После зимы и разлива весенняго — лето,
После цветов, после свежих плодов — увяданье,
После ночной темноты — золотой час разсвета,
После безпечно-веселых ночей — ночь страданья…
После покоя душевнаго — бури и грозы,
Или томящие дни без надежды и ласки,
После паденья — раскаянья поздния слезы,
Или — все то, что̀ в былом было сладко нам, — сказки!..
После великаго подвига — смятая сила,
После горячаго проблеска веры — сомненье,
После зимы и разлива весеннего — лето,
После цветов, после свежих плодов — увяданье,
После ночной темноты — золотой час рассвета,
После беспечно-веселых ночей — ночь страданья…
После покоя душевного — бури и грозы,
Или томящие дни без надежды и ласки,
После паденья — раскаянья поздние слезы,
Или — все то, что в былом было сладко нам, — сказки!..
После великого подвига — смятая сила,
После горячего проблеска веры — сомненье,
Верь, не зиму любим мы, а любим
Мы зимой искусственное лето:
Ранней ночи мрак глядит к нам в окна,
А мы дома щуримся от света.
Над сугробами садов и рощей
Никнут обезлиственные сени;
А у нас тропических растений
Ветви к потолку бросают тени,
Для детского журнала.
Весть, что люди стали мучить Бога,
К нам на север принесли грачи…—
Потемнели хвойные трущобы,
Тихие заплакали ключи…
На буграх каменья — обнажили
Лысины, прикрытые в мороз,
И на камни стали капать слезы,
Злой зимой ощипанных берез.
На снежной равнине в зеленом уборе
Темнела угрюмая ель;
И, как горностаями, снегом пушистым
Ей плечи прикрыла метель.—
С ней рядом березку сухую, нагую
От стужи бросало в озноб;
И ель ей скрипела:— Бедняжка, попробуй
Прикрыться,— заройся в сугроб…
И.
Не князь, красавец молодой,
Внук иверских царей,
Был сокровенною мечтой
Ее цветущих дней;
Не вождь грузинских удальцов, —
Гроза соседних гор,
Признаньем вынудил ее
Потупить ясный взор;
Не там, где слышат валуны