В рощах ненаглядных
Здесь чертог пред вами.
Камень стен громадных
Весь увит цветами:
По столбам взбегают,
По карнизам вьются,
Мрамор обнимают,
К позолоте жмутся;
Расстилаясь тканью,
Съединя все краски,
Расточают зданью
Женственные ласки.
Ласки, пав на камень,
Пропадают даром:
Из него жар — пламень
Выбьешь лишь ударом.
Так — то и на свете
Меж людьми ведется:
Прелесть в пышном цвете
Часто к камню жмется;
Цвет, что всех милее,
Нежен к истукану;
Ластится лелея
К пню или чурбану.
Тут хоть камень глаже
Щеголя причесан:
Там — посмотришь — даже
Пень тот не отесан.
Откуда милый гость? Не с неба ль брошен он?
Златистою каймой он пышно обведен;
На нем лазурь небес, на нем зари порфира. Нет, это сын земли — сей гость земного пира,
Луг — родина ему; из праха он рожден.
Так, видно, чудный перл был в землю посажен,
Чтоб произвесть его на украшенье мира? О нет, чтоб вознестись увенчанной главой,
Из черного зерна он должен был родиться
И корень вить в грязи, во мраке, под землей. Так семя горести во грудь певцу ложится,
И в сердце водрузив тяжелый корень свой,
Цветущей песнею из уст его стремится.
Е. Н. Ш-ойПируя праздник возвращенья,
Обет мой выполнить спешу,
И юга светлого растенья
Я вам сердечно приношу.
Там флора пышная предстала
Мне в блеске новой красоты;
Я рвал цветы — рука дрожала
И их застенчиво срывала:
Я не привык срывать цветы.
Они пред вами, где ж приветный,
Чудесный запах южных роз?
Увы! Безжизненный, безцветный
Я только прах их вам привез:
Отрыв от почвы им смертелен,
И вот из скудных сих даров
Лишь мох остался свеж и зелен
От чатырдагских ледников —
Затем, что с ним не зналась нега;
Где солнца луч не забегал,
Он там над бездной льдов и снега
Утёсов рёбра пеленал;
Да моря чудные растенья,
Как вживе, странный образ свой
Хранят — затем, что с дня рожденья
Они средь влаги и волненья
Знакомы с мрачной глубиной.
Весна прилетела; обкинулся зеленью куст;
Вот цветов у куста, оживленного снова,
Коснулся шипка молодого
Дыханьем божественных уст —
И роза возникла, дохнула, раскрылась, прозрела,
Сладчайший кругом аромат разлила и зарей заалела.
И ангел цветов от прекрасной нейдет
И, пестрое царство свое забывая
И только над юною розой порхая,
В святом умиленьи поет: Рдей, царица дней прекрасных!
Вешней радостью дыша,
Льется негой струй небесных
Из листков полутелесных
Ароматная душа. Век твой красен, хоть не долог:
Вся ты прелесть, вся любовь;
Сладкий сок твой — счастье пчелок;
Алый лист твой — брачный полог
Золотистых мотыльков. Люди добрые голубят,
Любят пышный цвет полей;
Ах, они ж тебя и сгубят:
Люди губят все, что любят, —
Так ведется у людей! Сбылось предвещанье — и юноша розу сорвал,
И девы украсил чело этой пламенной жатвой,
И девы привет с обольстительной клятвой
Отрадно ему прозвучал.
Но что ж? Не поблек еще цвет, от родного куста отделенной,
Как девы с приколотой розой чело омрачилось изменой.
Оставленный юноша долго потом
Страдал в воздаянье за пагубу розы;
Но вот уж и он осушил свои слезы,
А плачущий ангел порхал, безутешен, над сирым кустом.
Я вижу рощу. Божий храм
В древесной чаще скрыт глубоко.
Из моря зелени высоко
Крест яркий выдвинут; к стенам
Кусты прижались; рдеют розы;
Под алтарем кипят, журча,
Неиссякающие слезы
Животворящего ключа.
Вблизи — могильный холм; два сумрачные древа
Над ним сплели таинственный покров:
Под тем холмом почила дева —
Твоя, о юноша, любовь.
Твоей здесь милой прах. В цветах ее могила.
Быть может, стебли сих цветов
Идут из сердца, где любовь
Святые корни сохранила.
В живые чаши этих роз,
Как в ароматные слезницы,
И на закате дня, и с выходом денницы,
Заря хоронит тайну слез.
В возглавьи стройный тополь вырос
И в небо врезался стрелой,
Как мысль. А там, где звучный клирос
Великой храмины земной,
Залив в одежде светоносной
Гремит волною подутесной;
Кадят душистые цветы,
И пред часовнею с лампадой у иконы
Деревья гибкие творят свои поклоны,
И их сгущенные листы
Молитву шопотом читают. — Здесь, мечтатель,
Почившей вдовый обожатель,
Дай волю полную слезам!
Припав на холм сей скорбной грудью,
Доверься этому безлюдью
И этим кротким небесам:
Никто в глуши сей не увидит
Твоих заплаканных очей;
Никто насмешкой не обидит
Заветной горести твоей;
Никто холодным утешеньем
Или бездушным сожаленьем
Твоей тоски не оскорбит,
И ересь мнимого участья
На месте сем не осквернит
Святыню гордого несчастья.
Здесь слез не прячь: тут нет людей.
Один перед лицом природы
Дай чувству весь разгул свободы!
Упейся горестью своей!
Несчастлив ты, — но знай: судьбою
Иной безжалостней убит,
И на печаль твою порою
С невольной завистью глядит.
Твою невесту, в цвете века
Схватив, от мира увлекли
Объятья матери — земли,
Но не объятья человека.
Ее ты с миром уступил
Священной области могил,
Земле ты предал персть земную:
Стократ несчастлив, кто живую
Подругу сердца схоронил,
Когда, навек от взоров скрыта,
Она не в грудь земли зарыта,
А на земле к кому-нибудь
Случайно кинута на грудь.
Как могущественна сила
Черных глаз твоих, Адель!
В них бесстрастия могила
И блаженства колыбель.
Очи, очи — оболщенье!
Как чудесно вы могли
Дать небесное значенье
Цвету скорбному земли! Прочь, с лазурными глазами
Дева-ангел. Ярче дня
Ты блестишь, но у меня
Ангел с черными очами.
Вы, кому любовь дано
Пить очей в лазурной чаше, -
Будь лазурно небо ваше!
У меня — оно черно.
Вам — кудрей руно златое,
Други милые! Для вас
Блещет пламя голубое
В паре нежных, томных глаз.
Пир мой блещет в черном цвете,
И во сне и наяву
Я витаю в черном свете,
Черным пламенем живу.
Пусть вас тешит жизни сладость
В ярких красках и цветах, -
Мне мила, понятна радость
Только в траурных очах.
Полдень катит волны света —
Для других все тени прочь,
Предо мною ж все простерта
Глаз Адели черна ночь.Вот — смотрю ей долго в очи,
Взором в мраке их тону,
Глубже, глубже — там одну
Вижу искру в бездне ночи.
Как блестящая чудна!
То трепещет, то затихнет,
То замрет, то пуще вспыхнет,
Мило резвится она.
Искра неба в женском теле —
Я узнал тебя, узнал,
Дивный блеск твой разгадал:
Ты — душа моей Адели!
Вот, блестящая, взвилась,
Прихотливо поднялась,
Прихотливо подлетела
К паре черненьких очей
И умильно посмотрела
В окна храмины своей;
Тихо влагой в них плеснула.
Тихо вглубь опять порхнула,
А на черные глаза
Накатилась и блеснула,
Как жемчужина, слеза.Вот и ночь. Средь этой ночи
Черноты ее черней
Дивно блещут черны очи
Тайным пламенем страстей.
Небо мраком обложило,
Дунул ветер, из-за туч
Лунный вырезался луч
И, упав на очи милой,
На окате их живом
Брызнул мелким серебром.
Девы грудь волнообразна,
Ночь тиха, полна соблазна… Прочь, коварная мечта!
Нет, Адель, живи чиста!
Не довольно ль любоваться
На тебя, краса любви,
И очами погружаться
В очи черные твои,
Проницать в их мглу густую
И высматривать в тиши
Неба искру золотую,
Блестку ангельской души?
Пускай говорят, что в бывалые дни
Не те были люди, и будто б они
Семейно в любви жили братской,
И будто был счастлив пастух — человек! —
Да чем же наш век не пастушеский век,
И чем же наш быт не аркадской? И там злые волки в глазах пастухов
Таскали овечек; у наших волков
Такие же точно замашки.
Всё та ж добродетель у нас и грешки,
И те же пастушки, и те ж пастушки,
И те же барашки, барашки. Взгляните: вот Хлоя — Тирсиса жена!
Как цвет под росой — в бриллиантах она
И резвится — сущий ребёнок;
И как её любит супруг — пастушок!
И всяк при своём: у него есть рожок,
У ней есть любимый козлёнок, Но век наш во многом ушёл далеко:
Встарь шло от коровок да коз молоко,
Всё белое только, простое;
Теперь, чтоб другого добыть молочка,
Дориса доит золотого бычка
И пьёт молоко золотое. Женатый Меналк — обожатель Филлид —
Порой с театральной Филлидой шалит.
Дамет любит зелень и волю —
И, нежно губами до жениных губ
Коснувшись, Дамет едет в Английский клуб
Пройтись по зелёному полю; Тасуясь над зеленью этих полей,
Немало по ним ходит дам, королей;
А тут, с золотыми мечтами,
Как Дафнисы наши мелки заострят —
Зелёное поле, глядишь, упестрят,
Распишут цветами, цветами. На летних гуляньях блаженство мы пьём.
Там Штрауса смычок засвистал соловьём;
Там наши Аминты — о боже! —
В пастушеских шляпках на радость очам,
Барашками кудри бегут по плечам; —
У Излера пастбище тоже. Бывало — какой-нибудь нежный Миртил
Фаншеттину ленточку свято хранил,
Кропил умиленья слезами,
И к сердцу её прижимал и к устам,
И шёл с ней к таинственным, тихим местам —
К беседке с луной и звездами. Мы ленточку тоже в петличку ввернуть
Готовы. А звёзды? На грудь к нам! На грудь!
Мы многое любим сердечно, —
И более ленточек, более звезд
Мы чтим теплоту и приятность тех мест,
Где можно разлечься беспечно. Мы любим петь песни и вечно мечтать,
И много писать, и немного читать
(Последнее — новый обычай).
Немного деревьев у нас на корнях,
Но сколько дремучих лесов в головах,
Где бездна разводится дичи! Вотще бы хотел современный поэт
Сатирой взгреметь на испорченный свет:
Хоть злость в нём порою и бродит —
Всё Геснером новый глядит Ювенал,
И где он сатиру писать замышлял, —
Идиллия, смотришь, выходит.