основанием стиляжки
Посчитали б чучелами нас!
Было трудно. Всякое бывало.
Но остались мы освещены
Заревом отцовских идеалов,
Духу Революции верны.
Потому, когда, гремя в набаты,
Вдруг война к нам в детство ворвалась,
Так летели вы в военкоматы,
Тапочки, чинённые сто раз!
Помнишь Люську, Люську-заводилу:
Нос — картошкой, а ресницы — лён?
Нашу Люську в братскую могилу
Проводил стрелковый батальон…
А Наташа? Робкая походка,
Первая тихоня из тихонь —
Бросилась к подбитой самоходке,
Бросилась к товарищам в огонь…
Не звенят солдатские медали,
Много лет, не просыпаясь, спят
Те, кто Волгограда не отдали,
Хоть тогда он звался Сталинград.
Вы поймите, стильные девчонки,
Я не пожалею никогда,
Что носила старые юбчонки,
Что мужала в горькие года!
Капели, капели
Звенят в январе,
И птицы запели
На зимней заре.
На раме оконной,
Поверив в апрель,
От одури сонной
Опомнился шмель:
Гудит обалдело,
Тяжёлый от сна.
Хорошее дело —
Зимою весна! О солнце тоскуя,
Устав от зимы,
Ошибку такую
Приветствуем мы.
Помедли немножко,
Январский апрель!
… Трёт ножку о ножку
И крутится шмель.И нам ошибаться
Порою дано —
Сегодня мне двадцать
И кровь как вино.
В ней бродит несмело
Разбуженный хмель.
Хорошее дело —
Зимою апрель!
Ко мне в окоп сквозь минные разрывы
Незваной гостьей забрела любовь.
Не знала я, что можно стать счастливой
У дымных сталинградских берегов.Мои неповторимые рассветы!
Крутой разгон мальчишеских дорог!
… Опять горит обветренное лето,
Опять осколки падают у ног.По-сталинградски падают осколки,
А я одна, наедине с судьбой.
Порою Вислу называю Волгой,
Но никого не спутаю с тобой!
В голом парке коченеют клёны.
Дребезжат трамваи на кругу.
Вот уже и номер телефона
Твоего я вспомнить не могу… До чего же неуютно, пусто.
Всё покрыто серой пеленой.
И становится немножко грустно,
Что ничто не вечно под луной…
В соседнем кинотеатре последняя лампа тухнет,
А в доме у нас зажёгся в одном из окошек свет, —
Стараясь шагать бесшумно, на коммунальную кухню,
В прозу кастрюль и тарелок, вступил молодой поэт.Ещё не имеет парень отдельного кабинета,
Ещё и стола для работы себе он не приобрёл.
Но если сказать по правде — парню плевать на это:
Шаткий кухонный столик заменит письменный стол.Громко поёт холодильник. Бойко щёлкает счётчик.
Кран подпевает басом. Сердце в груди поёт.
Как хорошо на кухне сидеть над стихами ночью,
Если живёшь на свете всего двадцать первый год! Восемь кухонных метров — кто говорит, что тесно?
Всю солнечную систему поэт поместит сюда.
Будут почёт и деньги, будет он всем известен,
Только таким богатым не будет он никогда!..
Сколько шику в нарядных ножках —
И описывать не берусь!
Щеголяет Париж в сапожках,
Именуемых «а-ля рюс».
Попадаются с острым носом,
Есть с квадратным —
На всякий вкус.
Но, признаться, смотря я косо,
И, быть может, чуть-чуть сержусь.
Вижу я сапоги, не сапожки,
Просто русские, а не «рюс», —
Те, кирзовые, трехпудовые,
Слышу грубых подметок стук,
Вижу блики пожаров багровые
Я в глазах фронтовых подруг.
Словно поступь моей России
Были девочек тех шаги.
Не для шика тогда носили
Наши женщины сапоги!..
Пусть блистают сапожки узкие —
Я о моде судить не берусь.
Но сравню ли я с ними русские,
Просто русские, а не «рюс»?
Я, признаться, сберечь не сумела шинели —
На пальто перешили служивую мне.
Было трудное время… К тому же хотели
Мы скорее забыть о войне.Я пальто из шинели давно износила,
Подарила я дочке с пилотки звезду.
Но коль сердце моё тебе нужно, Россия,
Ты возьми его, как в сорок первом году!
Наездника почтительные руки
На ней, артистке, вот уж скоро год
Не стягивали бережно подпруги,
Не украшали мундштуками рот… Она в галантном не кружилась танце,
Не мчалась по арене взад -назад —
Когда лошадке стукнуло 16,
То это, словно наши 60! На пенсию тогда уходят люди,
Но со зверья другой, понятно, спрос.
«Зря жрет овес, — решили в цирке, — сбудем
Мы эту старушенцию в обоз».И вот она, почти совсем слепая,
Впряглась, вздыхая, в рваную шлею…
И потащила, тяжело ступая,
Телегу дребезжащую свою.Шел серый дождь, рассвет промозглый брезжил
В разбитые копыта лезла грязь,
Над ней, балованной звездой манежа,
Куражился возница, матерясь.Ломовики, теперь ее коллеги,
Взирали на циркачку свысока…
Дни дребезжат, как старые телеги,
Кнут обжигает впалые бока.И все же ночью, в деннике убогом,
Самой себе во мраке не видна,
Присев на задние трясущиеся ноги,
Пытается вальсировать она.
Люди дрожат от стужи
Северной злой весной,
А мне показались лужи
Небом на мостовой.
Я расплескала небо,
Волны бегут гурьбой.
Если ты здесь не был,
Мы побываем с тобой.
Мы побываем всюду:
Кто уцелел в огне,
Знает, что жизнь — чудо,
Молодость — чудо вдвойне.
Стиснуты зубы плотно, сведены брови круто.
Жёсток упрямый волос над невесёлым лбом.
Весь ты какой-то новый, сумрачный, неуютный,
Словно большой, добротный, но необжитый дом.
Прячешь глаза в ресницы, пристальный взгляд заметив.
С ласковою усмешкой думаю я не раз:
«Кто же тебя полюбит, кто же в тебя вселится,
Кто же огонь засветит в окнах широких глаз?»
Я хочу забыть вас, полковчане,
Но на это не хватает сил,
Потому что мешковатый парень
Сердцем амбразуру заслонил.
Потому что полковое знамя
Раненая девушка несла —
Скромная толстушка из Рязани,
Из совсем обычного села.
Всё забыть. И только слушать песни.
И бродить часами на ветру…
Где же мой застенчивый ровесник,
Наш немногословный политрук?
Я хочу забыть свою пехоту.
Я забыть пехоту не могу.
Беларусь. Горящие болота.
Мёртвые шинели на снегу.
Брест в сорок первом.
Ночь в разгаре лета.
На сцене — самодеятельный хор.
Потом: «Джульетта, о моя Джульетта!» —
Вздымает руки молодой майор.Да, репетиции сегодня затянулись,
Но не беда: ведь завтра выходной.
Спешат домой вдоль сладко спящих улиц
Майор Ромео с девочкой-женой.Она и впрямь похожа на Джульетту
И, как Джульетта, страстно влюблена… Брест в сорок первом.
Ночь в разгаре лета.
И тишина, такая тишина! Летят последние минуты мира!
Проходит час, потом пройдет другой,
И мрачная трагедия Шекспира
Покажется забавною игрой…