Вижу, как тяжек мой путь,
Как безполезен мой повод;
Кони натужили грудь;
Солнце печет, жалит овод…
Что̀ ты, лихой проводник,
Сверху кричишь мне: «За мною!»,
Ты с малолетства привык
Рыскать с ружьем за спиною,—
Я же так рано устал!..
Скучны мне виды природы,
Остовы глинистых скал,
Рощей поникшие своды…
Глухо, безлюдно кругом…
Тяжко на эти вершины,
Вечно обятыя сном,
Облокотились руины…
Спят… И едва ли от них
Странник дождется ответа;
Вряд ли порадует их
Голос родного привета.
Нет ли, скажи, проводник,
Нет ли преданья?—Рукою
Шапку надвинул старик
И покачал головою
Вижу, потоки бегут;
К низу проносится пена…
Через потоки бредут
Кони, в воде по колена.
Рад бы и я утолить
Жажду, в тени приютиться;
Рад бы с коня соскочить,
Руки сложить и забыться.
Некуда спрыгнуть с седла,—
Слева отвесныя стены,
Справа деревья и мгла,
Шум и сверкание пены.
Рад бы помчаться стрелой,
Рад бы скакать,—невозможно!
Конь мой идет осторожно,
Пробует камни ногой.
И осторожность—заслуга!
Конь мой собой дорожит…
Вот поднимается с юга
Ветер… Пустыня шумит…
Мне же далекаго друга
Голос как будто звучит…
—«Друг мой, зачем ты желаешь
«Лучших путей? Путь один…»
Ну, конь! иди сам, как знаешь:
Здесь я не твой господин!
(Посв. Я. К. Гроту).
Вздымая волны, над заливом
Шла к ночи буря,— гром гудел…
За облака, навстречу ливня,
Орел с добычею летел…
В свое гнездо, не внемля грому,
Крылами рассекая мглу,
Он нес в когтях своих голубку
И опустился на скалу.
За ним мерцали на закате
Вершин незыблемых снега,
Под ним клубились тучи,— пена
Посеребрила берега.
Ручьи скакали по каменьям,
Орлы кричали… Никому
Не откликался он и слушал,
Как жертва плакалась ему…
В его когтях, дрожа и жмурясь,
Она молила: «отпусти…»
И внял мольбам великодушный
Орел и молвил ей: «лети!»
И радостно, своей свободы
Почуя миг, как снежный ком,
С размаху брошенный, голубка
Рванулась вдаль, мелькнув крылом,
И полетела… закружилась,
Ища родных ей берегов,—
И погрузилась в водяную
Пыль между волн и облаков…
И сделалась добычей бури,—
Добыча мощного орла…
Увы, бездушная стихия
Ее молитв не приняла…
Как мотылек, дождем прибитый,
Едва мелькая в бурной мгле,
Она исчезла в серой пене
Валов, несущихся к скале;
На той скале, все тот же мощный
Орел державно отдыхал,
Порой свой клюв точил, порою
Лениво крылья расправлял.
И думал он: авось под утро
Стихий угомонится вой,
И выпрыгнет на солнце серна,
И гуси взмоют над водой…
А там, где конь пылит дорогу,
Стада потянутся в кусты…
И мне потребную добычу
Господь укажет с высоты…
И
Неприступный, горами заставленный,
Ты, Кавказ, наш воинственный край, —
Ты, наш город Тифлис знойно-каменный,
Светлой Грузии солнце, прощай!
Душу, к битвам житейским готовую,
Я за снежный несу перевал.
Я Казбек миновал, я Крестовую
Миновал — недалеко Дарьял.
Слышу Терека волны тревожные
В мутной пене по камням шумят —
Колокольчик звенит — и надежные
Кони юношу к северу мчат.
Выси гор, в облака погруженные,
Расступитесь — приволье станиц —
Расстилаются степи зеленые —
Я простору не вижу границ.
И душа на простор вырывается
Из-под власти кавказских громад —
Колокольчик звенит-заливается…
Кони юношу к северу мчат.
Погоняй! гаснет день за курганами,
С вышек молча глядят казаки —
Красный месяц встает за туманами,
Недалеко дрожат огоньки —
В стороне слышу карканье ворона —
Различаю впотьмах труп коня —
Погоняй, погоняй! тень Печорина
По следам догоняет меня…
ИИ
Ты, с которой так много страдания
Терпеливо я прожил душой,
Без надежды на мир и свидание
Навсегда я простился с тобой.
Но боюсь — если путь мой протянется —
Из родимых полей в край чужой —
Одинокое сердце оглянется
И сожмется знакомой тоской. —
Вспомнит домик твой — дворик, увешанный
Виноградными лозами — тень —
Где твоим лепетаньем утешенный,
Я вдавался в беспечную лень.
Вспомнит роз аромат над канавою,
Бубна звон в поздний вечера час,
Твой личак — и улыбку лукавую
И огонь соблазняющих глаз.
Все, что было обманом, изменою,
Что лежало на мне словно цепь,
Все исчезло из памяти с пеною
Горных рек, вытекающих в степь.
10 июня 1851
Отшатнувшись от родимых
Гор, утес ушел далеко
В море, и стоит высоко
Над разливом волн, гонимых
То с заката, то с востока…
Волны мчатся, волны ропщут,
Волны, злясь, друг друга топчут,
И опять встают и блещут,
И в утес сердито хлещут.
Что ему?!— Пришлец недужный,
Он молчит,— уже с разбитой
Грудью, всем ветрам открытой,
Посреди чужих — не нужный,
Посреди своих — забытый.
Иногда взлетает пена
С бурей на его колена
И трепещет, извиваясь,
И шипит, к нему ласкаясь…
Ей одной свои стремленья,
Ей одной свои мученья
Тщетно высказать он хочет;
Буря свищет и хохочет,
Пена в брызгах улетает,
Буря брызгами играет,
Улетая буря плачет.
«Боги! что все это значит?!»
Говорит утес, и снова
День и ночь молчит сурово.
Иногда, порой ночною,
Море дышит тишиною,—
Даже чем-то светлым дышит,
И обломок камня слышит,
Как волна на нем колышет
Мох, повисший бахромою;
Спят над морем гор громады,
Звезды светят, как лампады,
И серебряной каймою
Шевеля, как рыба плесом,
Шепчется волна с утесом,
Вечный мир ему пророчит,
К сердцу льнет и — сердце точит,—
Душу каменную гложет;
И внимать он ей не хочет,
И прогнать ее не может.
Иногда, в лучах рассвета
Море в мгле еще росистой,
Ходит зыбью чешуистой,
И волна, вся в блеск одета,
Манит розовой улыбкой,
Гонит пену грудью зыбкой,
В щели камня жемчуг мечет
И насмешливо лепечет:
«О, утес! герой мой милый!
Надышись моею силой
Позабудь свои проклятья,
Упади в мои обятья!
Или — воротись к великим
Тем горам, глухим и диким,
К тем, когда-то милым братьям,
К их цепям и к их обятьям…
Видишь, как они могучи!—
Обступили нас как тучи,
И все те же ледяные
Светятся на них короны…
И какие-то другие,
Чем у нас, у них законы.
Но, зато — они родные!..
Воротись к ним, друг любезный,
Или,— раб наш,— стой над бездной!»
Точит, гложет, тянет, манит
Бездна эта,— и настанет
Срок, когда своей кручины
Тяжесть он держать устанет,—
Свалит все на дно пучины.
(ФАНТАЗИЯ).
Я всю ночь просидел на уступе скалы,
И знакомый мне ропот я слышал у ног:
То Эгейское море катило валы
И плескало на рыхлый песок.
Там, доверясь пустыне, я громко читал
Заунывныя песни отчизны моей,
Говорил я народу, не видя людей,
И далеко по взморью мой голос звучал.
Над пучиною, в лоне глубоких небес,
Почивал громовержец Зевес…
Все попрежнему!—вера была не нова̀…
И я громко богов уличал; но едва
Я замолк,—на яву увидал чудный сон.
В лунный блеск из воды поднялась голова
И другая, и третья, и следом за ней,
На поверхности ровно-бегущих зыбей,
И вдали, и вблизи, целый рой
Их возник из пучины морской.
То все были Наяды. В серебряной мгле
Рисовались их очерки; тихо оне
Колыхались и плыли, как пена, к земле,
И нагия мерцали при полной луне…
И луны отраженье колебля, залив
Тихо к отмели нес их, журча как поток,
И к отлогому берегу, молча, приплыв,
Нимфы моря локтями на влажный песок
Оперлись и поникли…
Я долго не мог
Ни понять, ни разслушать их. Вдруг
Сладкогласная речь поразила мой слух:
«Это он! земнородный титан Прометей,
«Что̀ похитил огонь у небес!—это он,
«Одаривший душою людей!
«Не его ли мы слышали стон?
«Тише, сестры!—быть может, опять
«Мы услышим страдальческий голос его,
«Научающий мыслить, страдать
«И любить, не боясь никого!»
В этот миг над заливом свинцовой горой
Поднялася громада-волна. Страшный гул
Сонный воздух потряс, и из пены морской,
Закачавшись, трезубец мелькнул.
Кверху—брызнул фонтан, книзу—прянул каскад,
Захрапели подводные кони… Я мог
Только видеть сквозь брызги зубчатый венок
Седовласаго бога—владыки Наяд;
Но не видел лица его. Сильной рукой
Он вожжами хлестнул, и сердито-глухой
Раздался его голос: «Вот я вас! назад!»
На-яву ли,—не знаю, быть-может, во сне,
Все мгновенно исчезло—и он, и оне.
Только плачущий вал
По песку прокатился до каменных скал,
Только я просидел до румяных лучей…
Поднимались ночные пары; чуть дышал
Побледневший залив, и я чутко молчал,
И молчало все…
Бледныя нимфы морей,
Не титан я, безсмертнаго мира творец.
Обманули вас песни отчизны моей!
Испугал вас ревнивый отец!
Я всю ночь просидел на уступе скалы,
И знакомый мне ропот я слышал у ног:
То Эгейское море катило валы
И плескало на рыхлый песок.
Там, доверясь пустыне, я громко читал
Заунывные песни отчизны моей,
Говорил я народу, не видя людей,
И далеко по взморью мой голос звучал.
Над пучиною, в лоне глубоких небес,
Почивал громовержец Зевес…
Все по-прежнему! — вера была не нова…
И я громко богов уличал; но едва
Я замолк, — наяву увидал чудный сон.
В лунный блеск из воды поднялась голова
И другая, и третья, и следом за ней,
На поверхности ровно-бегущих зыбей,
И вдали, и вблизи, целый рой
Их возник из пучины морской.
То все были Наяды. В серебряной мгле
Рисовались их очерки; тихо оне
Колыхались и плыли, как пена, к земле,
И нагие мерцали при полной луне…
И луны отраженье колебля, залив
Тихо к отмели нес их, журча как поток,
И к отлогому берегу, молча, приплыв,
Нимфы моря локтями на влажный песок
Оперлись и поникли…
Я долго не мог
Ни понять, ни расслушать их. Вдруг
Сладкогласная речь поразила мой слух:
«Это он! земнородный титан Прометей,
«Что похитил огонь у небес! — это он,
«Одаривший душою людей!
«Не его ли мы слышали стон?
«Тише, сестры! — быть может, опять
«Мы услышим страдальческий голос его,
«Научающий мыслить, страдать
«И любить, не боясь никого!»
В этот миг над заливом свинцовой горой
Поднялася громада-волна. Страшный гул
Сонный воздух потряс, и из пены морской,
Закачавшись, трезубец мелькнул.
Кверху — брызнул фонтан, книзу — прянул каскад,
Захрапели подводные кони… Я мог
Только видеть сквозь брызги зубчатый венок
Седовласого бога — владыки Наяд;
Но не видел лица его. Сильной рукой
Он вожжами хлестнул, и сердито-глухой
Раздался его голос: «Вот я вас! назад!»
Наяву ли, — не знаю, быть может, во сне,
Все мгновенно исчезло — и он, и оне.
Только плачущий вал
По песку прокатился до каменных скал,
Только я просидел до румяных лучей…
Поднимались ночные пары; чуть дышал
Побледневший залив, и я чутко молчал,
И молчало все…
Бледные нимфы морей,
Не титан я, бессмертного мира творец.
Обманули вас песни отчизны моей!
Испугал вас ревнивый отец!